Кто её возьмёт с ребёнком? Кто захочет чужого ребёнка кормить? За какое право, за какой долг?" — вот так говорила та женщина.
Анна задрожала от обиды и горя.
— Ну, она ещё увидит, кто меня возьмёт! — ответила глубоко взволнованно.— Пусть не печётся обо мне! Я уж сама себе управу найду; пусть другие за собой смотрят!
— То же и я ей сказала, — плавно продолжала Рахира, — но она ещё прибавила: "Анна, — говорит, — делает стыд и парням, потому что в наше село приходят сваты из соседних сёл, так что они подумают? Скажут, что у нас такие парни, что портят девушек, а потом насмехаются над ними. Не примут в своё село. Всегда жених, если что случалось, шёл к панотцу, каялся, панотец грозил и венчал, а тут? Срам да и срам!"
Рахира вперила свои блестящие, будто выискивающие глаза в лицо противницы и, помолчав минуту, добавила:
— А потом ещё сказала: "Я от Анны всего ожидала, но такого позора матери и брату наделать, где брат хочет за порядочного хозяина выдать дочь, то где и кто такое слыхал? Теперь пусть идёт к жидам в услужение!"
Тут Анна подняла голову. Лицо у неё было совершенно белым. Глаза потемнели до чёрноты, и несказанное презрение и ненависть прорвались в них.
— Ты! — с усилием произнесла она.— Зачем ты сюда пришла и подгрызаешь меня своими сплетнями? Ступай себе прочь, откуда пришла, и не лезь мне на глаза! Я ведь тебе не рассказываю, что люди про тебя говорят!
Рахира мгновенно вскочила на ноги. Уставившись своими круглыми глазами на Анну, она молчала минуту... Но только минуту. В следующую же секунду оборвалась нить её терпения, и целый град слов посыпался с её уст:
— Ты... ты... ты знаешь, что люди про меня рассказывают? Ты, у которой спина вся в синяках, ты, которая завтра пойдёшь милостыню просить? Ты знаешь, что про меня говорят? Чтоб тебе худо стало с твоим знанием! Ну-ка, скажи сейчас же, пусть услышу! — выкрикнула она без передышки, с неукрощёнными жестами.— Только не ври, как Ивоничина Сойка возле бурдея, а правду говори!
— Хочешь знать что? — уже и сама в ярости ответила Анна.— Сейчас скажу. Ты, говорят, воровка, как твой отец, и тебе никакой грех не страшен, как и ему. Ты дала Саве матригунов и увела его за собой, как телёнка на верёвке, так что он не слушает ни отца, ни матери, ни кого. Так. Ты думаешь, что об этом никто не знает? А? Ты думаешь, что он тебя посватаeт и ты будешь распоряжаться на Ивониковских землях? Сейчас же! — рассмеялась она во весь голос, тряся головой в каком-то разбушевавшемся порыве.— Этого ты ещё подождёшь! Таких хозяек, как ты, Ивоника на своих землях не потерпит! Воровок и ведьм ему не нужно, можешь не надеяться. И ничего тебе не поможет, ни твои матригуны, ни всякие колдовства, а меня не смей жалить, потому что и тебе на венчание венка не позволят взять, все это знают, а Сава тебя не посватает! Впрочем...
Она хотела ещё что-то добавить, но Рахира уже стояла близко, тяжело дыша широко вздымающейся грудью. Она уперлась руками в бока и закричала:
— Так он тебя посватает, да?
— Меня — нет, но и тебя — тоже. Ивоника и Мария никогда на это не согласятся! Я знаю! — крикнула Анна дрожащим голосом, с совершенно побледневшим лицом.
Это было самое болезненное, чем можно было задеть Рахиру, и от чего она содрогалась, как от ядовитого укола. Её глаза зло блеснули, но и она разразилась таким же, как у Анны минутой раньше, громким смехом.
