Андреевский спуск Страница 12

Продавщица не успевает прикрепить ценник к мылу, как мужчина уже встаёт в очередь к ближайшей кассе. Он представляет, как именно любовница откроет ему дверь, как бросится ему на шею и, наконец, скажет: я сейчас.

Он скажет: я с тобой.

Он понесёт её в ванну, откроет воду, но споткнётся об её ногу и, как есть, в костюме, с обёрткой от мыла в зубах, шмякнется в ванну. Женщина расхохочется, затем испугается и проверит, всё ли у него в порядке. Он проверит её. Поверхностный осмотр подтверждает: всё на месте, всё работает. Но им этого мало. Он переключает воду на душ и, вооружившись мыльным куском, ползёт к цели. Она делает то же самое. Очень медленно. Им некуда спешить. Они хорошо изучили этот маршрут, но каждый раз, оказавшись на нём, находят какие-то потайные, полные сокровищ укромные уголки. А сколько здесь ещё такого, о чём они даже не догадываются!

Кого я вижу?!

Друг детства, направляясь к выходу, тараном пробивается сквозь покупателей и натыкается на мужчину. Мужчина узнаёт его и выражает мягкое удивление. Друг детства обрывает его и приглашает в свою новую квартиру. Это совсем рядом.

Мужчина колеблется, говорит, что должен позвонить в одно место.

Друг детства говорит: у меня и позвонишь.

Левой рукой он вцепляется мужчине в плечо, а правой машет портфелем, в котором звенят бутылки. Тренированные гастрономные массы, не меняя выражения лиц, уклоняются. Все эти лица кажутся мужчине знакомыми. Как снимки из фотоальбома. С каждым из этих людей он мог где-то пересекаться, другие могли быть фоном, на котором разыгрывались эпизоды его биографии. Он не сомневается: стоит только сосредоточиться, собрать все снимки, выстроить их в нужной последовательности — и получится эпическое произведение. Поэма о его жизни и приключениях.

Но вместо того, чтобы это сделать, он плетётся за другом детства. Последнее фото, которое он успевает заметить уже у выхода, изображает сотрудника органов, который на протяжении десяти лет портил ему нервы. Сотрудник делает вид, будто не видит мужчину. Он прячет глаза и торопится влиться в очередь. Наверное, он пришёл собирать общественное мнение. Или учуял из своего кабинета, что в гастроном завезли масло. Им на работе урезали пайки, и теперь он в обеденный перерыв обходит все местные торговые точки.

Мужчина кивает сотруднику органов, но тот не реагирует. А сколько крови этот клоп из него высосал! Вот кого следовало бы размазать носком ботинка по вонючему полу. И лучшего случая для мести не найти. Мужчина сжимает кулак, но пальцы двигаются слишком медленно. Когда его рука добредёт до того места, где сейчас стоит сотрудник, тот уже успеет отстоять очередь к кассе, потом к молочному отделу, взять масло и вернуться в своё логово.

Может, проще всего проявить свою гражданскую позицию, плюнув ему в рожу? Но пока плевок долетит до цели, сотрудник уже дослужится до подполковника и выйдет на пенсию. На даче он поставит себе баньку, заведёт самогонный аппарат и будет вместе с двумя соседями — майором и председателем кооператива — ругать власть, которая повернулась задом к тем, кто ей всю жизнь служил.Мужчина сглатывает слюну, находит на улице свободный автомат и набирает номер. Никто не берёт трубку.

— Ну скажи, класс!

Друг детства не скрывает восторга от квартиры, которую он только что выменял. Он показывает мужчине все три комнаты, туалет, кухню и кладовки. Шаги отдаются эхом от голых стен и блестящего паркета. Мебель — большая кровать и стул — есть только в одной из комнат.

— Садись! — говорит друг, указывая на кровать, потому что стул завален его бельём. Он достаёт бутылку водки, два гранёных стакана и идёт на кухню за закуской. В холодильнике у него только яйца. Он спрашивает у мужчины, как тот предпочитает яйца. Перекрикивая кран, он рассказывает о сделке.

Он и его подруга имели по однушке. Поженились и начали искать хорошую двушку. Нашли неплохую в центре. А потом он наткнулся на эту трёшку. Единственный минус — первый этаж. Но пришлось поторговаться.

— Я им говорю, — кричит он из кухни, — да, одна из наших квартир — хрущёвка, зато вторая — сталинский кирпич. Да, это пятый этаж без лифта, но мы вам даём два туалета и две ванны. А вы нам? У вас одна из комнат проходная! Это огромный минус. Плюс мы даём вам два балкона, а вы? А телефоны? У нас два, у вас один. Если не мы, то кто вообще считает такие базовые удобства?

Квартирный обмен для друга — не в новинку. Он съезжался, когда впервые женился, потом разъезжался, когда разводился. От первого брака у него есть дети, и от новой жены — двухлетний сын. Сейчас тесть с тёщей увезли дочку с внуком на море, подальше от радиации. Так что друг детства уже месяц холостякует.

Мужчина — тоже. На прошлой неделе школа, в которой учится их дочь, погрузила детей в автобусы и увезла в летний лагерь на берегу лимана. Теперь муж с женой сидят по своим комнатам, а когда выходят на общую территорию, молча жмутся к стенам, чтобы не коснуться друг друга. Вчера жена без предупреждения собрала сумку и уехала. Наверное, к дочери. Шестнадцать лет — опасный возраст. Она у них чувствительная. Домашние скандалы не могли не повлиять.

