Андреевский спуск Страница 2

Поэтому в пятницу они решили на нынешнем городском празднике разбудить публику, вырвать её из спячки и заставить хоть на минуту задуматься.

Для этого эффекта они ещё с вечера притащили на аллею под церковью доску, чтобы со стуком ударить ею об асфальт. Теперь, встав ногами на один конец, другой они согнули, как могли, и по команде отпустили руки.

Мужчина не успел ни испугаться, ни понять — это бомба или тот самый инфаркт, которым его с начала марта пугали врачи. Боль исчезла, а появилось странное спокойствие — густое и тёплое. Не сдвинувшись с места, он начал подниматься. Оттуда, где он оказался, всё просматривалось как на ладони — с перспективой и отстранённостью. Скрытые ранее связи проступили, как вены на старческой ноге. Как реки и дороги на цветной карте. И железные дороги с трубопроводами тоже.

Он завис над Спуском и увидел места, где только что останавливался. Не все, а только самые памятные. Таких остановок он насчитал пять. Пять почти потухших кострищ. От его взгляда угольки набухли пламенем, но не смогли разгореться. Вместо воспоминаний об огне — всполохи отчаянных искр.

Незабываемое зрелище.

ПЯТАЯ ОСТАНОВКА

Вот в начале марта мужчина шагает по слякотному бульвару. Ему пятьдесят четыре года. Его одежда говорит о вкусе, его взгляд — о жизненном опыте, его походка — о том, что он чувствует каждую свою мышцу. Дойдя до подъезда, он стряхивает снежинки с пальто и поднимается на последний этаж. Там, в уютной однокомнатной квартире, его ждёт женщина, к которой он время от времени приходит за радостью жизни.

Жизнь, любит говорить он, без радости — не жизнь. А радость — это как электричество. Эта женщина умеет извлекать из него электричество. Киловаттами. А он — из неё. Поэтому им так хорошо вместе. Она всегда неожиданна. Как всякое настоящее произведение искусства. И загадочна. Она никогда не просит. Она берёт. Всё, что ей нужно. Она называет себя гейшей.

Гейши, смеётся он, — это комнатные растения. А ты у нас — охотница, егерь и браконьер. Ты у нас — чемпионка сафари.

И он вспоминает, как это было впервые, несколько учебных лет назад. Они работают на одной кафедре. Она переезжает в эту квартиру, покупает банку краски и забывает её на работе. Она звонит. Он оказывается у телефона, видит, что её сумочка всё ещё под вешалкой, спрашивает адрес, обещает подвезти краску. Она говорит, что ей, по правде говоря, неловко, ведь он всё-таки завкафедрой. В жизни, говорит он ей, есть вещи интереснее неловкости. Он находит её квартиру. Она открывает дверь. На ней — пятнистый халатик, в руке — кисточка. Она извиняется, говорит, что не успела докрасить плинтус, осталось совсем немного. Потом становится на колени и тянется кисточкой в угол. Затем так же изгибается в другую сторону. Мужчина оказывается под вышкой высоковольтных передач. Горячие волны электричества выбивают у него все предохранители.

Каждый раз, заходя в её подъезд, он вспоминает тот день. А вот если бы у телефона тогда оказался кто-то другой? От этой мысли в животе просыпается ледяной куб. Куб ворочается, холодит внутренности и швыряет в голову приступ тошноты. Голова сопротивляется и приводит доказательства того, что женщина, безусловно, охотилась на него. Всё напрасно. Да, говорят голове другие органы, охотилась. Конечно! Но тебе же от этого только лучше.

Сегодня, прикидывает он в лифте, нужно начать с вина. В правой руке у него — только что купленная бутылка бордо (женщина не любит белое). Бокал красного, натощак, под что-то интимное. Например, под босанову, которую он ей подарил вместе с проигрывателем компакт-дисков. А дальше — как пойдёт, но с традиционным финалом. Глубокий прогрев, оптимальный ритм, мягко-нестерпимая острота. Без спешки, но так, чтобы успеть на концерт. На торжественный концерт по случаю государственного праздника.

Там, на сцене, украшенной флагами, будет сидеть президиум — хозяева жизни всех мастей и размеров. Там после антракта будет петь хор. Мастера драматического голоса и жеста будут читать стихи. Танцоры будут скакать вдоль и поперёк сцены. А до слёз будут мерцать стожильные лазеры.

Надо быть как минимум ректором ведущего университета, чтобы иметь право на это приглашение. Он пока только проректор. Но его начальник, ректор — человек влиятельный. Поговаривают, что его вот-вот сделают министром. Тогда этот мужчина, с его благословения, станет ректором. Ведь они — единомышленники и друзья.

Лифт грохочет о балку под потолком, скрежещет и извергает мужчину наружу.

Женщина слышит знакомый звук, смотрит на часы, но не спешит открывать дверь. Она знает, кто это, поэтому только в последнюю минуту освобождает вазу от подвядших цветов — чтобы было куда ставить новые. Он редко приходит без подарка, а без цветов — никогда. Мужчина об этом не знает, но сегодня она собирается сказать, что это их последняя встреча. Он прячет цветы за спину и пять раз (их условный код) нажимает бутылкой на звонок.

