Андреевский спуск Страница 14

Бриллиант, который он нашёл, согрел, огранил — и она вся засверкала.

Ну?

Друг детства всовывает мужчине в руку гранёный стакан и не отстаёт, пока тот не проглатывает все двести грамм.

Вот так! Молодец. Бери яйцо.

Сам он уже съел три, из-за чего теперь вынужден снова идти на кухню и ставить воду на плиту.

Тебе сколько ещё яиц? Два? Три?

Разговор крутится вокруг радиации. Друг детства знает о ней больше, чем все западные фальсификаторы. Его отец имеет доступ к информации, которую печатают исключительно для членов Политбюро.

Мужчина спрашивает, как ещё, кроме водки, можно бороться с последствиями аварии.

— А я тебе скажу, — отвечает друг детства, — как с ней бороться. Прежде всего — не паниковать. Паника — самое худшее. На войне за это расстреливали. А во-вторых — всё, что уже выросло, нужно употребить. Мясо, молоко, овощи — всё. Но так, чтобы никто не знал, откуда оно. Загрузить и отправить в другие регионы. Иначе из-за одного взрыва мы завалим всю экономику.

Водка помогает другу детства перескочить с текущих дел на философские. Причина всего, говорит он, в том, что наши люди — свиньи. А те, кто не свиньи — либо травмированы, либо больны. Это — медицинский факт. Почитай любое засекреченное исследование. Поэтому с ними по-другому нельзя. Все кричат: «правду!» Мы хотим знать, как оно на самом деле! Но дай им настоящие цифры — они от страха уничтожат всё, что ещё не успели разворовать. А дай им свободу — будет хаос. Гражданская война. Они другой жизни не знают и не хотят. Они — как дети. Так чем ты им поможешь? Никак.

Друг детства уже почти двадцать лет в партии. Но он не догматик. Он видит, что идея исчерпала себя, эксперимент провалился. Просто пока все боятся это признать. Никто не хочет терять власть. Люди думают, что власть — это производное от идеологии. Это не так. Власть — это чистая энергия. И ничего больше. При любых обстоятельствах. На любом уровне — международном, семейном... Энергия. Она повсюду. Она — дармовая. Она — твоя, если ты её видишь и умеешь взять. Как? Это уже неважно. Требуй, проси, грабь. Но, как ни странно, люди сами всё отдают тем, кто говорит им: «отдай!» Ещё и руки целуют. Все успешные диктатуры базируются на этом. На примитивной добыче энергии. Вот скажи мне, весь этот наш «мирный атом». В чём его суть? Что, собственно, происходит? Не знаешь? Так я тебе скажу. Берётся клетка и разрушается. Зачем? Потому что когда ты её разрушаешь — оттуда бьёт энергия. Кто сказал, что строить лучше, чем ломать? Посмотри на любое общество, на любые семейные отношения... Короче, за это надо выпить.

Мужчина показывает, что он — пас.

— На полпальца! Для аппетита. Главное блюдо — впереди.

Друг детства не объясняет намёк, а мужчина не переспрашивает. Зачем? Он знает, что его никто не заставит пить. Он не любит водку, и не хочет, чтобы от него ею пахло. Особенно сегодня. Он хочет дозвониться до своей любовницы. Он больше не может без неё. Когда тебе под сорок, любовь действует иначе, чем в двадцать. Сердце — то же, что и было, но теперь задействованы совсем другие мышцы. Поэтому оно даже замирает по-другому.

Любовница этого не понимает. Она хочет, чтобы всё было, как в двадцать лет. Хотя он даёт ей больше, чем кто-либо до него. Он сам себя не узнаёт. Но он знает: для ровного костра лучше один сухой поленник, чем горы хвороста, что вспыхивают мгновенно и тут же сгорают.

Любовь — это, повторяет он, не что иное, как встреча человека с Богом. А кто такой Бог? Бог — это Абсолют. Начало и Конец. Единство всего со всем. Но как может современный, подавленный и рассеянный человек почувствовать хоть что-то подобное? Как? Только через полное и одновременное слияние двух тел! Только это способно приблизить нас к Единому.

Для этого мужчине и его любовнице нужно, чтобы её сын был в садике или у бабушки с дедушкой, чтобы он не болел, чтобы у неё не было занятий, а у него — совещаний или собраний. Поэтому каждая возможность побыть вместе — праздник.

Однажды на открытом партийном собрании они, будто случайно, садятся рядом и под отчётную речь, стиснув зубы, дают рукам волю — и едва не доходят до спазмов.

А в другой раз он из-за совещания не может вырваться к ней, потом прямо с улицы звонит, заводит её и доводит до безумия... И она его. В холодной, неосвещённой будке в центре города.

Всю осень и зиму они в её коммунальной комнатке исследуют территорию и природные ресурсы страны, о существовании которой все слышали, но мало кто мог бы указать её на глобусе. У них нет ни компаса, ни карты. Только чутьё и интуиция. Они движутся то как бабочки, порхая над каждым цветком, пока он сам не начнёт извергать нектар, то как нож, что с хрустом рассекает панцирь арбуза и тонет в сладкой, спелой мякоти.

Но где бы они ни забредали, какие бы чудеса им там ни открывались — они не сомневаются, что это лишь капля в море. Потому что здесь нет двух одинаковых троп.

С октября по восьмое марта они не замечают ни дней, ни месяцев. В Международный женский день он приходит к ней с подарком, шампанским, цветами — и сразу чувствует натяжение.

— Что-то не так? — спрашивает он.

— Всё так.

— Ты уверена?

— У меня, — говорит она, — задержка.

