Андреевский спуск Страница 20

Словно он один взял на себя грехи всех тех, кому в жизни и не снилось увидеть свет.

— Вот это да, — говорит мужчина.

— Кстати, — говорит художник, — тебе, как иконописцу, нельзя не поститься. Ведь до Пасхи ещё далеко. Ни мяса, ни сыра, ни масла — никакой скоромной пищи!

— Я понимаю.

— Бывай, — говорит художник и закрывает за мужчиной дверь. — Мне надо работать.

— Кто ж тебе не даёт, — бормочет мужчина, поднимаясь по лестнице. — Работай себе.

— А ты, — кричит ему из подвала художник, — выбирай! Вотыловка или партком!

— Партком? — кричит мужчина. — Почему партком?

— Потому что нельзя служить им и обойтись без парткома.

Обойтись без парткома ему не удаётся. В тот же день, через полтора часа после разговора с художником, он оказывается в парткоме, за столом, по диагонали от портрета основателя партии. Напротив него сидит доцент, он же замсекретаря факультетской партийной организации. Между мужчиной и доцентом стоит бутылка армянского коньяка. Доцент покачивает головой и говорит:

— Ну что вы, голубчик, ей-богу. Уберите. Это вам не к лицу.

Что символизирует эта сцена? И что могло привести мужчину в партком?

Цепочка мелких, продиктованных бытом шагов.

Из мастерской художника он пошёл домой. По дороге заглянул в гастроном за Оперным театром. Там к тому моменту из молочных продуктов остался лишь почётный караул плавленых сырков. Зато в центре он застал и кефир, и молоко в пакетах, и ряженку, и творог «любительский».

Дома он хотел сразу рассказать жене об офицере, но она как раз одевалась, чтобы куда-то бежать. Им наконец-то удалось найти выход на профком крупного завода. У этого завода хороший детсад с бассейном буквально через дорогу. В старшей группе даже дважды в неделю учат некоторым английским словам. Директриса уже разрешила приводить дочку, если будет выписка из поликлиники с данными о родах, прививках и перенесённых болезнях.

— Поторопитесь, — предупредила директриса. — Без этой справки я вашу девочку не приму. И если завтра не будет справок — послезавтра возьму кого-то другого. Вы же знаете, какая у нас очередь?

Жена заранее записалась к педиатру и отпросилась с работы. Но её отвлёк звонок свёкра, и теперь она опаздывает.

— Что ему, — спросил мужчина с кухни, — не спится?

— Он хочет, чтобы ты к нему пришёл.

— Зачем?

— Не знаю. Позвони и спроси.

— Не сейчас. А что он конкретно сказал?

— Я через десять минут должна быть там!

— Где?

— В поликлинике! Пока! А-а-а!…

От её вскрика мужчина роняет бутылку кефира, которая не разбивается лишь потому, что падает в поддон холодильника.

Мужчина выбегает в коридор. Жены уже нет. Слышно, как её каблуки цокают в сторону лифта. А в дверях стоит его отец. Левой рукой он ещё тянется к кнопке звонка, а в правой держит авоську с какой-то бутылкой. На нём — светлый плащ и шляпа. На фоне коридорной темноты он выглядит как китайский иероглиф укора.

Между мужчиной и отцом двенадцать лет то вспыхивал, то тлел конфликт поколений. Но после смерти матери мужчина поймал себя на том, что теперь смотрит на отца не снизу вверх, а наоборот. Потому что отец с каждым днём всё быстрее движется к детству. Но в отличие от девочек, с ним, как с мальчиком, больше хлопот.

Отец как-то вдруг всерьёз увлёкся несколькими темами. Квартирой — как бы так её переписать на сына, но чтобы сын с семьёй не переехал туда жить — и политикой. На сороковины он сказал за столом, что разочаровался в идеалах и вот-вот положит партбилет на стол. Но больше всего его волновало то, что его сын вырос непригодным к жизни.