— Меня Сава не посватает, говоришь, — спросила она, — и ты это знаешь? Он тебе говорил? Можешь поклясться? А кто к тебе сватов пошлёт, ты, побирающаяся по чужой милости, если ты всё так хорошо знаешь? Который из богатых сыновей? Или, может, ты сама выберешь, кого захочешь? Их у тебя столько, сколько колец у богатой на пальцах. А может, ты уже выбрала, да забыла, как его имя, и потому останешься с седой косой? Может, это старый Пётр, что сидит у своей сестры на милости, как ты теперь, а может, это Сава возьмёт тебя, если не меня? А? Или, может, возьмёшь его брата Михайла? Он, может быть, когда-нибудь станет дворником, хвалился раз перед Савой, так и ты будешь при нём госпожой дворничкой. Старый Ивоника и Мария заранее откроют перед тобой двери, и в кумы сможешь их пригласить... — и, не договорив, снова расхохоталась во всё горло.
На последние слова Анна вскочила, как на пружинах. Высокая и возмущённая, она встала перед молодой цыганкой, грозя ей сжатым кулаком.
— А да, да, чтоб ты знала! Я выберу себе Михайла, чтоб ты знала! — выговорила она белыми губами и угасшим голосом.— А пока он станет дворником и выделит тебе твою долю, я дам её тебе сама.
Взмахнула рукой, и та опустилась на смуглое лицо молодой девушки, и звонкая пощёчина разнеслась в воздухе.
Рахира бросилась, как настоящая тигрица, с обеими руками на Анну. Но Анна, до крайности взбешённая и взволнованная, толкнула её почти мужской силой в грудь так неожиданно, что та отлетела на несколько шагов назад.
— А когда Михайло будет дворником, — крикнула беззвучно, — а я его хозяйкой, он выгонит из села таких ведьм и колдуний, как ты! Да! Теперь знаешь, что хотела знать, и радуйся, как хочешь! Теперь можешь уходить! Уже получила свою долю, за которой пришла!
Сказав это, она быстро собрала своё шитьё и направилась за скотом, который, пасься, отошёл немного от прежнего места.
Рахира не пошла за ней.
Она испугалась этой разъярённой фигуры и тех сильных кулаков, чью силу только что испытала.
Осталась на месте, клокоча от гнева и возмущения, раз за раз сжимая кулаки, грозя ими и выкрикивая грубые и обидные слова.
— Подожди, подожди! — завершала каждое новое ругательство каким-то певучим голосом.— Ещё вспомнишь это! Ещё вспомнишь, кто такая Рахира и кого ты пощёчиной угостила! Теперь я тебя знаю, подожди, теперь увидим, кто уйдёт из села и ещё, к тому же, с торбами! Кто свою долю получит! По-до-жди! По-до-жди!
Так она долго грозилась разными словами, медленно удаляясь твёрдым шагом с этого злосчастного места обратно.
Но Анна уже больше её не слушала. Погнала скот совсем в противоположную сторону на пастбище и ни разу больше не оглянулась. Ей стало совершенно безразлично, что происходило позади. Она лишь ясно ощущала, что какая-то тяжёлая порция яда, давно гнездившаяся глубоко в душе, теперь вышла наружу. В чём она заключалась, она не знала. Чувствовала только, что ей теперь хорошо...
Рахира не пошла больше в лесок к дочери Онуфрия Лопаты за образцом для ожерелья. Натянув платок, который во время бурных движений съехал у неё с головы почти на плечи и глаза, она быстрым шагом вернулась домой.
XV
Тем вечером Сава зашёл к Рахире, и так они просидели вдвоём до полуночи.
Ночь была ясная и тихая; они сидели на завалинке, разговаривая и споря.
Она была страшно взволнована, и её круглые глаза раз за раз вспыхивали искрами. Она рассказывала ему случай с Анной, может, в шестой раз, и всё снова требовала, чтобы он отдал ей, Анне, "долю", иначе грозила:
— И не посмотрю в ту сторону, куда идёшь; глаза тебе выцарапаю, если хоть на шаг приблизишься ко мне!
