Андреевский спуск Страница 26

Теперь то, что задумывалось как рай для одной семьи, стало пристанищем для множества форм и видов жизни. Лестница здесь мраморная, на потолке, а местами и на стенах всё ещё вьются остатки лепного орнамента, на полу из-под слоёв повседневности кое-где проглядывает мозаика — неистребимая, как татуировка, и не хуже, чем в Помпеях.

Это не их любимый подъезд, зато тут нет лифта, и сразу видно всех, кто заходит с улицы. За те пару лет, что они сюда зачастили, они стали свидетелями двух похорон, нескольких краж (зимой пропадают санки, весной — самокаты, осенью — неосторожно выставленные мешки с картошкой) и появления трёх новых детских колясок. Из других событий были пожар и раздел имущества из-за развода. Трижды вызывали милицию, а скорую — четыре раза. Другие факты: в нескольких квартирах есть пианино, в каждой второй — гитара, в одной всегда делают домашнюю колбасу, внизу живут алкаши, на последнем этаже — костлявый отставной капитан со слепой овчаркой, а на третьем этаже из-за поцарапанной двери, когда бы парни мимо ни проходили, кто-то всегда кому-то грозит: «вот сдохну — почешетесь!»

Неужели это, — спрашивает студент своих друзей, — и есть жизнь?

В смысле?

Для чего эти люди живут?

Ты на что намекаешь? — спрашивают его друзья. — Всё, что у нас было, мы уже допили. Разве что ты где-то припрятал троячку?

Какие у нас, — спрашивает он их, — перспективы?

Тем самым он намекает, что ему, одарённому, но до сих пор никому не известному поэту-песеннику, нет места в этом улье жизни. Если бы он жил за границей, его бы давно заметил какой-нибудь менеджер или продюсер, предложил контракт на пару альбомов и гастроли по всему миру. На гонорар он купил бы себе имение, разводил бы лошадей и построил бы там студию. А здесь? У нас путь к признанию проходит по кривым улочкам с названиями «компромисс», «беспринципность» и «предательство идеалов». И нет такой тропинки, что вела бы к независимости. В этом лабиринте (отсюда и название его программной песни — «Лабіринт») есть правила на всё, и каждый спонтанный шаг вызывает подозрение.

Кстати, — говорят ему друзья, — ты вроде говорил, что сегодня твои знакомые играют где-то на танцах? В клубе какого-то завода. Может, пойдём? Вот и споёшь там что-нибудь своё. Где этот клуб?

Студент сопротивляется. Да, он хочет, чтобы люди его услышали, но не сейчас.

Почему нет?

Потому, — говорит он, — что я не готовился.

Что там готовиться? Берёшь гитару…

К тому же, — говорит он, — я ещё никогда не выступал перед настоящей публикой.

Вот и выступишь! А мы тебя поддержим! А потом наскребём на бутылку и отпразднуем твой дебют.

Студент пугается, но поддаётся на уговоры. Они едут в заводской клуб, знакомые проводят их через служебный вход, в перерыве между танцами, когда музыканты расходятся — кто в буфет, кто в туалет, студент берёт гитару, взбирается на сцену и начинает петь протестную песню — про ходы, выдолбленные в известняке, и миллионы смертей. Но то ли гитара не была правильно настроена, то ли просто от волнения, то ли микрофон фонил — факт в том, что хамская публика зафукала его, согнала со сцены и, если бы не друзья, избила бы. Вокально-инструментальный ансамбль был вынужден прервать отдых, чтобы метнуть в толпу свой самый бешеный ритм. Десять минут огненного танца — и вся злоба масс вышла горячим конским потом.

Студент не помнит, кто и как вытащил его из этой кутерьмы. И где подевались все его товарищи — он не знает. На улице — ночь, он сидит на лавочке в скверике, у конечной остановки трамвая, рядом — его одногруппник, который делает глоток, сплёвывает и передаёт бутылку студенту. Снег сошёл на прошлой неделе, но стоит солнцу сесть — и сюда из холодного подвала вылетает ветер и, словно пустые банки, гоняет туда-сюда неубранные с осени листья и пыль.

