Наймитом был ты, наймитом!
Махнул рукой и оттолкнул людей от себя.
— А оно, оно, чего не слышишь и не видишь, подошло, а он всё оставил да и пошёл!
Вонзил грубые пальцы в волосы и, уставившись, глядел дико-блуждающим взглядом на что-то перед собой, что только его одна душа видела.
— Не смейся! — вдруг взревел страшным голосом, грозя кулаком.— Не смейся! Хватит нам быть твоими дураками...
Люди вокруг него перекрестились и переглянулись со страхом.
— С ума сошёл!..
Он разорвал одежду на своей груди и снова оттолкнул тех, кто подошёл к нему.
— Ушёл! — крикнул дико.— Пойдём, Мария! Он оставил уже отца и мать... Пойдём!
Несколько человек поблизости отвернулись и вытерли твёрдой ладонью глаза. Затем крепко взяли его под руки и повели силой домой.
Луна освещала со звёздами кладбище, свечи погасли. Разделяясь на группы, люди возвращались домой.
— Теперь уже будет ночевать один! — сказала Докия белоголовой старухе, что в лунном сиянии сделалась словно восковая фигура и только глазами светила.— Два дня назад ночевал ещё в бурдее со своими волами...
— Ая! Да и скотина почувствует, что его нет! Думаете — нет?
— Почему же нет! Она мычит, фыркает и оглядывается тревожными глазами, когда смерть где-то рядом. Потом и есть сразу с чужой руки не хочет. Не дай господи несчастья!
— Сначала ехал сын на возу, его спрятали в землю, а теперь едут одни домой, как сироты. И почернели оба, как та земля, в которую уложили своё дитя. Не возвращаются ли в хату, как в пустой улей?
Так переговаривалась Докия со старушкой и другими людьми, которые шли домой. Больше половины сравнялась с телегой, что везла осиротевших родителей. Теперь все направлялись в "соседний" лес, где собирались устроить поминальный обед. Священник поехал вперёд, потому что должен был ещё переодеться.
— Он будет им в первые дни являться. Оно всегда так, когда человек вдруг умирает, да ещё без света! Пойдёте на обед?
— Не знаю! — ответила Докия.— Гляну ещё домой да за Анной. С нею осталась Онуфриевна Лопаты.
— Сколько живу, ещё не обедала на поминках в лесу, да ещё около полуночи! — сказала важно старуха.— А мне уже дальше 85 лет. Это едва первый раз такое со мной случается!
— Такое-то случается разве раз в триста лет! — вдруг подал голос Пётр, возникший возле сестры.
— Там сегодня крест поставили. Пусть покойный знает, где потерял свою душу, как пройдёт когда-нибудь лесом, а живые пусть знают, где помянуть его душу "Отче наш". Гляньте, какая ночь! Эй, господи боже, ты уже знаешь, что делаешь!
Вышли на поле, и в прекрасном лунном сиянии явственно показался им "соседний" лес, бурдей и всё, что его окружало. Небо простиралось мягкой глубиной над землёй, а звёзды серебрились, словно улыбались. Над лесами поднималась синевато-прозрачная дымка.
— Старики не поехали в лес, поехали домой! Сегодня бурдей впервые будет стоять один, открытый на этом поле! — сказал кто-то из группы.
— Они будут дома приводить в порядок и поминать душу между собой. Совсем ослабли! — сказала белоголовая старуха, затем добавила: — Гляньте, сколько глаз собрал "соседний" лес!
— А все глаза огненные! Это свечи, фонари и смолоскипы, что освещают столы! Издалека выглядят как огненные шары! Кто бы подумал, что в том лесу случится...
— Теперь я туда ни шагу не ступлю, хоть бы знала, что замерзну! — промолвила старуха.
— А я и за грибами туда не пойду, хоть бы знала, что никогда грибка и в рот не возьму! — подхватила и одна молодица.— Не дай, господи!
