Андреевский спуск Страница 23

Но она разливает всем еду и за разговорами не следит. Сегодня на завтрак — котлета с картошкой. Мама каждый день просыпается около шести, топит колонку и начинает мыть посуду. За день её собирается столько, что к вечеру, забив раковину, она ещё и устраивает себе логово по всей кухне. После работы у мамы не остаётся сил на посуду — поевши на ногах, она падает у телевизора. А перед сном она открывает окно и курит, часто по нескольку раз. Когда студент был маленьким, она вставала ещё раньше — чтобы быть на базаре уже к шести. Там, два раза в неделю, при любой погоде, она покупала сыр у знакомой бабушки.

Призвание, подытоживает отец, — это прикрытие для неудачников и лентяев.

Наверное, вчера у них опять был скандал. Раньше поводом ссор была сестра студента — сводная. У них общая мать, но разные отцы. В детстве им говорили, что её родной отец был героем войны, мама жила надеждой расписаться с ним, но погиб он в последней битве — вражеская пуля попала в его молодое сердце. Но однажды из криков на кухне дети узнали, что настоящий отец сестры — вовсе не фронтовик, а лысый режиссёр местного театра. Сестра перестала называть отца студента «папой» и заявила, что меняет фамилию. Но ни где тот режиссёр сейчас, ни его паспортных данных — никто не мог сказать. Отец студента вообще мог его придумать, из ревности. Когда он увидел маму, влюбился с первого взгляда, женился в двадцать лет и удочерил её ребёнка, несмотря на угрозы своих родителей проклясть.

Теперь, когда родители ссорятся, мама упрекает папу, что это он выгнал дочь из дома — создал такие условия, что она ушла к первому, кто встретился, лишь бы не жить под одной крышей с отчимом. А отец говорит, что у неё всегда была своя, пусть и временная, комната, в то время как они делили комнату с сыном, который спал за ширмой. Сейчас сестра с мужем живёт в общежитии, где им выделили комнату.

Студент делает вид, что спешит на пару, а на самом деле, как только родители хлопают дверью, включает магнитофон и подбирает аккорды для песен. Он пишет и свои. Начал он с того, что, выбрав стих одного из любимых поэтов, долго ходил по комнате с гитарой, пока не выжимал из неё мелодию. На данный момент в его арсенале три десятка таких песен, в том числе две баллады на сонеты Шекспира. А в планах — положить на музыку весь сонетарий. Но этим проектом придётся подождать, пока он не освоит больше аккордов.

У него есть также песни на собственные стихи. Первым его творением была песня-протест о лабиринте, выдолбленном людьми в известняке. В припеве герой зовёт всех бежать вместе с ним, но не забывать о миллионах смертей. Ясно, что эта песня была рассчитана на узкий круг проверенных друзей. Однажды он пытался донести её до людей на глубокой станции метро, где была отличная акустика. Но он не успел дойти до свободного припева, как его остановил милиционер. Там у них был пункт охраны порядка. Милиционер заставил студента дунуть в трубку и, не почувствовав запаха алкоголя, отпустил. Но сказал, чтобы он так больше не делал.

— Увижу тебя здесь ещё — заберу гитару.

Студенту знакома и любовная лирика. Одна из его песен посвящена девушке, чьи глаза напоминают две галактики, которые, словно бумажные кораблики, исчезли за изгибом реки, по имени Жизнь. Прототипом девушки была одноклассница, с которой он уже год не виделся.

На втором курсе у него были отношения с одногруппницей. Она не жила в общежитии, а снимала квартиру неподалёку. Её отец был царём и богом в своём областном центре. Каждый раз, когда после занятий они оказывались у неё, студент бросался на неё. Она спрашивала, что он делает. Он говорил, что хочет помочь ей снять одежду. Она отвечала, что ей будет холодно. Он обещал, что согреет. Она говорила, что сначала надо поесть, и начинала быстро варить борщ. — Разве тебе совсем не хочется? — спрашивал он. — Хочется, но не так, как ты думаешь, — отвечала она. — Не так? — уточнял он. — А так, — говорила она, — чтобы без рук. — Почему? — интересовался он. — Потому что это может превратиться в спорт. Хотя студент нравился ей, она больше любила чистоту и порядок. Куда бы ни попала, на окнах сразу же появлялись занавески, на полках — кастрюльки, в ящиках — напёрсток и иголки, а в печи — маковик.

— Без рук, — соглашался студент. Когда она возилась у плиты, он прижимался к ней то ртом, то телом. За это она обижалась, а он — на неё. До такой степени, что однажды, не дождавшись борща, он выскочил из её квартиры и даже не обернулся. Когда на улице он будто случайно остановился у её окна, чтобы застегнуть пальто, сверху никто его не позвал.

Тогда был конец декабря. Студенту было не с кем встречать Новый год. Его товарищ, которому тоже некуда было идти, предложил: «У нас целая ночь свободная — давай купим бухла, что-нибудь к нему, затащим двух тёлок и всю ночь будем с ними гулять». — А где именно? — спросил студент. — У них дома, — ответил товарищ. Студент согласился. Но ни он, ни товарищ не знали, как такие мечты исполняются. Они только слышали о них. В гастрономных очередях, у кинотеатров, на остановках они подходили к симпатичным девушкам и предлагали избавиться от одиночества в ночь чудес. Мало кто понимал намёк, но все чувствовали угрозу и избегали их.