Студент прикладывается к вину и говорит, что теперь для него всё потеряло смысл.

Почему?

Потому что, — говорит он одногруппнику, — теперь…

Сгорбленный мужчина, возможно, водитель последнего трамвая, запирает на ночь своё хозяйство, перешагивает лабиринт рельс и боком исчезает во тьме.

Ну?

Теперь, — говорит студент, — стало ясно, что я — ничтожество.

Одногруппник не спешит его перебивать. Он на пять лет старше студента. Отслужив, работал проводником купейных, а потом и спальных вагонов, зарезервированных для высших каст.

Я ведь всё время думал, — признаётся студент, — что я не такой, как все эти… А теперь… Как же мне быть?

Одногруппник делает глоток, ставит бутылку под лавку так, чтобы на рассвете её обнаружила первая же бабушка, и говорит: а в чём дело?

В том, — отвечает студент, — что моя творчество никому не нужно!

А тебе оно нужно?

Ты не понимаешь! Я ведь хотел сказать новое слово…

Все слова уже давно сказаны, — зевает одногруппник. — Новые, старые, всякие… Остаётся только их повторять.

А в словах он разбирается не хуже составителей словарей. Ещё в армии он решил выучить все европейские языки и с тех пор скупает словари и каждый день, где бы ни был, учит по странице.

Ты не понял, — не сдаётся студент. — Дело не в словах.

А в чём?

В призвании! Я ведь думал, что я…

Ну так чего ты хочешь?

В философском смысле или в…

Я понял, — хлопает его по плечу одногруппник. — Тебе нужно!

Что?

Баба.

Какая ещё баба?

Сколько тебе лет?

А это тут при чём?..

Вот видишь! А ты всё ещё мальчик.

Я не мальчик!

А кто? Дожил до такого возраста, а что такое женщина — не знаешь! Это — преступление. И против себя, и против женщин. За такое надо карать.

Одногруппник рассказывает, как в понедельник под их общежитием автобус сбил преподавательницу. И вскрытие показало, что она умерла девственницей.

Тридцать с лишним лет! — трясёт кулаком одногруппник. — Вот где трагедия! Так и не успела познать наслаждения.

А откуда ты знаешь, — спрашивает студент, — что она ещё не… это…

Так на ней же было написано!

Одногруппник в таких вещах разбирается. У него большой опыт и избыток жизненной энергии. Он играет за курс в футбол и танцует в университетском фольклорном ансамбле.

Пусть это будет тебе уроком, — говорит он студенту.

Они доходят до центра и прощаются.

И я тебе, — обещает одногруппник, — помогу! Дай мне немного времени.

Через две недели земля прогрелась, и из неё повалил пряный дух. Всё, что на этой волне выросло, было съедобным и целебным. К счастью или к сожалению, но об этом мало кто знал. Хорошо это или плохо? Вот в чём вопрос! Студент после занятий не спешит домой, и, если рядом нет прохожих, наклоняется и нюхает каждое растение. Скорее всего, его наблюдения, как и всё, что связано с землёй, не укладываются в рамки добра и зла. Что с этим делать? Кого винить?

Телефонный звонок разносит эту дилемму в клочья. С другого конца города взбудораженный одногруппник зовёт его в бой.

В какой ещё, — не понимает студент, — бой?

У тебя есть, — спрашивает одногруппник, — на чём писать? Тогда пиши.

Студент записывает адрес, и одногруппник объясняет, что он пошёл в кино и встретил там уникальный экземпляр. А при ней — подружка. Я, говорит он им, — у меня есть друг. Красивый, как кинозвезда. Они ему говорят: так где же он? Он отвечает: если будет куда — он прибежит. Та, на которую он запал, говорит, что родители уехали за город. Ну, спрашивает он её, в чём проблема? Она говорит: проблем нет!