— Да люди туда и никогда не заходили! — поясняла Докия.
— Разве по дрова в полночь, как бабка... — пошутил Пётр.— В другом лесу человек и такой лихорадки не схватил бы, как в этом сегодня Сава. В нём должно что-то нечистое бродить, должно человеку разом рассудок отбирать! Бог знает, что той ночью у него в голове проснулось, что согрешил так тяжко душой, навеки...
— Покойному, может, там смерть была назначена! — сообщала старушка.— Марийка сказала, что он всё в том лесу любил бывать! Всегда его туда тянуло! Но чего убийца хотел от него?
— Кто может сказать, что душегубу теперь лучше? Не дай бог иметь человеческую душу на своей совести...
Замолкли.
Четыре фигуры перешли им дорогу, свернули на лесную тропу и направились в "соседний" лес.
— Видели вы, кто это был? — спросил Пётр, хитро моргнув глазами.
— Кто?
— Да ведь Григорий с женой и со своей гадючкой! А четвёртая — то кланцата, Аннина мать. Эй, я бы их обоих побил: кланцату да вот ту чёрную! Я вам только это скажу: кто имел руку в этом деле, тот имел; но она точно имела! Гляньте, подружилась уже с кланцатой, ведьмы снюхались...
Докия повернула домой, а другие направились в лес.
Снаружи сияние луны, блеск звёзд, а в лесу языки свечей и пылающее пламя смолоскипов.
Красноватое зарево смолоскипов играет пристально по толстым деревьям и чёрным ветвям и бросает огненные подвижные пятна по грубо опавшей листве на земле. В лесную тишину врываются голоса. Сначала поодиночке, удивительно звонко и отчётливо, а затем группами. В конце смешиваются в один яркий густой шум и разбегаются живым эхом в уединённые, неосвещённые уголки леса.
От пня к пню протянулись стройные доски, покрытые белыми скатертями и полотном, и прогибаются от хлебов, яств и напитков...
Куда-то исчезла постоянная лесная тишина. Вытесненная шумным гулом, она бросилась в одинокие поля и там разлилась,
Ничто её не останавливало.
Одна полоса тумана, ровная, как вытянутый серпанок, тянулась таким же серпанком по тихому полю, а затем остановилась.
Из одного окна пробивался слабенький свет, и он там остановился.
В доме ни мушка не зазвенит.
На постели лежит смертельно больная девушка, а при ней, опустив голову в руки, сидит скорбно серьёзная Докия. Молится.
"Здесь только господь бог один может помочь! — бродят у неё мысли среди молитвы в голове.— Только господь один!" Сама по себе уже знает...
XXIII
Десять недель спустя земля закоченела. Солнце прикрылось нежной пеленой, и медленным полётом падали снежинки тонкими звёздочками без конца вниз.
— Христос вошёл в Ивонику!
— Он вошёл в него, закрыл ему уста и отвёл взор от земли к себе. Отросли длинные волосы и борода, а голова склонилась набок, словно совсем поддался под терновый венец.
— Господи, помилуй его!
Так говорила белоголовая старуха людям, возвращаясь селом, отдыхая то у одной, то у другой хаты, облокотившись на толстую палку и тяжело переводя дыхание. Трудно было тащить за собой почти столетние ноги... В сумке на плечах тянулись ещё милостыни от Марийки.
— Никому словечка не скажет. Разве изредка. То, что уж очень нужно для хозяйства. Постарел, сдал и от пития отказался. Хоть и не пил никогда, как другие люди, а отказался. Бог знает, что в его душе творится. Порой слеза скатится по лицу, но, заметив, что кто-то её увидел, сразу рукавом сотрёт. Завтра состоится пятый поминальный обед у него. Каждый день выглядывает своего Саву, а Сава не возвращается.
— А Мария говорит. Что заговорит, то проклянёт убийцу. Сама воском стала. Про умершего почти не вспоминает. Выходит, что будто через него младшего потеряла...