Одиннадцати часов студент с товарищем, закоцюбившись и проголодавшись, вышли со станции метро на центральную магистраль города. Мокрый снег быстро превращал асфальт в болото. Прохожие таскали себя за левый рукав, поглядывали на часы, будто за ними гнались. Лишь двое ярко одетых женщин укрылись от метели под козырьком табачного киоска. Студент спросил у них, не хотят ли они принять их с товарищем в свою новогоднюю компанию. Одна плотно посмотрела на него и сплюнула. Другая сказала: «Посмотри, он ещё и с претензиями!»

И тут товарищу пришла идея.

— Как я раньше об этом не подумал?! — воскликнул он, ударив себя по лбу.

Прошлый Новый год он встретил в общежитии. Там было очень весело — гуляли и в коридорах, и в читальных, и даже в ленинской комнате. Все окна и двери открывали, и сразу заползла местная шпана. Там были студенты, вся университетская «Африка», остров свободы — Куба, курсанты танкового училища и отдельные представители соцлагеря из политеха. В вестибюле стояли такие мощные колонки, что треснула стена в цоколе. Тогда под эту сумасшедшую музыку забеременели несколько студенток, в том числе одна отъявленная отличница. В мае деканша вызвала её.

— Кто это сделал? — закричала.

— Не знаю, — сказала отличница.

— Тогда, — сказала деканша, — делай аборт!

Отличница заплакала.

— Что, стыдно? — спросила деканша.

— Поздно, — ответила она.

— Тогда едь домой и рожай там, чтобы не развращать здесь.

Она уехала и родила негретёнка. Деканша об этом узнала и заявила: «Отдать его в приют!»

— Нет! — сказала отличница.

— Ах так? — сказала деканша. — Тогда ты не будешь ни отличницей, ни студенткой.

— Что ей оставалось, — спросил товарищ студента у него, — га?

— Не знаю, — ответил студент.

— Вот почему, — посоветовал товарищ, — думай, на кого падаешь. Девушки делятся на три типа: те, что варят супчики, те, что покупают кефир, и те, что сидят на кофе и сигаретах. Таких и ищи — они всегда дадут.

Но в этом году деканша подготовилась. В вестибюле вместе с комендантшей дежурил сержант милиции. Партком, профком, студком и комсомольские бюро всех курсов почти в полном составе бродили по коридорам и заглядывали в комнаты. Вместо карнавала с вышиванками на каждом этаже стоял пенсионерский телевизор и создавал праздничное настроение. В зале на первом этаже проходил концерт художественной самодеятельности. Создать праздничное настроение помогал алкоголь где-то за кулуарами, в туалетах в конце коридоров, куда периодически уединялись и студенты, и надзиратели. Концерт состоял преимущественно из песен под гитару. Сначала выступали утверждённые комиссией деканши, а ближе к бою курантов на сцену вышли все желающие.

Студент с товарищем побродили по этажам, нашли одногруппников, встретили старый год и вошли в новый. За это время шампанское нагнало водку, вручило студенту гитару и вытащило на сцену, хотя концерт давно закончился.

Не глядя в зал, он ударил по струнам — вместо песни о миллионах жертв струны издали кошачий визг. Он прошёл любимые аккорды и не узнал их. И только когда какой-то первокурсник бросился на сцену, чтобы вырвать у него гитару, студент понял, что это семиструнка.

В зале никого уже не было, только в первом ряду сидела девушка. Слева у неё дымилась сигарета, справа — кофе. Студент присел с той стороны, где была кружка.

— Значит так… — сказал он девушке.

Она, не поворачиваясь, кивнула.

— Только опозорился…

Она затянулась.

— Не стоило, — сказал он, — так раскрывать душу.

— Что?

— Раскрывать. Больше никогда так не буду.

— А вот я, — сказала девушка, — буду.

Она отставила кофе и подтянула свитер. Оттуда, качаясь, на студента заглянули упругие девичьи груди.

От неожиданности ему показалось, что это — две лукавые мордашки, юные, приподнятые близняшки. Пока студент сидел с открытым ртом, груди спрятались обратно под свитер.

Придя в себя, он спросил у девушки, где она живёт, не в этом ли общежитии.

— Нет, — ответила она.

Студент вызвался проводить её домой.

— Мне не с кем, — сказала она, — и встала.

На утро, придя домой, студент обнаружил, что мама ещё спит, а отец сидит среди кучи грязной посуды и думает о связи между людьми и животным миром. Вчера вечером к ним должны были прийти гости — пара старых друзей. Но к десяти старый приятель позвонил и сказал, что у его жены разболелась голова.

Поэтому, без обсуждения, родители решили, что друзья не хотят быть свидетелями наших семейных сцен.

\И действительно, когда отец после двенадцати позвонил им, чтобы сказать «С Новым вас годом», никто не поднял трубку.