Андреевский спуск

Лиде — возлюбленной, женщине, другу, музе, редактору

ПЕРЕД ТЕМ

Андреевский спуск — улица в Киеве, соединяющая низ города с верхом. Подол, район когда-то заселённый ремесленниками и торговцами, соединяется с княжескими палатами, что возвышаются на высоком правом берегу Днепра.

Эта улица — одна из самых коротких в Киеве. Её длина — 750 метров, но на ней размещаются жилые дома, государственные учреждения, художественные галереи, гостиничный комплекс, магазины, частные фирмы, ателье мод, рестораны, музеи, кофейни под крышей и под зонтиками, театры, а для духовных нужд — храм Святого Андрея Первозванного (архитектор — Б. Растрелли, стиль — барокко) и семинария. Разве что военного училища и больницы не хватает, но в гостинице, вероятно, есть аптечка. Кроме того, на случай пожара повсюду развешаны огнетушители.

Перепад высот между Контрактовой площадью и церковью Св. Андрея — 70 метров (самый большой в городе). Золотые купола церкви в ветреную погоду напоминают мачты сказочного парусника, который на крейсерской скорости преодолевает океан зла. Хотя на самом деле движутся не рельеф и не архитектура, а стаи разношёрстных облаков, которые рвёт и мотает ветер. В любом случае считается, что во время грозы кресты защищают, если не от грома, то от молнии.

Не исключено, что, когда повсюду таяли ледники и формировались континенты, эта улица была руслом могучей реки. Единственным её желанием было — слиться с Днепром, который тогда был морем. Зажатая между крутыми, но хрупкими берегами, река тёрлась о них, как мартовская кошка, на каждом шагу меняла направление и разбрасывала вокруг острова, заливы, плёсы и обрывы, утяжелённые ягодами и шипами.

Человек, которому повезло увидеть такое, мог возгордиться и решить, будто он — создатель этого чуда. Каждое утро он мог нырять туда, где глубже, не боясь напороться на арматуру.

Мог переселяться с острова на остров, гонять чаек, и, видя, как птицы выписывают в небе дуги, не мог не открыть для себя букет физических законов.

Проголодавшись, он мог наесться падалью. А из выплюнутых им тогда косточек здесь за три года мог вырасти сад с виноградом и павлинами.

Мог взобраться на песчаную гору, разогнаться до звона в ушах и броситься в стремнину.

Преодолевая коварный водоворот, он мог зацепиться животом за рыбу и постичь тайну жизни. А если повезёт — и смерти.

Мог выплыть на косу, мог лечь под ивами, мог утопить взгляд в небо и ждать, пока он не дотянется до темноты и не помчится назад — в свою нору.

А утомившись, мог подняться на крутой склон, с которого видно Днепр, и смотреть, как солнце перекрашивает вверенный ему мир. День — чтобы волны вздымать, вечер — чтобы молчать. Зачем и куда спешить? Для творца не существует понятия "зря потраченное время".

О том, что это правда, и что здесь действительно когда-то текла река, свидетельствуют находки, которые до сих пор раскапывает наука. Некоторые из них хранятся в музее, расположенном посреди улицы.

Раз в год, в последние выходные мая, на Спуске проходит праздник города — день Киева. Художники приносят сюда свои картины, ювелиры — украшения, народные умельцы — всяческую самобытную красоту, которую можно повесить на стену, постелить под ноги, залить до краёв борщом или водкой.

На прилавках по краям лежат книги. Рядом дымится румяная выпечка. На помостах актёры разыгрывают небольшие сценки. На каждом изгибе улицы оркестры выбивают нечто похожее на музыку. То же делают и самородки с гитарами и без. Сквозь гомон слова не всегда доходят до сознания. Мелодия тоже — только чуть выстроится, тут же распадается на обрывки. И только ритм пугает и вколачивает каждый череп, что занесло сюда. Чтобы ни туристы, ни горожане ни на миг не оторвались от пульса эпохи.

Всё городское население за эти дни проплывает по Андреевскому. Люди топают снизу вверх или сверху вниз. Прямо, по плану или туда, куда их зигзагами и рывками несёт толпа. Кто-то нацелился приобрести ценную вещь, кто-то хочет обогнать соседа, а кому-то просто переждать выходные. Некоторые держатся правой стороны, доходят до конца, пересекают улицу и дрейфуют обратно. Других, более суетливых, пинают, мнут и месят все, кому не лень. А им только в радость, потому что то, что для других — беда, для них — приключение.

Посматривая на выставленные повсюду дары, кто-то думает, что на всех не хватит. И что за каждую мелочь придётся платить. Бывают тут и люди с целью настолько высокой, что они и не рассчитывают до неё дойти. По крайней мере, не сегодня и не завтра. Разве что когда-нибудь, потом, ведь она у них где-то там, далеко. Но большинство пешеходов нацелено на настоящее и хватает всё, что предлагается. Впрочем, здесь всем нелегко. Каждый должен что-то преодолеть. А сверху то ли жарит, то ли капает.

Население города движется поодиночке, малыми группами и парами. В парах, вроде бы, проще. Особенно если на тебе ребёнок, которого надо выкормить хотя бы до собственных размеров, а потом, поцеловав, выпустить в пену Спуска.

Если в этом — замысел и цель праздника города, то к ним должна прилагаться гармония. И звуковая, и цветовая. Где же она? Как же так вышло, что вместо наслаждения все мучаются от хаоса?

