Говорили о том о сём, и вдруг она меня спросила:
"Отчего вы такие худые, лелиечко Мария? Уж не хвораете ли? Вы такие бледные и исхудавшие!"
"А как же мне выглядеть, — говорю ей, — когда у меня под сердцем словно камень стоит? Пока мой сын в муштрах, покоя не будет!"
"Даст бог, он вернётся к вам!" — ответила она вежливо.
— Хорошая девица! — вставил Ивоника.
— Хорошая. А я ей сказала: "Пока солнце взойдёт, роса глаза выест!" Она улыбнулась и отвечает: "Это правда, — говорит, — но надо что-то сделать, чтоб на душе полегчало!"
"Что же сделать? — говорю. — Что я могу?"
"Да вот, — говорит, — сходите на поклон к святому Иоанну да дайте на службу за вашего сына и за ваше здоровье!" И как только это сказала, мне на сердце будто легче стало. "Хорошо говоришь, дочка, — говорю я ей. — Может, я и пойду к святому Иоанну".
На это она мне говорит: "Если бы вы пошли, то и я бы с вами пошла. Хотела бы хоть раз сходить к святому Иоанну!"
Отсюда и пришла мне мысль идти в Сучаву. А если бы вы, — продолжала она, — не смогли со мной идти, то я могла бы пойти сама с девушкой. Она хорошая и проворная девица, и мы могли бы вдвоём отправиться пешком или поехать поездом. Она сказала, что лучше пешком. Говорит, положено пешком идти.
— Молодые годы и ноги! — подхватил Ивоника со смехом. — Но это уж шутка. Зачем ей к святому Иоанну? Больна, что ли?
— Не знаю! Сказала, что хочет хоть раз пойти к святому Иоанну, потому что говорят, там очень красиво! Хотела бы там помолиться и принести освящённой травы. Говорит: "Бедная, да и счастья нет, но пусть хоть божья травка будет в моей шкатулке. Тяжело жить на свете!" Это правда! Её мать, как мне сами пани рассказывали, плохая женщина, забирает у неё каждый крейцер, а брат её пьёт пиво, всё крейцер требует. Вот и забирают у бедняжки.
— А почему она не пошла с паней в город?
— Потому что старая не пустила. Но с осени хочет на год в службу к попу. Теперь только по дням нанимается, да ещё с матерью кукурузу должна прополоть.
— Ну, и у попа свои горькие дни будут, — сказал Ивоника. — Попадья, когда пьяна, всех бьёт, кто под руку попадётся. Панины дочки добрые, но как водится: где нет хозяйки, там нет и порядка. В дом ведёт сто дорожек.
— Панночки добрые и вежливые! — защищала Мария.
— Но платят плохо.
— Так чего ж туда идёт?
— Наверно, хочет уйти от матери подальше.
— Так пусть бы пошла к нашему хозяину. Но ей, видать, всё ещё кофе пахнет под носом, что у панов пила; а у попа, пожалуй, и там будет пить. Глупая девка! Пусть бы богу благодарила, что кулеш есть, да и то бы хватило! Ничего-то у неё нет, бедная такая, кто её возьмёт? Фыркает, говорят бабы, что всякую работу знает, а уж знает не знает, абы грунт! А у неё — бог даст!
Ивоника серьёзно покачал головой.
— Кто знает свою долю? — молвил. — Бог даёт и бог берёт!
— Так, это правда! Я ей не враг, и мой сын не собирается её сватать... Что мне до неё?
— А то ж!
И снова оба замолкли.
Мария задумалась о паломничестве к святому Иоанну, вспоминала, как там бывает, ведь она уже дважды там была и всё хорошо знала; думала о свечах и полотне, что надо понести, какие рушники выбрать, чтобы и батюшек удовлетворить, и себе кривды не сделать, а Ивоника терпеливо чистил кукурузу и думал о своей работе. Завтра хотел сеять и снова посмотреть к пчёлам.
Может, в этом году будет хороший урожай?
