Андреевский спуск Страница 3

Мужчина без труда заглядывает в их самые потаённые желания — украсть побольше, наесться досыта, набить добром мешки, остальное вывезти подальше и понадкусывать. Он знает, почему всё так. Потому что эти дядьки — дети голода, в лучшем случае — неотсортированное зерно, но в основном — сорняки. И это его возмущает. Не столько отсутствие селекции, сколько то, что среди них нет идеалистов. Таких, что за идею зарежут родного отца. Эти же зарежут за деньги. Или за власть. Но не за светлую мечту. Мораль для них — это всегда сундук с двойным дном. Хотя они и собираются в кланы и охотятся на добычу, как шакалы, стаями, на самом деле каждый из них — индивидуум. Поэтому у них нет ни общей цели, ни даже общего знаменателя. Они не могут не перегрызться. Поэтому они обречены.

Довольный своим диагнозом, мужчина позволяет президиуму выговориться по полной. Пока председатель читает, другие члены президиума сканируют зал глазами. На мужчину никто не обращает внимания. Разве что сухонькая чиновница, представляющая здесь педагогов, заметила, что у него мокрая голова. И ещё кто-то с широкой спиной между делом прикидывает — не еврей ли он.

Тем временем ничем содержательным не занятые мысли остальных членов президиума валят в зал и облепляют мужчину. Потому что они тоже знают его, как облупленного, и особенно раздражаются от его сегодняшних мыслей. Не видно, кто первым кого задел словом или взглядом, но в следующую секунду мысли мужчины, показав хамам фигу, бросаются врассыпную. Погоня длится недолго. Президиумовские мысли отлавливают мужские и перемалывают их в труху. И только став пылью, мужские мысли превращают поражение в победу. Они оседают на своих преследователях и попадают в кровь. Кровь давит на мозг со всех сторон, и до гонителей доходит: если они и дальше хотят сидеть в президиуме, им нужно найти общую цель. Или хотя бы знаменатель. Потому что мужчина, когда началась вся эта кутерьма, думал именно об этом.

Не меняя поз и выражений лиц, члены президиума из последних сил выжимают из наличных мыслей две кучки свежих идей. Две отдельные, чётко сформированные кучки. В правой собирается всё, что отдаёт телом, то есть едой; в левой — духом, то есть красивыми словами. Кучки не особо дружат.

Ты сначала накорми, предлагает одна, а потом уже требуй, чтобы был дух.

Наоборот, говорит другая, дух всегда впереди материи.

Да, пытаются найти компромисс умники из обеих кучек, но ведь и дух, и материя — неразделимые части единого.

Чего-чего?

Единого.

Единого чего?

Чего-то такого, что всегда есть.

Например?

Например, колбаса, — орут экстремисты из правой кучки.

Например, — перекрикивают их левые экстремисты, — язык.

Не все сразу, требуют приверженцы компромисса, по очереди.

Так вот, говорят сторонники колбасы, мы тоже за дух. Но за настоящий. Колбаса без духа — не колбаса. Вот потому в неё и кладут чеснок. Вот и древние ацтеки имели религию, которая позволяла им…

Для нас сейчас язык важнее религии! — кричат их оппоненты.

Так нельзя! — говорят им.

Почему?

Потому что без религии не к чему будет прицепить моральность.

Моральность, говорят им, пусть сидит и не тявкает. Потому что моральность слабее реальности.

Так нельзя говорить.

Почему?

Потому что это — не идея.

А что?

Мысль.

Идея!

Мысль!

Дискуссия переходит в драку, и кучки перемешиваются.

Сейчас нам нужно, — решают помятые объединённые идеи, — и то, и то. Чтобы и накормить всех, и одновременно внедрить духовность. Хотя бы на пять минут, но каждый день. А для этого неплохо бы создать что-то вроде монашеского ордена. Чтобы на время торжеств верхушка могла ходить в рясах.

Самих ряс мало, — возражают им. — Нужна сцепка. Клей. Чтобы всё сходилось в одну точку и само вращалось.

Как это сделать?

А так: как только что-то рождается — мы сразу делаем прививку.

Кому?

Всем. Тогда эта идея станет для каждого родной.

Какая идея?

Ответа на этот вопрос никто не знает. Сколько бы они ни заседали, идея не вырисовывается.

А что, — говорит кто-то, — если мы наймём бригаду? Из мастеров слова и ветеранов идеологии.

Все согласны.

Берите, что хотите, — говорит президиум бригаде. — Всё тут — наше. Общее благо, коллективное наследие, жемчужины мысли и вздоха. Ешьте до отвала. Пойте от души. Одевайтесь в несколько слоёв. А если надо добавки — зовите. Под такое дело фонды найдутся. Но! Чтобы к такому-то числу вы нам представили действо с идеей. Чтобы своих вдохновляло, а чужих пугало. Действо, оно же — форма. Руководящие органы по мере надобности её наполнят. Это же скелет. А была бы кость — мясо само нарастёт.

* * *

Вместо звонка после антракта трижды гудит церковный колокол. Занавес раздвигается, свет гаснет, и в оркестровой яме взрывается гимн. В гимне литавры воплощают доблесть, арфы — умиление, трубы поют о непрерывности истории, бубен — боль и борьбу, альты со скрипками — красоту бровей, усов и соломенных крыш.

Сцену поочерёдно захватывают то пение, то танцы, то декламации и отрывки из спектаклей. У каждого номера — чёткая, понятная структура. За каждым — исполнители, красная нить, ударная строка, ключевые и красивые слова.