Так почти вслух возмущался один зажатый современниками мужчина. Утром он сел на шестьдесят второй автобус, доехал до Контрактовой площади и теперь медленно продвигался к церкви на вершине. Он только что перенёс микроинсульт, из-за чего был вынужден останавливаться, отдышиваться и фиксировать неудовлетворительное состояние дел на улице.

Казалось бы, пыхтел он, мирное время в истории, а что эти гады сделали с красотой?! И почему во времена реки тут было царство свободы, а теперь — цепи причин и следствий?

Он, разумеется, понимал, что так ставить вопрос нельзя. И что, скорее всего, здесь всегда было плохо. Всем, кроме сорняков и хищников. Поэтому вопрос формулируется иначе. А именно: если это — естественное состояние вещей, тогда бессмысленно ждать перемен. Откуда им взяться? Тем более что по всем признакам это — либо проклятие (непонятно за что), либо какое-то садистское (без начала и конца) испытание. Сколько ещё нужно себя гнуть, чтобы, несмотря на условия, жить по-человечески? Вот в чём вопрос.

Мужчина собрался по привычке сплюнуть, чтобы хоть немного сбросить груз знания, но вовремя сдержался. Учитывая плотность и раздражительность масс вокруг — это было верное решение. Тем более что он и так знал ответы на эти вопросы. Да и другим они, наверное, были известны. Потому что дураков тут нет. Есть только те, кто притворяется.

Его ответ сводился к тому, что эти вопросы решаются не здесь и не нами. Потому что для этого нужны отстранённость и перспектива. А у нас их нет. Потому что мы — пленники. Узники времени, обстоятельств и собственного больного тела. Это — в нашей природе. Потому что нас с головой погрузили в течение вещей. Всё, что мы видим — это или согнутые спины, или перекошенные рты. Мы ощущаем своё время, но как в замедленной съёмке. Самый высокий из нас может охватить взглядом максимум этот изгиб улицы. А вот, например, что происходит за поворотом — мы не знаем. Хотя помним, как там было, когда нас туда заносило. Но с тех пор всё, скорее всего, изменилось.

Вот если бы кто-то хотя бы время от времени с какой-нибудь вышки подавал нам сигнал — как бы мы тогда воспарили духом! В каждой точке маршрута мы бы знали, куда идти, а куда лучше не соваться.

Или как хорошо было бы (не каждый раз, конечно, а только в самых экстренных случаях), если бы нам (не с спутника, а с вертолёта) бросали спасительную верёвку. Чтобы мы за неё хватались.

То, что он называл "верёвкой", не обязательно должно было быть корабельным тросом или спортивным снарядом, цепляющимся крюком к потолку. Подошла бы любая верёвка, достаточно прочная, чтобы выдержать его вес. Этот образ сохранялся у него в детских воспоминаниях. В тех, где он так вцепился в верёвку ручками и так зажал её коленями, что, когда она подняла его выше деревьев, он не сорвался, а, наоборот, увидел то, чего с земли не разглядеть. Но в каком году это было и при каких обстоятельствах, он не помнил. Это мог быть не факт жизни, а плод воображения. Детская фантазия. Мечта. Сон.

С этой мыслью он дошёл почти до края Спуска и попытался затормозить. Там, за церковью, праздник заканчивается. Там нет киосков с музыкой, там не встретишь тех, с кем можно было бы вспомнить. Ему — туда. Но готов ли он вернуться домой? До ближайшего транспорта ещё топать. Нет, не готов.

Можно развернуться, сделать вид, будто ты только что сюда пришёл и впереди тебя ждёт гигантский слалом с пируэтами и призовым финишем. Но хочет ли он видеть то, что и в первый раз въелось в поры? Нет. А спотыкаться о рельеф? Тоже нет. А о чьи-то ловко подставленные ноги? Нет, не хочет. Что же делать?

Он свернул на аллею слева, уже под самой церковью (там не так людно и легче думается), нашёл кусок травы, не замусоренный едой, и плюнул туда. И в этот миг что-то произошло.

Что именно — он так и не понял. Он услышал звук, напоминавший одновременно щелчок кнута, взрыв фугаса и гром. Если это был гром, то в паре с молнией, которая вырвалась из-под земли и ударила мужчину в сердце. Сердце не смогло вместить столько боли и направило её по прямому каналу в руку. Боль обожгла пальцы и отрикошетила в ногу. Мужчина вытаращил глаза и тут же зажмурился, но так ничего и не увидел, потому что стоял спиной к источнику событий.

Там, позади него, по другую сторону дорожки уже час толкалась театральная труппа. Несколько молодых актёров разыгрывали микро-пьесы, написанные их идеологом-режиссёром, но никто из прохожих не обращал на них внимания. Все думали, что так и надо, и что это — не новое слово сценического искусства, а хвост толпы, загнанный в этот закоулок магистральным потоком. И их можно понять. Единственным торговым аттракционом скверика был сердитый нумизмат, разложивший на земле офицерские погоны, медали и денежные знаки прежней эпохи.

Кредо этого театрального коллектива — «реализм без границ». Полная имитация природных процессов. Устранение преград между игрой и жизнью. Между картиной и рамой. Движение от жизни в искусство и обратно в жизнь. Как вдох и выдох. Театр как неожиданность. Пьеса как импровизация. Представление как провокация. Сюжет как happening. Пауза как текст, а жест как дискурс. Полтора года они собирались в подвале, где проводили репетиции, максимально приближённые к медитации. С элементами йоги, кунг-фу и тай-чи. Но из-за равнодушия населения и враждебности бюрократии о них никто не знал.