Усталая, измученная, я ещё должна была ей тот спирт со дна сундука доставать. Боже, разве я когда думала, что эта прокисшая старая кокетка будет надо мной капризничать? Не могу я с этим примириться и буду стараться как можно скорее вырваться из этой гадкой службы. Посмотрю, как мне повезёт на водах, может, там будет лучше, там должно быть весело: на заграничных водах должно быть весело, там не бывает скучно. Потом мы поедем в Париж. Я уже готова многое вытерпеть, лишь бы только увидеть Париж! Вы знаете, что мне так и не пришлось быть в Париже; я так жалела! Вот теперь увижу его! Не ожидала… Только и утешает меня надежда, что недолго буду у баронессы, что, может, вернётся ко мне судьба. Сегодня у меня нервы раздражены, и потому всё мне кажется грустнее. Посмотрю, как дальше будет. Буду писать вам обо всём, что со мной случится. Пишите и вы ко мне почаще. Не забывайте
вашу бедную дочь Софию".
8
Путешествие окончено. Баронесса и София зажили на некоторое время довольно спокойно (слишком спокойно! – думала София). Дела с врачами закончились, курация пошла обычным ходом.
– Ma chère amie! – сказала баронесса к Софии сразу после визита врача, который довольно часто её навещал. – Прошу вас, помните о моих лекарствах, порошках и водах. Вы слышали, как говорил врач, когда и что нужно употреблять. Я, собственно, говорю, чтобы вы помнили. Je suis si distraite maintenant! – А между тем малейшее упущение может сильно повредить моему здоровью. (2)
"Так сама бы уже и заботилась о нём!" – подумала София.
– Желаете сейчас идти к купели? – спросила она баронессу.
– Не желаю, а должна. Я всегда в одно время буду ходить к купели. Прошу помнить это. Идите приготовьте всё, что нужно.
Через час София и баронесса вышли к купели дорожкой парка, который был насажен вокруг гостиницы для больных, где жила баронесса. София вела баронессу под руку, а в другой держала корзину с вещами, нужными при купели. Это был тот самый несессер, что доставил Софии уже немало неприятностей, поэтому она его очень ненавидела; к тому же он имел совсем неэстетичный вид: был маловат, из-за этого в нём едва помещались простыни и выпирали, ярко белея на тёмном, слегка выцветшем бархате того несессера. Но баронесса любила его и не могла обойтись без него, даром что он был немодного фасона и выцветшей окраски. Видно, это был какой-то souvenir!
– Как вы быстро идёте! – заговорила баронесса.
"Ещё и это быстро! – подумала София. – Ах, а тут мне ещё эта проклятая корзина! Есть ли что смешнее меня в эту минуту?.. Почему я хоть вуаль не надела, – так и вышла на людской смех!" Она остановилась и пыталась поправить как-нибудь одной рукой "эту несчастную простыню".
– Ну, что ж вы совсем остановились? Est ce que je dois être rôtie?
– Вы же сказали идти тише.
– Идти, но не стоять!
София молча пошла дальше.
Вот они остановились перед мрачным скучным зданием, где были купели.
– Sophie, пока я буду купаться, пойдите купите мне той воды, что врач сегодня говорил. И смотрите, не задерживайтесь, потому что нет ничего хуже, как здесь ждать.
– Хорошо, – ответила София, а между тем подумала: "Вот ещё новое удовольствие! ещё и эту воду таскать! Недостаточно простыней!"
Заведение минеральных вод было не очень далеко, идти было недолго, но не особенно приятно, – жара стояла сильная!
"Ах, какая это мука! – стонала София в мыслях. – И это только начало моего несчастья! Ещё три месяца буду иметь эту приятность!"
Вернулась она с водами ещё вовремя и должна была довольно долго ждать баронессу. Она села на скамейке под каким-то кустиком, что был посажен вроде бы для тени. Вокруг всюду был жёлтый сыпучий песок, и все растения были тонкие и больные, словно их какая-то горькая тоска высушила. Из купельного здания тянулись душные облака чёрного дыма, и с ними доносился запах каких-то лекарств и эссенций, запах, свойственный всем домам для больных.
Дорожкой то и дело проходили господа, а больше всего дамы в туалетах лёгких утренних, довольно искусственных, кто бы сказал, даже слишком искусственных, но на порядочных водах всегда так бывает, потому что среди людей выходить пугалом не подобает и больным.
София накидывала взглядом на каждую даму. "Ну и нарядилась! Видно, что больная! А эта!.. И чего таким ездить на воды? Да если бы моя воля, я бы в жизни на такую скуку не поехала! Если бы воля, – так тогда бы, может, и эта скука не была бы такой скучной! Вон люди развлекаются, наряжаются, имеют себе удовольствие… А я!.. Вон дама, – боже мой, с утра как утянулась! А платье, а шляпа! Матушка! Вон дама, как и я, в трауре, – но какой фасон!.. Однако как это скучно – ждать! Как жарко! А тут ещё этот дым!.."
София встала и пошла дорожкой, направляясь к курзалу. Она шла, не обращая внимания куда. Вдруг из курзала послышались звуки фортепиано. "А, кто-то играет, – пойду послушаю, всё же музыка", – подумала София и пошла к курзалу. Войдя, села себе на кресло перед столиком, недалеко от фортепиано. За фортепиано сидела дама почтенного возраста, одетая как-то странно, с претензией, но без вкуса; при ней сидела молоденькая барышня в простеньком платье a l'enfant. Это была княгиня из России и княжна, её дочь. Они играли увертюру из "Нормы" в четыре руки; играли ловко, старательно, держали такт, но музыка выходила так, словно кто стучал раз за разом молотком по камню; слишком каменной была игра у княгини, что играла басовую партию.
