Андреевский спуск Страница 11

Поворот незнакомой головки. Намёк на тень женщины, которая уже исчезла за поворотом. И этого достаточно, чтобы рана распахнулась. Хотя какие шансы, что это была его возлюбленная? Ещё в марте она вышла замуж и уехала за границу, там у неё обнаружили рак, но её муж нашёл для неё лучших специалистов.

Между баром «Вернисаж» и гастрономом мужчина видит свою жену. Ему кажется, будто он наблюдает, как она сейчас бежит по коридору их квартиры к телефону. Жена берёт трубку. Это их дочь. Он слышит её голос. Дочь говорит, что час назад добралась до села, в котором они собираются жить. Сразу после рождения ребёнка. Поэтому её парень сейчас приводит в порядок отцовский дом, где также живёт его старший брат. Телефона там нет, поэтому она звонит с почты. Сквозь её рыдания мужчина узнаёт, что прошлой ночью братья, как водится, сели ужинать, начали спорить о политике — и старший брат убил младшего. Когда дочь вошла в дом, там ещё была милиция. Похороны — послезавтра.

Жена опирается о стену, но та не держит её.

Мужчина кричит ей, что сейчас поймает первую попавшуюся легковушку и через десять минут будет дома. Он поднимет её с пола и будет следить за её давлением. Он знает, что делать. Потом он сядет в свою помятую машину и помчится к дочери. Это, похоже, какое-то бандитское село, а она беременна, ей нельзя волноваться. Он защитит её. Он успеет. У него очень простой план. Траектория движения прямая. Его направление — будущее. Но что-то не пускает его туда. Кажется, что конечная точка его пути лежит не где-то там, а здесь, прямо на тропинке, у самой церкви, в скверике, слева от Узвоза. Здесь его уже ждёт приподнятая актёрами доска. Здесь он должен упасть. К нему кинутся люди и найдут при нём кошелёк с правами и удостоверением. Благодаря этому дозвонятся жене, и она найдёт его в реанимации.

Но это будет через час. А пока он здесь — и видит, какая впереди опасность. Он разворачивается. Если нельзя вперёд, значит, надо назад. Надо рвануть туда, распутать некоторые узлы, чтобы спасти дочь и жену. За счёт прошлого — спасти будущее!

Посреди этой мысли он замечает канат. Нижним концом он почти касается его головы. Верхний где-то очень высоко закреплён. Фактура грубая, узловатая. Толщина — как раз под его руки.

Это странно. Это неожиданно. Но это можно объяснить. Канат могли спустить с какого-нибудь рекламного дирижабля — в качестве украшения ко дню города. Или это оптический эффект. Вроде радуги. Или (и это очень тревожный симптом!) канат может быть миражом. Галлюцинацией, связанной с его диагнозом. Но нельзя исключать, что это реальный предмет. И он здесь для того, чтобы в случае беды люди хватались за него. Это — как последний шанс.

За спиной у мужчины режиссёр даёт команду. Один из актёров ругается. Все остальные хохочут. Освобождённый ими конец доски набирает скорость и разбойно свистит. Рассечённый доской воздух ударяет по затылку и треплет проректорскую седину.

Это — оно.

Если хвататься — то сейчас. Но как это будет выглядеть? Зачем, подумают люди, он прыгает? Почему он хватает небо пригоршнями?

Но чем ближе доска, тем острее он ощущает симпатию ко всем, кто плывёт по Узвозу.

В момент удара перед ним вспыхивает весь горизонт. Он видит дочь, жену — и даже возлюбленную. Детали пейзажа, фигуры и одежда персонажей не прорисованы и сливаются с будущим историческим фоном. На руках у его дочери — младенец, мальчик, которому она дала дедушкино, то есть его, имя.

Неужели…

Мужчина не успевает закончить вопрос. Что-то обвивается вокруг него и тянет прочь. Наверное, это канат. Наверное, он сейчас перенесёт его в предыдущую жизнь. Чтобы он там распутал узлы. Иначе зачем ему туда?

ЧЕТВЁРТАЯ ОСТАНОВКА

Друг детства отмыкает дверь и мягко подталкивает его:

— Заходи!

Мужчина понимает, что это — ловушка, но делает, как сказано. За его спиной щёлкает замок. Пахнет ремонтом. Может, он снова оказался здесь, чтобы вырваться? Если не тогда, так хотя бы сейчас. Ведь сейчас — это и есть тогда. Через два месяца после аварии, когда за сто километров от города взорвался реактор атомной электростанции.

Конечно! Где же ещё, как не здесь? Надо просто взять и вырваться. Сейчас преимущество на его стороне. Он не забыл, чем это тогда закончилось. И теперь он этого не допустит. Он знает, как действовать. Это первый этаж. Стоит только крутануть ручку — и ты на улице. Коридорная темнота его не пугает. Он всё видит. Он всё может. Он просветлён и окрылён.

Друг детства показывает ему свою новую квартиру и рассказывает, сколько всего пришлось переделать: всю сантехнику, двери, плиту. Чтобы освободить место под импортную кухню, пришлось передвигать трубы. Что ещё? Положил новый паркет. Вместо ниши выстроил шкаф с антресолями. Осталось положить кафель на кухне, переклеить обои — и можно ввозить мебель.