Сосед женщины тоже об этом не знает, хотя он следит за всеми, кто к ней приходит. Услышав вибрацию лифта, он бросается к дверному глазку, узнаёт мужчину со спины и на цыпочках бежит в спальню. На такие случаи у него там стоит бокал. Если приложить круглую ножку к стене, с другого конца можно услышать звуки. И сейчас, приставив ухо к бокалу, он тут же распознаёт, какая это музыка (джаз), и какой именно инструмент так лихо подключается к кларнету (тенор-саксофон). Сосед окончил консерваторию, музыка — его жизнь. В этот раз бокал не улавливает ни вздохов, ни скрипа диванных пружин. Но это не беда. На такие случаи у него есть стетоскоп.

Пока сосед роется в ящике, мужчина успевает ощутить непонятное напряжение. Это может быть усталость (на новой работе женщине приходится трудиться по вечерам), а может, погода (магнитные бури или сезонная хандра).

Он спрашивает: что-то не так?

Кому как, — говорит женщина.

Что ты имеешь в виду?

Она подходит к окну, расправляет плечи и касается бёдер, будто разглаживает складки шёлковой юбки (хотя на ней джинсы). Мужчина не сводит глаз с её пальцев.

Она выдыхает на стекло и, не поворачиваясь, просит, чтобы он больше не приходил.

Как это — не приходил? Совсем?

Совсем.

Он встаёт и делает шаг к окну. В ясный день оттуда видно реку. Сейчас там — мгла.

Я… То есть, говорит он, где я ошибся? Что я сделал не так?

Она терпеть не может сцен. Здесь нечего выяснять. Или да, или нет. Было "да", стало "нет". Надо принять это и разойтись. Как взрослые, цивилизованные люди. Но он не хочет по-цивилизованному.

За то время, что мы вместе, — говорит он, — ты хоть раз была мной недовольна?

Была.

Когда?

В этом деле, чем осторожнее рвёшь, тем дольше болит. Она встаёт спиной к горизонту и, не глядя на него, говорит: всегда.

Всегда?! Всегда?! Например?

Каждый раз. Всё время.

Всё время?! Почему же тогда ты никогда…?

Какая разница?

Кто он?

Это не твоё дело.

И что он тебе может дать такого, чего нет у меня?

Свободу!

Какую свободу?

Такую!

Мужчина говорит, что его вот-вот сделают ректором.

Ты понимаешь, — говорит он, вытаращив глаза, — какие это открывает возможности?

Для кого? Для тебя?

Для нас!

Он пытается обнять её и обещает до лета оформить развод. Он знает, к кому обратиться. Это будет как экспресс-почта. Сейчас на всё есть тариф.

Нет.

Почему?

Не хочу.

Но я же тебя люблю!

А я тебя — нет!

Сосед водит стетоскопом по стене, но разговор уходит на кухню.

Наконец, любовники возвращаются в комнату. Мужчина требует объяснений и узнаёт, что женщина на следующей неделе выходит замуж. За директора иностранной фирмы, где она сейчас работает. А в мае они уезжают отсюда.

Звук исчезает. Сосед предполагает, что сейчас мужчина набросится на неё и попытается изнасиловать. Или наоборот — зарыдает и рухнет на диван. Она кинется его жалеть и, прежде чем выгнать в три шеи, отдастся ему.

Пока сосед меняет стетоскоп на богемский бокал, жизнь по ту сторону резко меняет курс. Хлопает дверь. Спустя немного в шахте дрожит и ползёт вверх лифт.

В бокале, сквозь морской прибой, женщина разговаривает по телефону. Что именно и кому она с таким пылом говорит — соседу не ясно, потому что она говорит на иностранном языке. Но это не мешает ему, не слезая со стены, вообразить бурный финал. Это его расслабляет, он падает головой на стену и роняет из руки ценное стекло.

В другой комнате бывшая жена и сын-студент, которым приходится делить с ним квартиру, смотрят телевизор. Услышав звон, они обмениваются только им понятным взглядом: лучше бы он бил посуду здесь, чем караулил школьниц в электричках и по замусоренным посадкам.

* * *

Пока сосед собирает осколки, мужчина направляется к концерту. Ни транспорт, ни светофоры ему не помеха. Разъярённые водители пытаются его отпугнуть. Это не удаётся — он весь поглощён недавним разговором. Его голова крутит туда-сюда плёнку с записью только что пережитой сцены. Плёнка дрожит, скрипит и оставляет повсюду гнойные рубцы.

Водители не хотят из-за придурка садиться за решётку и вынуждены объезжать его. Но за это они поливают мужчину грязью и обкладывают отборной руганью. Светлый плащ становится тёмно-пятнистым, а благородная седина — квашеной капустой. Его брюки выглядят так, будто он давил в них вино. И только то, что под плащом, ещё годится для театрального выхода.

На входе его окружают охранники — коротко стриженные, сложенные из кубов и пирамид. Пара прикосновений — и они передают его друг другу, не нащупав оружия, направляют в сторону туалета. Ну, перебрал. Ну, подрался с кем-то. Но для руководства страны он не угроза.

* * *

Его место — в партере, по диагонали от сцены, где возвышается президиум торжественного собрания. Свободное от грусти время мужчина тратит на изучение почётных сидельцев. Он их побаивается, презирает и хочет быть среди них. Не в первом ряду и не по центру, а чуть ближе к краю. Это — его мир. Мужчина хотел бы считать себя знатоком высокого и прекрасного, но местные обычаи и повадки этих хозяев жизни — единственное, что он успел понять за всю свою научную карьеру. Зато теперь он может объяснить и предсказать любое их действие или мысль.

Он легко делит президиум на типажи — мужланы, криминальщики, мясо-молочная порода, ничтожества. Каждую из этих групп можно разбить на подгруппы — клинические слепцы, слепые кобзари, косоглазые тетери и, наконец, незрячие поводырёныши.