Пусть она стоит в будуаре.
София согласилась на это скорее, чем князь думал, и на другой день канапка уже стояла в "розовом гнёздышке", где её могли видеть только близкие знакомые Софии. Там она действительно придавала комнате красоты и уюта. Князю случалось видеть порой довольно милые картины.
Одним утром сидела София на канапке в белом négligé frou-frou, сидела так легко и грациозно, как весенний мотылёк… совсем как когда-то. На устах и теперь была прежняя чарующая улыбка, и взгляд тот самый, что когда-то, – только обращался он не к князю… Возле канапки в кресле сидел молодой красивый панич и вёл какие-то остроумные речи. Его разговор, его манеры, его взгляд – всё напоминало князя в тот давний незабвенный вечер. Князь вошёл в будуар, взглянул и немного нахмурился; пожалуй, он подумал, что канапке было бы уместнее стоять в салоне… Да что ж! так всегда в мире бывает, не запирать же свою жену, – не турок ведь он?
– Это ты, Борис? – обернулась к нему София. – Знаешь, m-r Анатоль принёс мне приглашение от княгини Карабази. У неё должен состояться небольшой спектакль. На благотворительные цели… кажется, в пользу какого-то приюта?..
– Так, в пользу приюта рабочих детей, княгиня, – добавил m-r Анатоль.
– Вот княгиня и приглашает меня принять участие в этом деле. Надеюсь, с твоей стороны не будет препятствий?
– Конечно, если это тебя так забавляет, – твоя воля, – говорил князь, улыбаясь, хотя и не слишком был этим доволен, потому что княгиню Карабази он не считал особой de la bonne société, она была какого-то сомнительного восточного рода.
– После спектакля должны быть живые картины. Так, кажется, вы говорили? – снова обратилась София к паничу.
– Так, княгиня.
– Где же, собственно, должно всё это состояться? – спросил князь.
– В доме самой княгини Карабази. Это будет совсем частное, домашнее развлечение, – сказал панич, потом спросил Софию: – Так я могу сказать княгине, что вы соглашаетесь?
– Да, я соглашаюсь!
Панич попрощался и вышел. Едва он ушёл, София встала и направилась к двери в другую комнату.
– Куда ты? – спросил князь.
– Пойду одеваться. Мне сегодня нужно побывать в разных магазинах, выбрать материи, а потом надо заехать к модистке и прочее.
– Что ж, может, это для спектакля собираешься справлять костюмы?
– А так! Ох, хлопот у меня с ними будет немало, хуже всего с тем турецким костюмом, – кто его знает, что и делать! Надо разве заехать в персидский магазин.
– С каким турецким костюмом?
– Так ведь должна быть живая картина "одалиски".
– А ты разве и в живой картине будешь?
– Вот именно!.. Это должно быть очень интересно – живые картины! Какая ещё будет картина, кроме "одалисок"?.. Надо будет заехать к княгине расспросить обо всём и посоветоваться насчёт костюмов. Ох, лишь бы не опоздать!.. – и София быстро выбежала из комнаты.
"Какая она весёлая! Как ей всё это интересно!" – подумал князь. Потом сел в кресло и задумался. Ох, было ему над чем думать: его денежные дела уже некоторое время были не в лучшем состоянии. Он собирался даже поговорить об этом с Софией, да всё как-то не выходило времени. "Да что её этим тревожить? Она молода, жаждет радостей, забав, зачем её печалить? Что это мне недавно говорил Турковский? Какие-то недоразумения, какие-то запутанные счета с квартиросъёмщиками моих домов… Я толком не разобрал. Надо будет навестить его. Да пусть потом, сейчас что-то не хочется. Хорошо, что Sophie увлеклась теми костюмами, может, сегодня не придётся никуда ехать с ней… Хорошо бы. Что-то меня сегодня опять эта астма берёт…"
И успокоившись, что никто ему не помешает, князь сел, чтобы на досуге разобрать многочисленные счета своих кредиторов. Упорная, тяжёлая работа. Князь так погрузился в этот хаос счетов, что не слышал, как слуга свет принёс, как звонила София, он отрывался от своей работы только тогда, когда приступы астмы заставляли его, а потом снова брал перо и ещё усерднее принимался за работу.
За работой застала его София.
– Почему не собираешься ехать, Борис? Уже пора! – сказала она, дотронувшись до его плеча.
– Что? Куда ехать? – спросил бессмысленно князь, глядя на неё затуманенным взглядом.
– Как куда? В оперу! Ты забыл, что ли?
– Нет, нет, не забыл, правда, мы должны были ехать в оперу. А что… что там сегодня?
– Боже милостивый! "Джиоконда"! Сегодня же первый выход знаменитого тенора, о котором столько говорила баронесса… Да что с тобой делается? Какой-то ты… Может, тебе не хочется ехать со мной, так m-r Анатоль обещал меня проводить, если тебе некогда.
– Нет, мне ничего! С чего бы я не хотел? То я так, что-то задумался, я сейчас…
Через полчаса князь уже слушал знаменитого тенора, но среди чудесных итальянских арий княжеская мысль внезапно улетала далеко. "А что же будет завтра? – думал князь. – Боже! Срок векселя Зильберштейна!.."
Примечания
"Джиоконда" – опера итальянского композитора Амилькаре Понкиелли (Ponchielli, 1834 – 1886). Это самая известная его опера, впервые представлена в 1876 г.
4
– Послушай, Sophie! Я тебе давно собираюсь это сказать, да всё как-то…
– А что там такое? У тебя такой странный, таинственный вид! – и София при этих словах улыбнулась.
