Захар Беркут Страница 8

А с другой стороны, от старца Акинтия и от других бывалых людей он немало наслушался о народных порядках в северной Руси — в Новгороде, Пскове, — о достатке и процветании тамошнего люду, и всё это разжигало его горячую душу желанием — отдать всю свою жизнь на исправление и укрепление добрых общественных порядков в родной Тухольщине.

С тех пор минуло семьдесят лет. Подобно древнему дубу-великану стоял Захар Беркут среди молодого поколения и теперь мог видеть плоды своей многолетней деятельности. И, конечно, с радостью мог он взирать на них. Как одна душа стояла тухольская община — дружная в труде и быте, в радости и горе. Община была себе и судьёй, и распорядителем во всём. Общественные поля, общественные леса не нуждались в стороже — община сама, вся и всегда зорко берегла своё добро. Бедных в общине не было; земли хватало всем, а общественные амбары и закрома всегда были открыты для нуждающихся. Князья и их бояре с завистью глядели на ту жизнь, в которой не было для них места, в которой их не нуждались. Раз в год приезжал в Тухольщину княжеский сборщик податей, и община старалась как можно скорее избавиться от нежеланного чиновного гостя: через день-два он уезжал, нагруженный всяким добром — ведь подати тухольцы в основном платили натурой. Но в Тухольщине сборщик княжеских податей не был таким всевластным господином, как в других сёлах. Тухольцы хорошо знали, что принадлежит сборщику, а что — князю, и не позволяли ему творить над собой произвола.

Но не только в самой Тухольщине был ощутим и благодатен был вклад Захара Беркута; его знали люди за добрый десяток миль вокруг — как по русской, так и по венгерской стороне. И знали его не только как выдающегося лекаря, исцеляющего раны и всякие недуги, но и не менее как мудрого собеседника и советника, который «когда заговорит — будто сам бог входит тебе в душу», а как посоветует — хоть бы собери целую площадь старцев, — и те вместе не придумают лучшего совета. Давно пришёл Захар Беркут к твёрдому убеждению, что как человек один среди общины слаб и беспомощен, так и одна община слаба, и что только общее понимание и общее действие многих соседних общин может придать им силу и в каждой отдельно укрепить свободные народные порядки. Потому, заботясь о своей Тухольщине всеми возможными способами, он никогда не забывал и о соседних общинах. В молодые годы он часто ходил по селам, бывал на их копных сходах, старался хорошо узнать нужды и людей, и всюду его советы и речи стремились к одному — к укреплению дружеских, товарищеских и братских связей между людьми в общинах и между самими общинами. А такие связи были тогда ещё достаточно живыми и крепкими — княжеская и боярская власть ещё не успели до конца разорвать их, — потому неудивительно, что под руководством столь любимого, столь опытного и преданного общему делу человека, как Захар Беркут, эти связи быстро возродились и окрепли. Особенно важной была связь с русскими общинами по венгерской стороне — ведь для Тухольщины и всей стрийской верховины, богатой шерстью и овчинами, но бедной на хлеб, который имелся в изобилии у загорских людей, это имело большое значение. Вот почему одной из главных забот Захара стало — провести из Тухольщины простую и безопасную дорогу на венгерскую сторону. Много лет вынашивал он эту идею, обходил вдоль и поперёк тухольские полонины, размышляя, где было бы лучше, безопаснее и дешевле провести путь, и при этом терпеливо и настойчиво склонял верховинские общины по обе стороны Бескида к этому делу. При каждой возможности, на каждом народном совете он не уставал доказывать пользу и необходимость такой дороги, пока, наконец, не добился своего. Более десяти общин из ближних и дальних окрестностей прислали в Тухлю своих выборных на народный сход, на котором предстояло обсудить строительство новой дороги. Это был радостный день для Захара. Он не только с энтузиазмом взялся сам размечать маршрут дороги, но также всё время, пока шло строительство, наблюдал за работами, а кроме того, отправил четырёх своих сыновей на работы, а пятый его сын, кузнец, должен был с передвижной кузницей постоянно находиться на месте строительства, чтобы чинить нужные орудия. Каждая община присылала по нескольку работников с запасом собственного хлеба и пищи, — и под руководством неутомимого Захара дорога была построена за один год. Её польза сразу стала очевидной для всех. Связь с тогдашними ещё богатыми угро-русскими общинами оживила всю верховину: начался живой и взаимовыгодный обмен плодами труда — туда шли овчины, овечий сыр и целые отары на убой, а оттуда — пшеница, рожь и полотна. Но не только для торговли была выгодна тухольская дорога; она также служила путём для всяких новостей о жизни общин по обе стороны Бескида, была живой нитью, соединявшей детей одного народа, разделённых двумя государствами.