Каждая родительская ссора начинается с попытки договориться. Потому что так дальше нельзя. Это невыносимо. Надо наконец выяснить, чего мы хотим, и принять решение. Каждая ссора заканчивается руганью и битьём посуды. А между тем — обоюдные исповеди наперебой. Соседям кажется, что за стеной два слепых играют в подкидного дурака. Козырные слова, которые время от времени прорываются сквозь стену, тонут в волнах собачьих вальсов. Зато дочь слышит всё. И то, что чувствует мать, узнав о предательстве отца. И что чувствует отец, когда жена теряет к нему интерес.

Теперь дочь знает, что у мамы приближается климакс, и что из-за этого у неё депрессия и отсутствует половое влечение. Папа гонит маму к психиатру — извращенцу и шарлатану. А до этого он заставил её поставить спираль, из-за которой уже много лет у неё эрозия и отвращение к интимной близости. Ни одни процедуры не помогают. Она пьёт гормоны, начала набирать вес, полностью потеряла уважение к себе. Но это не физическая, а чисто психологическая проблема. Потому что сначала муж прошёлся по ней катком, а потом ещё и изменил.

Дочь также слышит, что и у её отца были проблемы, хотя он — здоровый и активный мужчина. Женская холодность начала его разрушать. Ещё немного — и он стал бы импотентом.

— Не ори!

— Ты меня вынуждаешь!

— А ты?! Что ты сделал со мной?! Нашёл себе какую-то…

— Да! И благодаря ей я снова чувствую себя мужчиной.

— Я не виновата! — рыдает жена. — Это возрастные изменения! К тому же сорок три процента женщин от восемнадцати до пятидесяти…

— А мне-то что…

— …пятидесяти девяти лет страдают от той или иной формы…

— А я здесь…

— …сексуального расстройства.

— И что мне теперь с этим делать?

— Оставь меня в покое!

— На!

В этот момент, если ссора на кухне — бьётся посуда, если в комнате — мебель. В любом случае, гнев быстро сменяется отчаянием.

— Ты раньше, — рыдает жена, — писал песни… рисовал… Я до сих пор помню названия всех твоих масляных красок.

— Лишнее должно было отпасть, — отзывается он. — Хочешь найти воду — копай в одном месте.

— И до чего ты докопался? Чего ты достиг? Как человек?

— Что значит — как человек? Чем ты измеришь достижения?

— Тем, что ты должен…

— Единственное, что я должен как человек — это жить и радоваться!

— Ради чего?

— Что «ради чего»?

— Ради чего жить?

— Жить — чтобы жить. Не когда-нибудь, а сейчас. Пока есть желание. Чувствовать, как бегут соки, как пульсирует сила. Хотеть и мочь.

— За чужой счёт?!

Дальше, как правило, разговор тонет в слезах. Когда стоны и всхлипы стихают, слышен лишь мамин монолог, покачивающийся на вязкой отмели. В нём она признаётся, что всегда гордилась их браком. Думала, так будет вечно. Теперь всё потеряло смысл. Муж пробил дыру, через которую вытек весь кислород и всё тепло. Невозможно согреться. Это как ужасный сон: учитель вызывает к доске, а на тебе нет трусов. И как ни натягивай рубашку — весь класс видит и смеётся. И тебе негде спрятаться.

— Хватит, — говорит ей муж. — Прекрати себя жалеть. Это тебе надо было писать стихи.

Дочь съёжилась на своём диванчике и ждёт, что родители вот-вот начнут разводиться. Но они останавливаются за крик до этого. Никто из них не хочет резких перемен. Да, надо всё менять, но не сейчас. Пусть сначала рассеется радиация.

— Дочь, — грозит мать, — будет на моей стороне. Я ей всё расскажу.

— Валяй, — машет рукой муж. — Она уже взрослая. Она меня поймёт.

— Посмотрим!

— Она в меня пошла.

— Только внешне. А характер у неё мой.

Дочь выскакивает на кухню. У неё тянет низ живота, боль отдаёт в поясницу. Месячные всё не начинаются. Всё её раздражает, среди ночи её охватывает паническая атака.

Мужчина просит дочь подождать в комнате.

— Мне не о чем разговаривать с таким эгоистом!

— Эгоист я или альтруист, но я твой отец.

— Мне не нужен такой отец!

Жена тянется её обнять.

— А ты, — дёргается дочь, — размазня! Прожила не свою жизнь. Я не хочу такой матери!

— Хочешь — не хочешь, — говорят ей, — а что ты с этим сделаешь?

— Я, — захлёбывается дочь, — я…

Ей нужно, пока её не одёрнули, выложить то, что давно зреет в голове: весь план дальнейшей жизни. Всё расписано. И что она будет делать в двадцать, потом в тридцать, каких высот достигнет к сорока. Цель её арифметики — вытравить из себя позорные родовые черты. И это только план-минимум. План-максимум — доказать миру свою уникальность. Она не собирается позволять, чтобы ей навязывали правила игры. Она изучает нужную литературу и уже умеет выделять из потока жизни «мёртвые зоны», рассчитывать циклы пульсации силы, координаты полосы неудач, кривую взлётов и падений. Только за последний месяц её жизненный потенциал вырос на двадцать три процента. Замуж выходить она не собирается. И, в отличие от родителей, сначала вырвется — а потом реализует себя.

— Ну и куда ты вырвешься?

— Это уже не ваше дело! Ваш брак — ловушка. Признайте это!

— Если бы не этот брак, — говорят ей, — то и тебя бы не было!

— Я бы была! Не от вас, так от других родителей.

— Но это была бы не ты, а совсем другой человек.

— Нет!

— Что «нет»?

— Не может быть, чтобы меня совсем не было.