Действо отражает самобытность национального духа и соответствует международным стандартам. Наочность апофеоза усилена князем (на эту роль сразу положил глаз главный народный артист), гарцующим конём на настоящем коне.

Мужчина догадывается, что рождение действа сопровождалось судорогами. Что мастера соревновались с ветеранами и парами, и поодиночке, наскоком и ползком, прибегая к перекурам, научному подходу, мировому опыту и, наконец, к менеджменту.

Всё впустую.

Что делать?

Начали с того, что ввели сухой закон. Всем пришлось перейти на кофе (двойные половинки без сахара) и чай (три пакетика на стакан). Подкрепившись, бригада провела полную ревизию, и та показала: есть всё, кроме упоминания о Боге.

А зачем он нам?

Никто не знал. Тогда связались с президиумом, а президиум поднял на уши институт учёных. Те кинулись в архив и нашли ответ: надо молиться.

И всё?

Более-менее.

Хорошо. Идём. Будем, раз уж надо. Не мы первые, не мы последние. Но как это делается?

Снова позвали учёных. Ещё главнее, чем прежние. Тех, кто на молитвах собаку съел.

Вот вам тексты, — сказали учёные. — Берите и учите наизусть.

Зачем?

Чтобы повторять.

Когда?

Постоянно.

Постоянно?

Да. Или хотя бы несколько раз в день.

Ну и что это даёт?

Как что? Читайте. Тут всё написано.

Так это выходит, — сказали мастера и ветераны, прочитав как следует, — что молитва — это как просьба?

Более-менее.

Так чего ж вы молчали? Просить мы умеем…

Бригада накидала список просьб: счастье, здоровье, долгие лета, мирное небо, хорошее настроение, материальное обеспечение, успехи в спорте, крепкая семья, любовь во всех её видах.

Отдельный абзац посвятили судьбе. Её описание (несколько страниц витиеватых эпитетов) заканчивалось пожеланиями, похожими на приказы (в одной колонке — «и не дай нам», в другой — «а дай нам»). А вместо итога — «всё только самое лучшее плюс то, чего мы сами себе пожелаем».

К Богу обращались как просто («Боже», «Отче»), так и с указанием регалий («небесно-единственный творец наш», «преславный», «усмиряющий голод, холод и наготу», «добрый пастырь убогих»). Не забыли и того, что он там, на небе, не один, а с сыном и его матерью, то есть со своей женой (иначе что бы это была за жизнь). По щедрости добавили к святому семейству ещё и кареглазую дочку (ибо сын-одиночка — не дело) и деда по материнской линии (без бабы, ибо та, то есть тёща Отца, умерла при родах, но он, дед, больше не женился). Увлёкшись богословием, бригада засыпала небесную родню всем, что родит наша земля, и сварила из небес наваристый, ещё горячий борщ.

Стоп, — вдруг подал голос педант, — я этого не понимаю.

Чего?

Вот у нас тут написано: «Богородице моего народа».

Ну?

Так выходит, что народ — это бог.

Что ты к словам придираешься!

А вот здесь, — не унимался педант, — на следующей странице: «А если не дашь, то знать тебя не знаю! И прокляну, яко Сидорову козу».

Ну?

Это угроза. Это шантаж.

Это искреннее чувство! Из глубин души.

Такого в других молитвах нет.

Молитва — не догма, а повод для творчества.

Но же…

Помолчи!

Нет, пусть договорит!

Бригада раскололась на два лагеря. Один стоял за то, чтобы не отходить от значений, закреплённых за каждым словом. Второй отстаивал право потребителя наполнять слова любым содержанием. Трезвые головы пытались найти компромисс — свести все лексемы к одному, всеобъемлющему слову. Тогда можно было бы закрепить за ним прописную букву и объявить его — нашим Богом.

А где его найти?

Что?

Это слово.

Откуда я знаю? Где-то, наверное, не здесь.

А где?

В спецфондах. В засекреченных книгах.

Я знаю! — догадался кто-то. — Нам нужно слово!

Какое?

Слово «Слово»!

Все сразу сели за стол составлять родословную Слова. В раздел «родители» внесли четыре стихии, небесные тела, росу, ряст, чернозём, веру, надежду, любовь и некоторые растения — зверобой, тысячелистник, мяту, чабрец и ромашку.

Постой! — у кого-то сдали нервы.

Что не так?

Почему именно эти травы?

Потому что у нас они везде растут. И красиво рифмуются. «Зверобой — все в бой». «Чабрец —…»

Это да. Но все они — от желудка.

Ну и что?

Люди подумают, что мы вечно от поноса страдаем.

В этот момент в кабинет ввалилась президиум.

Ну, — спросила она, — как вы тут? Засиделись? Аж дым идёт? Не ждали? Это хорошо. Нашли идею?

Более-менее.

Ну так показывайте сценарий действа!

Бригада выложила наработки. Президиум облизал палец и стал листать бумаги. Это заняло полминуты, включая вытирание пальца об вовремя поданную салфетку.

И это всё? — затрясся президиум. — Это всё, что вы тут наскребли? А где же страх? Где железный стержень? Разве этим кого напугаешь? Разве вдохновишь? Этим и дурака не обманешь!

Мастера обиделись, ветераны возмутились.

Между прочим, мы — профессионалы. И мы не позволим…

Вы у нас, — сказали им, — на полном обеспечении. И что мы имеем за это? А?… «Сияй-даритель»… «Не обдели нас ни красивым, ни полезным»… А где же действо?

Бригада объясняет, что это не их вина. Что их этому не учили. Что все учёные куда-то испарились. Что им самим пришлось доходить до глубин. Что и так выжали из себя всё возможное.

Мы, — сказали им, — дали вам задание.