Весна началась вовремя. Озимые весело зеленели, почки на деревьях лопались. Ночи были тёплые, дни ясные и солнечные. Может, мороз уже не вернётся, и пчёлы будут иметь добрую весну! А ему в этом году нужно много мёда. Для святого Иоанна, в монастырь, потом хотел ещё продать, немного занести в город паням и Михаилу, а остальное оставить себе на храм. (Может, Михаил приедет в этом году на храм. Он приходится на сентябрь; должен уж парень быть после манёвров). Нужен был мёд для горилки на храм. Его медовая горилка всегда была лучшей. Он не жалел мёда и всяких душистых трав...
Лишь бы Онуфрий не украл у него какой рой, потому что он очень на пчёл лаком! А всё врёт, что у него, мол, пчёлы страшно роятся!.. Уже и ульев у него столько нет. А это всё неправда. Так украл у него уже несколько роёв. Всегда норовил незаметно в его бурдей зайти и злым глазом всё оглядеть. Ну, но это ему редко удавалось. Разве что когда он работал далеко от бурдея, или когда его дома не было. Обычно не удавалось. Старая Сойка была умная собака и лаяла на него издалека, тогда у него был час снять с себя ремень и бросить его перед собой, чем заграждал доступ всякому злу, будь то человек или что другое.
Никто не знал, зачем он это делал, когда кто-то подходил к его бурдею, это была его тайна. Над ним смеялись, но ему от того было спокойно.
У него был лучший скот и лучшее зерно.
Его и его жену называли скопидомами. Но ему это было безразлично. Много кто говорит, лишь бы рот не простаивал, но не все умели так ухаживать за хозяйством, как он. И зерно у него было прекрасное. Он давал земле всё, что нужно, обрабатывал её вовремя, а это было первым и самым важным делом. А когда собиралась туча, то делал всё, что знал, чтобы защитить свою землю от града. Когда над ней собирались чёрные дождевые тучи и, словно нечистая сила, нависали, чтобы сбить и изувечить её градом, или когда град уже шёл и ливень бешено и внезапно лился, он бежал с большим ножом, раздетый, через все свои поля и читал заговоры против града и тучи.
Пусть бы потом кто хотел пойти да посмотреть!
Вон тут была кукуруза Василя Докиина вся продырявлена и изрезана, там лежала прекрасная дворникова пшеница на земле, будто сама лёгла умирать. Через несколько загонов у священника прошли настоящие потоки, прижали овёс к земле и засыпали его илом, а пан имел и тут, и там, и вон там, в долине, замуленный хлеб...
Лишь его земля оставалась словно нетронутой. Пусть бы кто пошёл да посмотрел, так бы и увидел. Вокруг его земли зерно побито, а чем дальше вглубь, тем лучше стояло, тем крепче поднималось после дождя. Оно только умылось в дожде, и тем сильнее гнало вверх и в колос. Град обходил его поля, а дождевые тучи расходились и перетягивались на другие луга, будто по немому, невидимому приказу...
— Мария!
— Ну!
— Напомни мне, чтобы я на маленьком участке под "соседним" лесом выкопал на днях ров. Я посею там гречиху, чтобы, когда пойдут дожди, её не замыло. Знаешь, семена от швабов достал, дорого стоили, и грех было бы не уберечь.
— Да ведь Михаил что-то там копал, когда был теперь дома!
— Ага, но он только начал. Закончить должен я. Он этот участок любит, — продолжал довольный Ивоника, — потому что он прижимается к лесу. Всё говорит: "Тянется к лесу, как к своей матери, надо его хорошо обработать!" Он и тот лесок любит...
— Конечно, любит! — спокойно ответила Мария.— Любил ещё мальчишкой и всё убегал туда за грибами, хоть я и не позволяла. Мне всегда казалось, что он там пропадёт за этими грибами.
— Лес небольшой! — сказал Ивоника, едва заметно добродушно улыбаясь.