Он твёрдо обещал наказать Анну. Сам был так глубоко возмущён обидой, причинённой девушке, что то и дело стучал кулаком по завалинке, словно уже мстил врагинe, но этого девушке было мало.
— Так когда же ты её угостишь? — нетерпеливо спрашивала она.— И как ты это сделаешь? Я бы хотела знать; лучше всего, я бы сама где-то спряталась и посмотрела, как ты угощаешь дворничку!
— Не беспокойся об этом! — ответил он насмешливо, с мрачным блеском в своих стальных глазах, что никогда не отдыхали.— Это уже моё дело. Я угощу её, где встречу, в поле или на дороге. Потом пусть идёт в суд и подаёт на меня.
— Когда-нибудь, как она будет сидеть одна в поле со скотом, без свидетелей.
— Сейчас я этого не могу сделать, потому что она будет настороже, — добавил, — но чуть позже, когда уже сама забудет. Я приду на наше поле... а наше поле граничит с Докииным, и там я её окрещу. Подойду к ней совсем тихо, как будто хочу спросить, нет ли у неё кувшина с водой, и встану перед ней. Встану перед ней, — продолжал он дальше с лицом, вдруг изменившимся, словно переживал в действительности сцену, которую сейчас рисовал словами, — и буду на неё смотреть. Потом спрошу: "Слушай, Анна, кто такая Рахира? Кто выгонит её из села?" А потом угощу её пощёчинами то вправо, то влево, чтобы земля согнулась под её ногами и потемнело в глазах. А затем спрошу её: "Откуда ты знаешь, что Сава, сын Ивоники Федорчука, не посватает Рахиру? Откуда ты знаешь, что она ведьма и даёт ему матригуны? Видела ты это и есть ли у тебя свидетели?" Потом у неё уже пропадёт охота цепляться к тебе и называть ведьмой, не бойся. Не захочет и тогда, когда Михайло станет дворником, а она его женой. Полагайся на меня, оставь это мне.
Он ужасно побледнел и странно изменился во время этих немногих слов. Его глаза засверкали странным блеском, необычайно увеличились и стали холодными, как лёд. Всё это резко контрастировало с его мягкими, почти детскими чертами. Его грудь вздымалась и опадала, а он тяжело дышал, словно только что напрягся при физической работе. Она схватила его за руку и с удовлетворением посмотрела на него.
— Ты... как ты это сделаешь... как ты это сделаешь... — она едва могла выговорить от сдержанной радости, — то я не знаю что... Иначе я бы и ей, и Докии, и всем тем, кто прячет у себя эту дрянь, сожгла бы хату над головой. Клянусь богом, Саво, что сожгла бы!
Он ещё раз пообещал исполнить своё слово, и она наконец успокоилась. Позже она бесшумно прошла в дом, где старики спали, и вынесла табак и бутылку с горилкой.
— Теперь выпей! — прошептала довольная и поднесла ему напиток к губам. Сама уселась на землю, подогнув под себя ноги по-восточному, и набила трубку. Это была для неё лучшая минута, самая желанная. Она страстно любила курить, но не смела делать это иначе, как тайком, потому что мать била её за это, а она боялась насмешек людей. Ни одна девушка в селе не курила, это было только у цыган привычкой, а она не хотела слыть цыганкой. Никаким образом, ни за что на свете... Сопротивлялась этому всей амбицией своей дикой, неукротимой натуры. Но так, ночью, когда они сидели в одиночестве и ни одна человеческая душа их не тревожила, она могла поступать себе по сердцу.
И он любил, когда она курила, забавлялся этим, как игрой. Он сам купил ей трубку в близком местечке, примыкавшем к их селу, и они наслаждались в тишине верной ночи этой приятностью.
А так как теперь стояли жаркие дни, то она ходила только в рубашке, подпоясанная.