— Скажу вам, не дай господи, как она клянёт! Если бы её проклятия сбылись, не нужна была бы ему и кара божья. Да и чтобы вы знали, добрые люди! Она словно не та стала. Ничего не услышишь от неё, только Сава, Сава да Сава. Губит душу свою в горе. Разве что грудь ему не подаёт. Через пару дней должны оба идти в суд. Из-за Савы. Слышу, и Рахира тоже...
— А что с Рахирой? — спрашивали люди.
— Да что? На поминках в лесу ела, как тот голодный волк, а глазами только туда-сюда стреляла. Не видели, что ли? Никто к ней не подходил. Сидели одни. Вон однажды, встретив Марию недалеко от Домники, смеялась ей в лицо и крикнула: "Хороши были пироги на поминках, матушка!" Чтобы с ней! Оно без стыда на свет пришло. Не по душе матери подобрали парни невест. Ни о какой не хочет слышать. Одна люта, как ад, а Анна овдовела, прежде чем под венец пошла.
— Двойню имеет...
— Да, имеет. Говорят, такие красивые, что село таких не видело. Бедняжка Докия убивалась о ней. А она всё её по рукам целовала да плакала. "Матушка моя добрая, матушка!" — говорила и плакала.
— Мужчина из жалости нож бы себе в грудь всадил, как её видит,— говорил Пётр, а Пётр не то что, а человек с характером...
XXIV
От бурдея вела по снегу узенькая, плохо утоптанная тропинка через поля к цесарской дороге, что шла в город.
По ней пробирались однажды утром Марийка с мужем.
В суд.
Он шёл впереди, а она за ним. Неровным шагом, спотыкаясь. Время от времени он оборачивался на неё.
Бедная женщина! Никогда в жизни не переступала порогов суда, не переступала хоть бы в самой пустячной нужде, а теперь на старости лет постаралось об этом их дитя.
"Боже, что Ты делаешь?" — вскрикнуло раз в его душе болезненным стоном и обхватило сердце невыразимой скорбью.
Ни одного спокойного мгновения не имел он с тех пор, как горе поселилось у них. Страх и любовь, любовь и страх так и чередой терзали его душу.
Плакал духовными, невидимыми слезами, вспоминая Саву. Плакал и об умершем. Казалось, никогда не любил Саву больше, чем теперь, когда грозила опасность потерять его хуже, чем смертью, когда какая-то страшная кара могла навеки вырвать его у него. Дошло до чего-то ужасного, и когда дошло, он растерялся и блуждал в этом горе.
И кто был виноват? Кто был виноват?
Из глубины его души выплыла косматая, как у собаки, голова девушки, и жадные глаза блеснули против него.
Она во всём виновата!
Пусть бы кто и что ему говорил, тысячу раз говорил, он знал своё. Она была во всём виновата. Это был великий грех в своих последствиях. Его сын сошёлся с нею, что была ему почти сестрой, а это не могло быть угодно господу. С той поры приблизилась кара, уничтожила Михаила и остановилась теперь перед ним самим. Рахира загнала всех в бездну. Что теперь дальше будет? Бог один знал, что могло быть.
— Мария, смотри! Всё, что будешь говорить, должна будешь засвидетельствовать клятвой. А если бы ты ложно присягнула, пусть господь тебя хранит! — произнёс после долгого молчания Ивоника.
— Ая, ая! Я же буду говорить правду! — ответила жалобным голосом, стараясь идти в ногу с ним. Снег выпал такой глубокий, её ноги были такими ослабевшими, что она каждое мгновение отставала от него всё дальше.
— Чего они хотят от нас? Мы ведь уже сказали, что ничего не знаем! Может, Сава уже вернётся с нами? Ничего не нашли, кроме нескольких капель крови от зайца, и за такое толкать парня в беду! Господи, смилуйся!
— Ничего не нашли! — повторил Ивоника коротко.