— А всё ж. Как кого блуд возьмёт, то будь он хоть какой малый, запутает человека. Я не люблю того леса. Стоит там будто только для того, чтобы в нём воры прятались. Из нашего и из того села.
— Но гречихе там будет хорошо, всегда прикроет от ветра. И Михаил наказывал, чтобы там гречку посеять. И для пчёл будет хорошо, что будут иметь её близко. Будут иметь клевер и гречку.
Мария молчала, помешивала кулеш.
— Может, даст бог, что этот год будет хороший; весна такая, хоть бы каждый год так...
Ивоника вздохнул. Было у него очень много работы, уйма работы. Но богу благодарение, что есть на чём трудиться. Лишь бы здоровье не подвело, то со всем справится. С работой в поле, со скотом, с пчёлами... Лишь бы здоровье! Но бог добрый, прощает людям, хоть как они его гневят, хоть мучат друг друга, убивают, обманывают, лжесвидетельствуют, воруют. Он всё равно добр к ним...
Между стариками совсем стихло.
Под печью в одном уголке застрекотал сверчок. Пламя в печи погасло, едва теплилось, а свет маленькой лампы едва освещал небольшую хату.
Мария, окончив работу, взобралась на печь и, расчесав свои седые волосы, тут же заснула. Не слышала, как Ивоника закончил чистить кукурузу. А он сидел тут, при слабом свете, ещё долго, пока его крепкие, мозолистые пальцы механически вылущивали мелкие зёрна. Его губы без устали шевелились. Он молился. Громким шёпотом произносил длинные молитвы, и благоговейные, искренние и покорные слова чудесно оживляли тишину, которая всё более сгущалась...
XIII
Анна теперь работала у поповских панночек. День за днём ходила туда на работу, а с осени собиралась у них остаться насовсем. Так ей посоветовал Михаил, с которым она встретилась на пасхальные праздники.
— Мать и брат не будут так над тобой издеваться, — говорил он ей, — а когда я приду домой на день-два, сможем видеться. Если бы я, как солдат, заходил к тебе в дом, то бранились бы, да и не нужно, чтобы кто об этом знал. Когда вернусь из армии, покажем людям, что знаем друг друга!
На это она улыбнулась.
— Пусть будет так, как ты говоришь.
— А мать и брат что сказали, когда ты ушла от них? — спросил он. Оба находились в огороде у попа. Она чистила дорожки, а он, перемахнув невысокий забор, лежал во всю длину на земле, чтобы его издали никто из дома не заметил.
— Да что! — ответила она. — Мама сказала, что я её знать не хочу, а брат — что я увиваюсь за каким-то голодранцем, и если он меня с ним поймает, то так побьёт, что запомню. "Ты, — говорит, — даёшь ему все крейцеры на табак или чёрт знает на что, а меня и тех, кто тебя вырастил, знать не хочешь". Не верит, — добавила, — что панотец мало платит. Говорит: "Я как-нибудь приду да разузнаю, ты, мудрёная панская служанка!"
Михаил нахмурил лоб и сжал кулак.
— Гай, гай, — мрачно пригрозил, — только бы он мне в руки не попался. Я добрый, пока добрый, но пусть никто меня не трогает, кулак у меня тяжёлый.
— А я уж лучше за меньшее послужу и у попа, и здесь, в селе, чем где-нибудь у жида или у немца, и не буду тосковать, когда ты придёшь.
— Потерпи, потерпи! Даст бог, всё пройдёт! Тогда мы иначе сыграем! — утешал он, притом вынул целого льва из кармана и протянул ей руку с ним. — На, спрячь себе! Спрячь или купи, что хочешь! Это я при войске для тебя сберёг. Хотел тебе платок купить, но не хватило. Так ты уж сама купи, если захочешь.
Она не хотела принять.
— Или я уж не в силах себе на платок заработать? — отказалась она. — Спрячь! Тебе там скорее недостанет, чем мне тут! Бывает, и есть нечего!
Он уже стоял возле неё на прямых ногах, а в его глазах блестели слёзы...
— Анна...