— Что значит «не хочу»? Это — чистый, натуральный продукт!

Мужчина обещает свести её с хорошим гинекологом, говорит, что подменит её на работе минимум на неделю, а если нужно — и на месяц.

— Это не любовь, — говорит она. — Это — блуд.

— Что?

— Животная похоть.

— Тогда получается, что я всё это — ради...

— Нет. Это — моя вина. И теперь я должна за это заплатить.

Он как может её успокаивает и ждёт, когда же она, наконец, поставит ему ультиматум. Какое-нибудь «выбирай!» или «я хочу, чтобы ты развёлся. Немедленно!» Но она этого не говорит. И он, и она понимают: одно неверное слово — и весь этот куриный рай рассыплется. Даже если он решится бросить всё и быть с ней — смогут ли они пережить её беременность, его развод, войну за квартиру и почти гарантированную потерю должности завкафедры? И смогут ли потом вернуться в сладкие странствия?

— Мне, — не выдерживает любовница, — через четыре года тридцать! А у меня ни семьи, ни должности, ни даже собственного жилья!

Оказывается, она тут не прописана. Официально эта комната закреплена за бабкой Художника (так они называют её бывшего мужа). Если та завтра умрёт — государство заберёт комнату.

— Но ты же где-то прописана? — говорит ей мужчина. — Не могли же они выгнать тебя на улицу. Тем более — с ребёнком.

— Всё, — говорит она, — я про тебя всё поняла.

— Что ты поняла?

— Всё, что нужно.

Она хватает тюльпаны и, словно веником, выметает его ими в коридор.

Проходит две недели. На кафедре оба делают всё, чтобы не пересекаться. Он не знает, ходила ли она к врачу. А вдруг это — не беременность, а просто задержка? Или, хуже, шантаж? Попытка надавить на него. Подтолкнуть к действию. Всё может быть. Там был такой период, когда они не виделись неделю. Нет! Не неделю — девять дней. То её сын болел, то она сама, то у мужчины был аврал. Тогда у неё и могли быть месячные, которые она (теперь ясно — зачем) скрыла от него.

Мужчина тут же стыдится своих подозрений, находит аудиторию, где у неё пара, вызывает её в коридор, прижимает к стене и целует. Да, говорит он себе, это и есть любовь. И я хочу быть с ней всегда. Развод так развод. Я больше не могу жить во грехе!

В тот день они долго гуляют по слякотным улицам, пока свекровь сидит в коммуналке с больным внуком. Любовница исповедуется мужчине в том, что ей тяжело и она не хочет разрушать его семью.

— Каждая семья, — говорит она, — это как уникальная единица жизни. Это — отдельная клетка.

— Но я не могу без тебя, — отвечает он.

Теперь после каждого занятия она спешит домой. Он уже ждёт её там. Но теперь их встречам не хватает огня.

— Надо что-то с этим делать, — говорит он себе. Надо вернуться туда, где им было так хорошо. До моря далеко, зато всё остальное можно воссоздать. Он покупает ей килограмм кофе, кофемолку, армянскую джезву, а потом ещё и немецкую кофеварку. Он носит с собой пачку американских сигарет, хотя она с Нового года не курит, и умоляет её затянуться хотя бы раз — под кофе. Он дарит ей книги и украшения.

— Художник, — словно между прочим говорит она однажды, — снова просится ко мне.

Мужчина молчит.

— Вчера опять приходил, — продолжает она.

— Отец, — говорит он, — имеет право видеться с сыном.

На что она отвечает, что художник пришёл не к сыну, а к ней.

— О-о! Просто так? Без предупреждения?

— Без предупреждения.

— И что ему нужно?

— Чтобы я к нему вернулась.

— Где телефон? А! У меня их два. Один — здесь, другой — на кухне. Но они ещё не подключены. Всё забываю сходить на АТС.

Вот тут! — решает мужчина. — Сейчас! Встать и уйти. И ничего не объяснять. Одним движением изменить всё будущее. Да, его жена уже уехала, и он знает, куда. Туда, где они познакомились. Уехала, чтобы отомстить. И он понимает логику и пафос этого шага. Но не с первым встречным! И не там!

— О, именно там, — отвечает ему жена, — и именно с первым, кто подвернётся!

И это логично. Он сам виноват. Это он подтолкнул её к такому ритуальному освобождению. Он при каждой ссоре говорил: «Что тебе не ясно? Я хочу — ты не хочешь. Я могу — ты не можешь. В чём моя вина?!»

Это правда. Это его слова. И потому сейчас ему нужно всё переиграть. И с дочкой тоже. Ведь её ещё можно остановить. Не то, что она сейчас вытворяет в лагере. На это нет управы. Это — возрастное. Через это все проходят. Хотя не с такой бешеной страстью.

— С двумя, — подсчитывает мужчина, — одноклассниками! Потом с этим, что всё время бросает трубку. Кто это, кстати? Ладно, не хочешь — не говори. А вот водка, сигареты, дурь!… Я не понимаю… И что это за слухи про учителя физики? Я разбираться не буду. Да или нет — я пойду и набью морду! И тебе, и ему! Ты меня поняла?

Дочка убегает в свою комнату. Оттуда она кричит, что никто не имеет права совать свой вонючий нос в её личную жизнь. А тем более — родители. Потому что они — неудачники. Несовместимые продукты умирающей системы. Пример того, как не надо жить. Вот что они успели сделать за свои почти сорок лет? В то время как она за последние два месяца накопила больше знаний о разных сферах жизни, чем все её подруги вместе. Больше, чем её родители. Потому что у них никогда не было столько соблазнов. Это — во-первых.