Давай — гитару в зубы! — командует одногруппник. — Мы все ждём!

Я, — говорит студент, — не могу.

Почему?

Занят.

Не бойся. Я с тобой.

Я не боюсь.

Дружище, это классика!

Что именно?

Весна. Два друга — две подружки…

Хорошо. Но без гитары.

Яволь!

Одногруппник по дороге покупает бутылку водки и бутылку пива, которых никто, кроме него, не трогает. Зато хозяйка квартиры достаёт две бутылки белого вина из родительского бара и банку шпрот. Одногруппник, пританцовывая и не закрывая рта, готовит молодую картошку с зеленью. Хозяйка выносит гитару. Все так налетают на студента, что он, немного покапризничав, сначала играет англоязычные, потом наши, а потом и свои песни. И на слова Шекспира, и про ходы в извести, и про бумажные кораблики. Девушки в восторге, одногруппник подпевает и барабанит пальцами в такт. Под вино и пение вечер вползает в ночь.

Подружка, которую одногруппник сватает студенту, смотрит на часы и говорит, что ей пора.

Сиди, — кричат ей, — Золушка! Ещё не двенадцать!

Скажи, — советует ей подруга, — родителям, что ты у меня. Потому что это правда! Давай я им позвоню.

Пока девушки звонят, одногруппник тащит студента в ванную.

Студент поддаётся, но говорит, что он тоже уходит.

Никуда ты не уходишь! — держит его одногруппник. — Всё устроено!

Я не могу.

Ты — предатель Родины! Хочешь сорвать тост за товарища Сталина? Для кого я стараюсь? Ты сам просил!

Когда? О чём?

После клуба, на лавочке. Забыл?

Я ничего не просил. Это ты сам…

Погоди! Может, ты — пидор?

Хватит!

Я подозревал. Я знал! Ты — пидарас!

Не пи…

Тогда оставайся!

Ладно.

Молодец!

Одногруппник открывает воду и тянется за мылом.

У-у, — крутит носом, как парфюмер, — немецкое! Моё любимое. Es liebe die DDR und Parteigenosse Walter Ulbricht!

Двумя движениями он срывает с себя одежду, но вместо того, чтобы включить душ, обильно намыливает пах и подмышки, залезает в ванну и блаженно плещется.

Что ты, — спрашивает его студент, — делаешь?

Гигиена, — говорит он, — über alles! Сначала я, потом ты.

Спасибо, — говорит студент, — я и так чистый.

В таком случае, — одногруппник берёт с полки свежее махровое полотенце, — тебе нужно пройти школу молодого бойца.

Что-что?

Инструктаж.

А не пошёл бы ты…

Объясняю на пальцах. Это — латашок, а это — саботёрочка. Теперь гляди сюда. Вставляешь…

Не учи учёного…

…вот сюда…

…а съешь ты говна печёного!

Разговорчики в строю! Так. Позиция номер один. Ставишь её на четыре прокладки…

Чувак, заткнись! Сейчас вырвет!

И последнее! Не спеши туда лезть. Сначала доведи её до полной кондиции, а потом ныряй. А то я вас, салат, знаю! Ты понял? Нежным жестом…

Ну хватит! Пошли!

Их новые знакомые, похоже, разошлись по спальням. Одногруппник доводит студента до двери одной из комнат, убеждается, что внутри не его, а студенткина пара, подмигивает и задвигает в полумрак.

Девушка опирается лбом на оконное стекло. Дождавшись, пока дверь закроется, она выпаливает, что на самом деле она ничего не хочет.

Я, — говорит студент, — тоже.

И что она осталась только потому, что её уговорила более опытная подружка.

Я, — говорит студент, — тоже.

И я, — говорит девушка, — уже иду домой.

Студент говорит, что он тоже.

Вот и хорошо, — выдыхает она.

Прекрасно, — говорит студент и тяжело дышит.