Они не виделись со школы. Сколько лет прошло? Двадцать? Двадцать один? Мужчине сейчас тридцать восемь. А у друга ни седины, ни морщин. Разве что, когда щурится. Зато у самого мужчины полголовы облысело, и от бровей до шеи — жизнерадостная щетина, переходящая под рубашкой в джунгли. А так — всё по-прежнему: неуловимые глаза, стремительные движения, смех с раззявленным ртом и откинутой назад головой. Разве что вместо клыков теперь два золотых зуба — словно два глаза, сверкающих в пещере.

Он встретил его полчаса назад в гастрономе недалеко от Узвоза. Друг пришёл за водкой и пепси. А мужчина забрёл туда от скуки, из телефонной будки, где звонил коллеге по кафедре. На том конце никто не взял трубку. Долгие, равнодушные гудки. А за три минуты до этого было занято. Мужчина не понимает этого и перезванивает. То же самое. Коллега — его возлюбленная. С кем же она так долго говорила? И куда она ушла? Может, она в ванной и не ждёт его звонка? Они виделись на работе. Он успел сказать, что позвонит вечером. Но посреди совещания с завсекторами его пронзило видение.

Вот он стоит перед её дверью. Она прильнула к глазку и сразу же отворила. Удивление, потом вспышка детской радости. Он поднимает её за бёдра и прижимает к себе так, чтобы она почувствовала всё.

— Подожди, — говорит она.

— Нет, — говорит он.

— Отпусти меня.

— Нет!

— Я сейчас.

— Я с тобой.

Не опуская её на пол, мужчина тычется губами то в кожу, то в волосы, правой рукой срывает с неё всё и, наконец, упирается в безупречный, словно созданный для него, шедевр. Он рычит. Он готов к штурму, к затяжной осаде. Но при первом же касании крепость капитулирует.

Мужчина прерывает совещание, лжёт подчинённым про собрание у ректора и вылетает на улицу. Она живёт в десяти минутах отсюда — на машине. Перед университетом — ни одного такси. За углом троллейбус закрывает двери. Мужчина свистит — и тот тормозит. На конечной он находит свободный автомат. У неё занято. Он набирает снова, из другой будки. То же. А через минуту — никто не берёт трубку.

Очереди в гастрономе кажутся ему неподъёмными якорными цепями. Всё навалено в кучу, перекручено. Малейшее движение вызывает трение, от которого идёт тепло. Цепи гудят, испаряются. По всем законам механизм не должен работать. Но здесь законы не действуют. Каждое звено этих оков — триумф жизни над теорией. Проклятый, битый и отполированный продукт борьбы человека с себе подобными. Каждый здесь рассчитывает на себя, никто никому не верит, и всем до всего есть дело. Иначе не выжили бы.

Очереди гудят, на все лады склоняют слово «радиация», обсуждают периоды полураспада своих новых врагов — цезия, бария, плутония. Никто их не видит, никто не знает, что именно в скором времени власть изымет из магазинов. Но все уверены: к тому идёт. Никто не паникует. За их память уже бывало: зайдёшь в магазин — а там один уксус. Или вермишель с солью. В лучшем случае — какао «Золотой ярлык». Сейчас — терпимее. Только с маслом перебои. Даже если оно есть — то либо прогоркшее, либо «бутербродное» — хуже маргарина, белое и крошащееся. А в варёной колбасе подозревают туалетную бумагу. Хотя, может, при таких условиях лучше вонючая колбаса, чем свежеоблучённая свинина.

Таинственность беды объединяет людей, и они щедро делятся знаниями и навыками. Никто не утаивает новостей. Каждый, кто имеет отношение к знанию, находит здесь благодарные уши. Некоторые переосмысляют свою прежнюю жизнь.

— Мы были слепы и глупы, — исповедуются люди соседям по очереди. — Мы верили. А они нам врали. И теперь врут.

Соседи кивают. Этот вывод никого не удивляет. Ни новичков, ни ветеранов борьбы за счастье — беспощадной, не ими начатой войны, которую невозможно выиграть. Все согласны: нужно возвращаться к базовым вещам. К земле. У каждого в голове — список полезных и вредных продуктов.

— Молоко — это минус, — говорят одни. — Коровы едят отравленную траву.

— Но сыр — плюс, — возражают другие. — Радиоактивность уходит в сыворотку.

— Это верно, но витаминов больше всего сейчас в овощах. А их нельзя.

— Кто сказал?

— Я вам говорю.

— А наука говорит: то, что над землёй — заражено. А то, что под землёй — можно и нужно есть. Особенно свёклу. В землю радиация ещё не ушла.

— Но ведь уйдёт!

— Как уйдёт — тогда всем придётся есть консервы.

Во всех списках лидируют мармелад, кисель, яблочное повидло (из-за пектинов), протёртая калина, красное вино, зелёный чай и минеральная вода.

Воде из-под крана не верят. Покупают минералку ящиками, варят борщи на берёзовом соке, ходят с бидонами к ручьям, источникам и артезианским скважинам.

— А откуда вы знаете, — спрашивает кто-то, — через что проходит эта вода?

— Где бы она ни текла — она чистая.

— А кто её очищает?

— Земля!

— А разве земля чистая?

— Что ж нам теперь — воду не пить? Вода — основа всего. Это как судьба. Даже в неволе дают воду. Без неё нет жизни.

Мужчина не успевает осмыслить эту мысль. Крепость бутербродного масла на его глазах трескается и распадается. Согласно законам природы. Всё, что не вечно, имеет начало и конец. Очередь этого не видит. А мужчина не может их предупредить — потому что он здесь сейчас гость.

Зато я — при канате, — тихо радуется он, — и могу в любой момент…

Грузчик в синем халате затаскивает в бакалейный отдел ящик с ароматным немецким мылом.