— Ты, — твердил он при каждой встрече, — не умеешь жить!

— А ты, — спрашивал мужчина, — умеешь?

— Я прожил жизнь!

— Ещё не вечер.

— Не умничай!

— Чем ты теперь недоволен?

— Что ты непрактичный.

— А знаешь, почему?

— Ну?

— Потому что у нас практикантам не платят.

Раньше за такие шутки сын получил бы оплеуху. А теперь отец только разевает рот:

— Вот, сукин сын, всегда найдёт, что сказать!

Он часто под разными предлогами вызывал сына и сажал его за стол, где между банкой тушёнки и хлебом высилась какая-то бутылка. Немногочисленные друзья, что у него были, или умерли, или растворились в жизненной дымке. Зато теперь у него был взрослый сын, с которым можно было по душам выпить. Репертуар был очень однообразный. Жизнь, политика, прочее.

— Жизнь, — говорил он, — это борьба. Триумф социального дарвинизма. Поэтому всем нужна защита. В наших условиях — партия. Тебе тянуть нельзя. На тебе семья. И это — не конформизм и не беспринципность. Это — здравый смысл. Нет хороших или плохих людей. Каждый из нас — и то, и это. Парадокс в том, кто двигает историю? Негодяи и бандиты. Потому что они — верные слуги прогресса. Но! Если ты для них угроза — раздавят и не заметят. Так что не жди. Займи позицию. Встань так, чтобы до тебя не дотянулись. И берегись! Люди у нас такие, что каждый может предать. Друзья, женщины, кровные родственники — все. А ты — их. Знаешь, сколько вокруг соблазнов? Особенно сейчас. Примета времени: люди потеряли нюх. В тяжёлых условиях — все тянут. А чуть ослабит — все воют и обижаются. Ну что за народ!

— Заходи, — говорит мужчина отцу. — Как ты?

— Как же так, — говорит отец, не раздеваясь, — что тебя никогда нет дома?!

Он знает, что у сына сегодня три пары, но не может не начать с щедрого упрёка. Ему легче, когда сын перед ним оправдывается.

— Вообще-то, — говорит мужчина, — я бегу.

— Куда?

— На кафедру.

— Ты же только что оттуда.

— Сейчас будет заседание.

— Ты говорил, что у вас по четвергам…

— Это не кафедра.

— А что тогда?

— Сегодня заседание секции.

— Что за идиотизм?!

— А у тебя что? Какое-то дело?

— Конечно!

— Какое?

— Такое, что я очень за тебя волнуюсь!

— По какому поводу?

— Потому что тебе уже столько лет, а ты всё ещё идеалист.

— Я не идеалист. Я почасовик.

— Вот видишь! Подсобный работник! Без звания, без ставки, без партбилета!

— И ты пришёл, чтобы мне это сказать?

— На! — говорит отец и суёт мужчине авоську с бутылкой.

— Что это?

— Коньяк.

— Коньяк?

— Армянский. Пять звёзд!

— Чтобы что?

— Чтобы ты отнёс его ему.

— Кому?

— Тому доценту, который взял тебя на работу!

— Подожди, подожди…

— А если не отнесёшь — сам к нему пойду!

— Подожди, — говорит мужчина, — я сейчас.

— Что «сейчас»?

— Я, — говорит он уже на ходу, — в туалет.

Там, запершись на крючок, он от отчаяния бьёт кулаком по унитазу.

Отец прислоняется к двери и излагает план. Несколько лет назад доцент взял мужчину на кафедру. Как своего бывшего студента. А тот до сих пор не поблагодарил по-человечески. Вот ему и не дают ставки. Коньяк — не взятка. Это — знак благодарности. Благодарности и уважения. Если доцент — нормальный мужик, он оценит жест и сам предложит тут же его и распить. За разговором мужчина скажет, мол, так и так, больше нет сил терпеть. У меня семья. И ребёнок. И второй на подходе.

