Андреевский спуск Страница 7

Вы каетесь?

Сейчас — да, но на всё есть причины…

Так каетесь или нет?

Я просто хотел сказать, что, возможно, это не самый страшный грех.

Это вы о себе говорите?

Вообще.

Вам не судить об этом.

Я имею в виду, что тут, наверное, надо различать. Искреннее чувство, то есть любовь, и физическое влечение. Ведь за любовь нельзя наказывать. Вы согласны? Разве религия против любви?

Священник молчит.

Мужчина говорит, что в жизни не всё чёрно-белое. Много относительного.

Если бы это было так, — говорит священник, — если бы хоть что-то в нашей жизни было относительным, вас бы в церковь тракторами не затащили.

Мужчина молчит.

Вы уверены, — спрашивает священник, — что вам это действительно нужно?

О да, — пугается мужчина, — о да! Без этого — никак. Просто вы меня не поняли. Я хотел сказать, что даже верующие грешат.

А вам до них какое дело? Речь ведь не о других.

У мужчины немеют колени, и он вынужден опереться руками о пол.

Вы с женщиной, — спрашивает его священник, — венчаны?

Нет.

Значит, живёте в блуде.

Вообще-то, я с ней не живу. В узком смысле, в котором вы... То есть да, мы — семья, у нас общий дом, но если говорить о близости, то мы уже давно с ней не…

Священник не двигается.

Она, — говорит ему мужчина, — не против.

Что ещё?

Мужчина не понимает вопроса.

Грехи! Какие у вас ещё есть грехи?

Мужчину охватывает ужас. Куда он пойдёт, если священник его сейчас выгонит?

Мне почему-то, — говорит мужчина, — очень тяжело. Тяжело собраться с мыслями. Много всего разного, мелкого… Как комаров в тайге. И не ясно, как это назвать, как сформулировать, с чего начать.

Это — ваша жизнь, — говорит священник. — Кроме вас, её никто не знает. В этом и суть исповеди. Вы не мне всё это рассказываете. Я — только проводник.

Я всё это, — говорит мужчина, — прекрасно понимаю. Я просто боюсь, что вы меня можете не окрестить. Потому что кто я такой? Пришёл с улицы и требует. Это правда. Но учтите: меня никто никогда ничему не учил. В церковных делах. И порядков. Никто не объяснял, как надо. Поэтому вам легче. Вас, наверное, с детства, постепенно, в семье…

В семье, — неожиданно вспыхивает священник, — с детства?!

Я хотел сказать, — оправдывается мужчина, — что вы же, наверное, не с нуля…

Мы все тут, — тяжело дышит священник, — не с нуля. Мы все с минуса! Пока по голове какой-нибудь кувалдой не…

Священник убирает руку со спины мужчины. Некоторое время никто ничего не говорит. Возможно, священник уже куда-то ушёл.

Что же теперь делать, — восклицает мужчина наугад. — Я же думал, вы всех принимаете. Или вам нужны характеристики?

Как это случилось, — вдруг спрашивает его священник.

Что именно?

Встреча.

Какая встреча? Когда?

С Ним. Он должен был обратиться к вам напрямую.

Мужчина молчит. Он боится расспрашивать дальше.

Моя жизнь, — объясняет он осторожно, — так сложилась. Как-то логично к этому подвела. Понимаете?

Нет, — говорит священник. — В жизни нет логики. То есть, она есть. Потому что всё — часть Замысла. Но его не всегда видно. До определённого времени.

Это так, — говорит мужчина с облегчением, — никакой логики нет. Вот почему сегодня утром мне… как бы сказать… что-то вроде… словно какая-то бездна…

Это — оно!

Священник падает на колени прямо перед мужчиной. Тот машинально отодвигается, как будто ожидает, что от рясы будет пахнуть то ли борщом, то ли селёдкой. На самом деле от священника веет костром и жаром охваченных огнём сухих поленьев.

Это прекрасно, — дрожит у священника голос.

Что именно?

Бездна!

Почему?

Бездна — это и есть ваша кувалда! Знак!

Разве?

Да! Если здесь — тьма, то там — свет. Идите туда! Держитесь за него!

Как?

О, — говорит священник, — как я вас понимаю, — и без предупреждений и предисловий признаётся, что слово "Бог" он впервые услышал, когда ему было далеко за тридцать. Что его отец, генерал, не давал продыху ни чужим, ни своим. Что в юности он бунтовал против отца, был свободным художником, плодил везде бастардов и жил на отцовской правительственной даче, пока не сжёг её и не утопил в реке генеральную служебную машину вместе с водителем (водителя откачали). Отец был вынужден спасать сына от тюрьмы. Это стоило ему всех привилегий и льгот. И как только он вышел на пенсию — сразу умер. А его сыну начала сначала сниться, а потом и мерещиться отцовская зловещая машина. И не столько сама машина, сколько её багажник. Сны были всегда одинаковые. Как будто его связали, заткнули рот кляпом и запихнули в багажник. И эту машину бросают с обрыва в омут. Он бьётся в полной темноте, извивается как гад, а машина тем временем тонет в иле. Даже если он вытолкнет кляп, разорвёт верёвки и выбьет ногами замок багажника — успеет ли он всплыть на поверхность раньше, чем его задушит болотная трясина?

Не думаю, — говорит мужчина.

И я, — говорит священник, — тоже.

А потом, — спрашивает мужчина, — что было потом? Встреча? Невидимая рука вытащила вас из слизи и вынесла на сушу? Вы перестали рисовать абстракции и стали писать иконы?

Что-то в этом роде.

И так вы нашли себя?

Я нашёл нечто несравнимо большее.

Веру? С которой к вам пришли покой и уверенность?