В зале была ещё одна особа, собственно, она и привлекла к себе внимание Софии. Это была особа немолодая и какая-то "несчастьем прибитая", так подумал бы каждый, кто посмотрел бы на неё. Она ходила по залу из угла в угол автоматической, разбитой походкой, качалась вперёд при каждом шаге, голова её, склонённая набок, тоже качалась печально, на лице был разлит глубокий, безнадёжный смуток, тонкие губы были сомкнуты скорбно, глаза с дрожащими ресницами опущены в землю. Время от времени она поднимала взгляд затуманенный, полный тоски-скуки, потом снова опускала взгляд и всё ходила, ходила… Одетая она была в чёрное платье бог знает какой давней моды и в чёрной старосветской мантилье, всё то одеяние отчаянно обвисало на той маленькой склонённой фигуре. Сухие, маленькие руки тихо дёргали край мантильи. София смотрела на ту фигуру и не могла отвести от неё глаз. "Что она думает? – гадала София. – Что она может думать? Вспоминает ли что? По кому тоскует? Я знаю, кто она, – она, конечно, компаньонка этой княгини, видно по ней, что старая компаньонка… Ни по ком она не тоскует, а по себе, над своей погибшей судьбой… Какое у неё платье! Боже, каким оно было когда-то? А это лицо тоже было когда-то молодым и, может быть, даже красивым… У неё голубые глаза, тонкие черты лица, волосы русые… да, как у меня… фигура – может, и фигура когда-то была стройной… Почему она качается? Боже, какой у неё взгляд!.. Несчастная. Кто она: госпожа, старая дева? Барского или простого рода? Кем она была когда-то?.. да, когда-то, теперь она ничто, она старая компаньонка… Какое слово! Что может быть хуже – зваться старой компаньонкой!.." София думала и всё смотрела на ту бедную склонённую фигуру, но старая компаньонка не обращала внимания на те взгляды; она, казалось, ничего перед собой не видела, она была погружена в тяжёлые, печальные думы, или мечты, или воспоминания, кто знает, как назывались те мысли, но видно было, что мысли те были тяжко невесёлые… Она всё ходила, ходила…
На фортепиано взяли последний громкий аккорд. Княжна хотела ещё сыграть "Casta diva", но княгиня встала и взглянула на компаньонку, та встрепенулась и вдруг пробудилась от своих дум, на лице появился выражение тупого смирения. Она поняла молчаливое желание княгини, подошла к столику, взяла зонтик, шаль и несессер ("такой же, как у нас", – подумала София), подала княгине трость, княжне шляпку, потом все трое направились прочь из курзала; позади всех компаньонка несла шаль и несессер. София взглянула ещё раз вслед той склонённой фигуре, потом встала и сама вышла из курзала. Идя дорожкой к купельному зданию, она всё думала-гадала. "Старая компаньонка, старая компаньонка! – звенело у неё в голове. – Боже, какая горькая судьба! Вот так состариться, зачахнуть в ярме… разве это жизнь? Как она дошла до такого состояния?.. Ба, что ж! Разве я когда думала, что мне суждено быть компаньонкой? А вот, может… ох, может, и "старой компаньонкой" суждено быть!.. О нет: это слишком, слишком страшно, этого не будет, я не допущу до этого!.. Но что ж, кто знает?.. Неужели, неужели и я вот так иссохну в хомуте? О, лучше бы утопиться!.."
За мыслями-дума́ми не заметила, как дошла до здания, где уже ждала её баронесса.
– Ах, Sophie! Где вы пропадали?!
– Была в курзале, – тихо ответила София.
– Самое время! – и баронесса гневно пожала плечами. – Воду купили?
– Купила.
– Дайте мне, я должна теперь одну бутылку выпить.
Баронесса выпила воду, что подала ей София.
– Теперь нужно прогуляться. Дайте мне руку. Куда же вы идёте? Там сыро в тени, вчера был дождь. Идите вот большой дорожкой.
Большая дорожка тоже была песчаная, вдоль неё стояли такие же лавки, как возле купелей, и такие же кусты росли. Людей ходило мало. "Ну хоть это хорошо!" – думала София. Вон слуга везёт даму в кресле на колёсиках; вон старичок идёт на костылях; вон молодая недужная барышня на одном костыле. Всё тихая печальная толпа больных, что гуляют поневоле.
Баронесса остановилась и села на лавку.
– Дайте вторую бутылку. А потом пойдём домой.
Пошли домой.
На более людных дорожках, ближе к гостинице, Софии снова стало неловко, потому что к простыням, что всё же никак не хотели укладываться как следует, ещё присоединились две бутылки и торчали чёрными горлышками по обе стороны несессера.
Баронесса пришла домой, упала на диван и чуть не упала в обморок, только при помощи спирта и разных уксусов пришла в чувство. Потом встала и спросила, пришли ли газеты.
– Пришли. Вот "Figaro", вы спрашивали его. Может, желаете обедать?
– Мне нельзя так скоро после воды обедать. Да я и не хочу.
"Я просто погибаю с голоду!" – подумала София.
– Почитайте мне что-нибудь пока, – сказала баронесса.
– Что же? Может, вот в "Revue des deux mondes"…
– Ах, там, наверное, снова какая-нибудь скукотища! Ещё, может, не дай господь, какой перевод с русского! Вот уж переводов тех никогда не читаю – достаточно той скукотищи и дома. Французы должны быть французами, а они напустили на себя какую-то философию. Даже Золя такой роман написал, какого я от него и не ожидала, – я не смогла дочитать до конца, такой скучный! И сюжеты у них такие низкие, выше буржуазии не поднимаются. Ничего в нынешних романах нет: ni ésprit, ni grandeur! Возьмите "Figaro".