Правда, тухольская дорога была не первой такой нитью. Ранее и некогда гораздо более славной была дуклянская дорога. Но галицко-русские князья по многим причинам невзлюбили её — не столько за то, что она поддерживала живую связь между общинами по обе стороны Бескида и тем самым укрепляла в них вольные народные порядки, сколько за то, что по ней частенько венгерские короли и дуки вторгались с войсками в Червоную Русь. Вот почему галицкие и перемышльские князья старались, если не совсем закрыть, то хотя бы укрепить эту входную в их земли «браму». А известно, что такое «укрепление», сделанное по-государственному и ради государственных нужд, всегда оборачивалось во вред общинам и их самоуправлению. Князья насаждали вдоль дуклянской дороги своих бояр, дарили им обширные владения из общинных земель и возлагали на них обязанность — охранять дуклянскую браму, в случае военной угрозы сдерживать врага военными отрядами, набираемыми из окрестных общин, а также строить засеки — деревянные и каменные заграждения, которыми в узких местах заваливали дорогу, делая её при хоть какой-нибудь обороне совершенно непроходимой для врага. Разумеется, все эти обязанности всей своей тяжестью ложились на крестьян, на общины. Они не только теряли часть своих исконных земель, на которых рассаживались бояре, но и вынуждены были ставить караулы, давать воинов и слуг боярам, строить засеки, а в военное время — полностью подчиняться боярским приказам и боярскому суду. Естественно, боярин, наделённый столь широкими правами, становился силой в селе и, как водится, стремился к расширению своей власти. Чтобы разбогатеть, бояре устраивали на пути собственные засеки-рогачки и брали с них, даже в мирное время, плату с каждого проезжего, что тормозило живое движение по дуклянской дороге, ослабляло живые связи между общинами. А вместе с ослаблением этих связей шёл и упадок вечевых, свободных порядков внутри самих общин. Боярская власть не могла и не желала терпеть рядом с собой другую — общественную власть; между боярами и общинами должна была начаться долгая и тяжёлая борьба, которая в конце концов обернулась не в пользу общин. Правда, в то время, о котором идёт наше повествование, эта борьба была ещё далеко не окончена, а кое-где, в отдалённых горных селениях, ещё вовсе не начиналась — и это были, можно с уверенностью сказать, самые счастливые уголки тогдашней Руси. К таким счастливым уголкам относилась и Тухольщина, а дорога, проложенная через Бескид в Венгрию, надолго обеспечила её благополучие. Тухольская дорога ещё не была в боярских руках, была свободна для каждого, хотя жители соседних с ней сёл, как с краснорусской, так и с венгерской стороны, строго стерегли её от всяких вражеских нападений и сообщали друг другу о любой надвигающейся опасности, которую таким образом удавалось предотвратить заранее и бесшумно, объединёнными силами всех заинтересованных в этом деле общин. Неудивительно, что, лежа у этой дороги, посреди между Венгрией и Подгорием, Тухольщина всё более поднималась не только своим добрым бытом, но и свободным общественным укладом. Своим примером она воодушевляла и поддерживала всю окружающую верховину, особенно те сёла, где уже появились княжеские бояре и где начиналась разрушительная борьба между старым народным строем и новым господством. Горячее слово и большой авторитет Захара Беркута немало способствовали тому, что пока большая часть общин держалась в этой борьбе стойко, бояре не могли так быстро расширить свою власть, как им того хотелось, и были вынуждены жить в добром согласии с общинами, подчиняясь в мирные времена их копным судам и заседая в них рядом с другими старцами, как равные с равными. Но такое положение дел было боярам весьма неприятно; они ждали военного времени, как неведомого праздника, ведь тогда у них появлялась надежда — сразу захватить всю власть в свои руки, а заодно — разбить до основания ненавистные общественные порядки, чтобы власть, однажды захваченная, уже не выходила из их рук. Но военного времени не было. Правитель Червоной Руси, князь Даниил Романович, хотя и был благосклонен к боярам — не то что его отец, — но помочь им особо не мог, занятой то хлопотами о королевской короне, то спорами князей за великокняжий киевский престол, а более всего — заботами о защите своей земли от нового, доселе неведомого врага — монголов, которые десять лет назад, словно страшная грозовая туча, появились на восточных рубежах Руси, в донских степях, и разбили объединённые русские войска в страшной, кровавой битве на реке Калке. Но с Калки они вдруг, будто испугавшись отваги русичей, повернули назад, и вот уже десятый год шёл, а о них ничего не было слышно. Только глухая тревога бродила среди народа, словно горячая ветровая волна по созревающей ржи, — и никто не знал, уляжется ли она, или нагонит за собой грозную, градовую тучу. А меньше всех знали и предвидели это князья и бояре. Они спокойно, после поражения на Калке, принялись за своё старое дело — споры за наследие престолов и подкоп под свободные и самоуправные общественные порядки. Неразумные! Они подкапывали дуб, который кормил их своими желудями! Если бы они обратили свою власть и силу на укрепление, а не на подрыв этих порядков в общинах и живых связей между общинами, то Русь, наверняка, не пала бы под стрелами и топорами монголов, а выстояла бы против них, как дуб-великан, глубоко укоренившийся, выстаивает осеннюю бурю!

Счастлива была Тухольщина, ибо до сих пор её как-то обходили алчные взоры князей и бояр.