Нет.

Нет?

Вера — это как прыжок через пропасть.

Мужчина так поглощён разговором, что на время забывает о боли в коленях. Но боль, словно капризный ребёнок, умеет о себе напомнить.

Зачем же тогда, — стонет мужчина, — весь этот обряд, если даже он не даёт гарантии?

А какую вам ещё гарантию нужно? Сделать для нас больше, чем уже сделано, невозможно. И нет таких слов, чтобы сказать нам больше, чем уже сказано.

Но человеку ведь нужна какая-то защита. Пусть даже не материальная — духовная!

Крещение, — говорит священник, — вот вся наша защита.

Мужчина не уверен, имеет ли он право, несмотря на судорогу, подняться с колен, поэтому снова обессиленно опускается руками на пол.

Подождите, — говорит священник и уходит. Он возвращается с книгой, с кадилом, в епитрахили поверх рясы и крестит мужчину.

* * *

В конце марта у мужчины начинает меняться зрение. Теперь всё происходящее он видит сквозь призму вечности.

Он решает описать это явление в монографии, которая бы сочетала синтез нового видения с вершинами жизнезнания. Если его ректор надавит на министерство (а он может), то уже в следующем году эта монография станет базовым вузовским учебником (почему бы и нет?).

Мужчина начнёт со вступления, где нарисует образ толпы. Затем выберет одного её представителя и направит на него острие своего анализа. Пару штрихов — как ювелир, склонившийся над неочищенным алмазом, — обрисует его поникшую осанку, а затем метким словом поставит диагноз. Не чтобы посмеяться, а на благо самому пациенту. Чтобы тот, наконец, увидел себя, ужаснулся и начал делать выводы. Потому что у этого типичного представителя всё не так, как должно быть. Он дышит поверхностно, питается абы как, и тогда, и сейчас чем-то злоупотребляет.

Его мировосприятие — отдельная тема. И формулировать её надо не научными терминами, а близкими читателю образами. Например, жизнь — это болото. По горячим следам привязать этот образ к этапам его жизни. Под этапы подвести анализ самых употребляемых слов и выражений. А поверх выражений выстроить модель его духовных ценностей, точек отсчёта и системы координат.

Далее выявить его основную проблему — полную неадекватность и растерянность. После чего попробовать объяснить это особенностями времени. Тем, что правила игры изменились, а всё остальное осталось прежним…

(На полях можно дорисовать схему отношения к власти — от апатии до ненависти, от презрения до услужливости.)

Некоторые так называемые учёные отстаивают тезис о хаотическом характере такого мировоззрения. Этой же монографией мужчина раз и навсегда разобьёт этот бред и докажет, что любой личный поступок — проявление коллективной философии жизни. Он сведёт воедино и обобщит всю систему местных общественных мифов. А от мифов протянет мостик к четырём возможным моделям поведения.

Первая. Никто нам не врёт, и мы никому не врём.

Вторая. Никто нам не врёт, но мы всем врём.

Третья. Все врут, только мы говорим правду.

И четвёртая. Нам врут, и мы им за это тоже врём.

Он объяснит ситуацию в стране торжеством четвёртой модели. И тут же даст прогноз: они будут мучиться, пока их собственная ложь их не задушит.

Спрогнозировав будущее, он разоблачит и высмеет оппонентов и поразит всех своими выводами.

Первый. Всё это обречено и должно распасться. Потому что тут нет сцепления, а есть лишь отрицание. И возникает вопрос: когда это произойдёт?

Ответ даёт его второй вывод — о времени. О том, что и прошлое, и будущее существуют только сейчас. Значит, они — тоже настоящее. Каковы его признаки? Никаких. Потому что то, что мы называем временем, на самом деле — наши ощущения. Наше отношение к тому, с чем и с кем мы сталкиваемся. С себе подобными или с природными явлениями — ветром, дождём или жарой. Поэтому время — полная химера и иллюзия. А кроме того — проекция наших болячек. Тогда как вечность — это нечто совершенно противоположное.

* * *

Мужчина едет в троллейбусе и временами прижимает к груди свою мысль о том, что вечность — это полная противоположность. Женщина и двое мужчин, стоящие рядом, поглядывают на него, а он — на них. Он где-то их видел. Но где? И когда?

Конечно! Старший из двух мужчин когда-то учился с ним на одном факультете. Потом, кажется, защитился, преподавал и быстро стал доцентом. Но в последнее время он пропал из поля зрения. Наверное, ушёл в администрацию. Или в бизнес.

Женщина — его жена. Ей тоже около пятидесяти. Преподавательница, но без учёной степени. Студенты её любят — она остроумная, весёлая и не ленивая. У неё много врагов. Про неё ходит масса историй. В одной из них студент поздравляет её с годовщиной революции, а она ему при всех отвечает: и тебе туда же!

Лицо третьего, самого молодого из них, мужчина тоже где-то видел. Наверное, и оно связано с высшим образованием.

Троица перешёптывается. Мужчина видит, что и они его узнали. Но никто не здоровается — чтобы не начинать разговор.

Мужчина тут же вспоминает, кто этот третий. Это же тот самый студент! Да. Сейчас он носит бородку и бреет голову, а раньше, как и подобает гению, играл на гитаре свои песни, не стригся и бросал вызов всем. На втором курсе его за это выгнали из университета и призвали в армию. Его родственник — психиатр — знал всю медкомиссию военкомата. Освобождённый «по дурке» студент годами с весны до первых заморозков работал на стройках. Благодаря физическому труду на свежем воздухе он сейчас выглядит моложе своих лет.

Мужчина удивляется: что могло их всех свести? Чуть больше доброжелательности с его стороны — и он бы узнал об этом.