– Да не то, чтобы тайна какая, а всё же…
– Да говори же, что там такое!
– Видишь: нам, может, придётся жить экономнее.
– А это почему? – спросила София, удивлённо подняв бровки.
– Наши денежные дела того требуют.
– Неужели они так уж плохо обстоят, эти дела?
– Пока что ещё не так плохо, но нам следует жить экономнее, по крайней мере хоть какое-то время.
София пожала плечами и стала смотреть в пространство.
– Я, кажется, и так живу экономнее, чем многие другие из нашего круга, но ведь нельзя, желая бывать в свете и принимать у себя общество, одеваться comme une bourgeoise и содержать свой салон comme une mansardel… Я думаю, вы бы сами не хотели, чтобы я замкнулась дома, словно монахиня.
– Да нет, – кто же тебе об этом говорит? Я вовсе не против тебя самой это говорил…
– А если так, то что же, собственно, я могу в этих "делах" посоветовать?
Князь не знал, что ему ответить на такой вопрос, и сидел некоторое время молча. Потом он снова несмело начал:
– Я хотел только сказать, что нам бы пора…
– Ехать к баронессе, – перебила София, – надеюсь, "экономия" не помешает нам в этом?
– Но же, Sophie…
– Я думаю, наш разговор мы можем и потом закончить, а теперь я пойду одеваться, ведь уже поздно.
Но князь больше не решался заканчивать этот разговор. София тоже не возвращалась к нему, князь искал совета среди своих счетов. Тем временем дела всё ухудшались, вскоре кредиторы начали частенько наведываться.
"Что тут делать? Что делать? – в отчаянии спрашивал сам себя князь, быстро шагая туда и сюда по комнате. – Нет, так нельзя! Я должен ехать к Турковскому за советом, – он человек сведущий, он обязан мне посоветовать, хоть бы ради своей дочери! Не может быть, чтобы с моих домов не было мне выгоды. Я еду к нему!.." – и князь уже собрался было идти к двери, но навстречу ему входил слуга и тут же подал какой-то лист князю.
– Положи на стол, – сказал князь, не взглянув на тот лист.
– Ясный пан! Какой-то мальчик принёс это письмо и сказал, что пан Турковский просил как можно скорее передать письмо ясному пану.
– Хорошо, можешь идти!
Слуга вышел. Князь сел и стал внимательно читать, сдвинув брови. На лице его проступало удивление, потом тревога, почти ужас.
Турковский просил в письме прощения, что не прибыл сам к князю, чтобы поговорить лично. Затем он доносил князю, что оставляет службу потому, что годы и здоровье не позволяют ему хлопотать такими трудными делами. Далее к письму были приложены счета квартирной платы, которую смог собрать Турковский; вообще платы вышло очень мало, но Турковский объяснял это тем, что некоторые жильцы раньше уплатили, с другими же вышли какие-то "недоразумения", к тому же ремонт потребовал немало денег. В конце Турковский добавлял, что выезжает в деревню, недавно купленную, – как это известно князю, – важные дела того требуют. Однако пан Турковский надеялся, что ещё не раз будет иметь удовольствие встретиться с князем, хотя до лета это вряд ли будет возможным.
Дочитав письмо, князь встал и сильно позвонил. Слуга мигом явился на пороге.
– Где тот, что письмо принёс? – спросил князь.
– Он ушёл, ясный пан, – сказал, что ответа не нужно.
– Ты сам отнесёшь пану Турковскому письмо.
– Ясный пан, – прервал несмело слуга, – тот мальчик сказал, что пана Турковского нет…
– Знаю! иди! – отрезал гневно князь, и слуга исчез.
Князь бросился в кресло и погрузился в тяжёлую думу.
Потом встал и открыл окно. Астма душила его. В последнее время слишком часто она к нему приступала. Отчаяние и гнев делали приступ ещё тяжелее.
– Старая лиса этот Турковский! А я? Где были мои глаза?! Ах, что делать? Что делать?
– Ясный пан! Зильберштейн и Флиттергольд просят о встрече с ясным паном.
– Пусть подождут! – едва молвил князь, не оборачиваясь к слуге.
Через минуту слуга снова вошёл.
– Розовский и Мошицкий желают на одну минуту видеть ясного пана!
Князь обернулся и хотел подойти к двери, но не смог и в бессилии упал в кресло.
– Зови… пани!.. – сдавленным голосом произнёс. София встревоженная вбежала в комнату. Схватила за руку князя, вдруг побледнела и задрожала.
– Доктора! – вскрикнула.
Но уже доктор не принёс никакого утешения. София стала вдовой!
Внезапная смерть мужа поразила её. Так скоро, так неожиданно вдовой остаться! Она стояла, смотрела бессмысленно и будто хотела что-то вспомнить, что-то понять. "Как это? что это? что же будет?" – спрашивал её беспомощный взгляд. Вдруг взгляд её снова упал на мёртвого мужа, она задрожала, словно от ужаса, закрыла руками лицо и упала в обморок. Слуги кинулись к ней, оказывая помощь, и потом долго разговаривали между собой и дивились горю молодой княгини.
Софию внесли в будуар едва живую и положили на канапку. Первая её мысль, когда она пришла в себя, была: "Ах, что будет со мной?.."
Похороны князя были тихие, не очень шумные. В свете мало говорили о его смерти, куда больше говорили о неожиданной гибели его состояния: "Се pauvre comte s'etait done ruiné!" – говорили одни. "Кто бы мог подумать?" – говорили другие. "Ainsi va le monde!" – добавляли иные, а в конце концов скоро это уже никому не было более интересным.
5
София сидела на канапке в чёрном траурном платье.