— Какой второй?! — кричит мужчина.

— А как они проверят? Скажи: помогите, поддержите! Я вас не подведу.

— А если он меня пошлёт за такой жест?

— Не пошлёт!

— А ты знаешь доцента?

— Я знаю жизнь! Мы не звери. У нас как? Если ты ко мне по-людски — и я к тебе навстречу. Колбаса и чарка — забудется и сварка. Всё остальное — туман. Какой бы ты ни был мудрец, а нужно тебе не марципаны с фрикасе, а что-то простое. Когда-то я…

— Ну, — мужчина так распахивает дверь, что чуть не сбивает отца с ног, — я побежал.

— Возьми!

— Нет.

— Как же ты после этого неблагодарный…

— Ты, — спрашивает мужчина, — идёшь или остаёшься?

— Я, — отец преграждает ему выход, — я…

— Слушай, — говорит сын, — пожалуйста…

— Нет, это ты — пожалуйста! Возьми! Чтобы я мог спокойно умереть! Я маме обещал. Она просила. Она всегда за тебя переживала. Из-за этого и умерла.

— Только не надо здесь…

— Возьми! Я тебя в последний раз…

— Ладно!

Мужчина вырывает у отца бутылку и кидает её в портфель. Лучше взять, чем спорить — не отстанет. А вечером позвонить и сказать, что доцента не было на работе. А там — замять. Хотя у отца память, как у слона. Когда ему было чуть за двадцать, он был главным технологом завода. Великана тяжёлой промышленности. Как-то за досрочное выполнение секретного правительственного плана всё руководство получило высшие награды. А его обошли. Якобы — из-за молодости. Но, скорее всего, — за характер и длинный язык. Он и сейчас, после трёх рюмок, вспоминает эту несправедливость. «Мне страшно подумать, — говорит, — как бы сложилась моя жизнь, получи я тогда орден Ленина!»

Мужчина сажает отца в троллейбус, а сам едет на работу.

— Только ты, — кричит отец ему в окно, — не обманешь?

— Не обману.

— Ты же ему отдашь?

— Отдам! Отдам!

В деканате он для приличия спрашивает, не ушёл ли доцент домой. Ему говорят, что ушёл, но не домой — на кафедру. Когда он уже почти на лестнице, мимо парткома высовывается доцент — в пальто и ондатровой шапке.

— О! — выкрикивает мужчина ему в лицо.

— Вы, — спрашивает доцент, — ко мне?

— Нет, — говорит мужчина, — просто так!

— Ну тогда, — говорит доцент, — заходите. Что у вас?

Вместо того чтобы изложить суть, мужчина мнётся и вытаскивает отцовский коньяк.

— Что это? — не понимает доцент.

— Это… благодарность, — бормочет мужчина голосом отца. — Знак признательности. И…

Мгновение назад он знал, какую фразу вставить, чтобы, если что, всё свести к шутке. Но где же она?! — кричит он в отчаянии. — Уважения!

— Ну что вы, — доцент наклоняется к нему и переходит на шёпот. — Голубчик, ей-богу. Уберите. Это вам не к лицу.

Мужчина и сам это знает. Но, вместо того чтобы объяснить доценту (а тот бы понял!) всю эту коньячную историю, он застывает, наливается яростью. На себя, на отца и на офицера госбезопасности. Замирает, краснеет и молчит.

* * *

Молчит и доцент. Он помнит мужчину ещё первокурсником. Розовые щёчки, тонкие черты, пушок вокруг рта. Глаза — как раскрытая книжка с картинками. Когда-то он пришил к своему свитеру аппликацию в виде ладони… Доцент тогда читал у них свой курс. После пары он попросил первокурсника задержаться и сказал ему: я вас прекрасно понимаю, но будьте осторожны, не стоит так подставляться.Разговор из коридора перетёк на засыпанный листьями бульвар, а закончился через несколько часов у парадного, где жил студент.