Захар Беркут Страница 6

Уютно, спокойно и светло было на том подворье; поток отделял его от тракта, перекинутый широким мостком, и тихо журчал, плескаясь кристальной волной о каменную запруду. И Тугар Вовк взглянул туда.

— Ага, значит, здесь сидит тот тухольский владыка. Ну, рад познакомиться с ним. Посмотрим, что это за птица!

Максим хотел проститься с боярином и его дочерью и повернуть домой, но что-то будто тянуло его идти с ними дальше. Мирослава словно поняла это.

— Уже возвращаешься домой? — спросила она, отворачиваясь, чтобы скрыть своё смущение.

— Хотел было повернуть, да ладно, — провожу вас ещё через теснину к вашему двору.

Мирослава обрадовалась, сама не зная чему. И снова они шли вниз по селу, беседуя, поглядывая по сторонам, любуясь друг другом — голосом, присутствием, — забывая обо всём вокруг, об отце, о громаде. И хотя в разговоре не прозвучало ни слова о чувствах и надеждах, даже сквозь самые безобидные фразы дрогнуло тепло молодых сердец, согретых первой любовью. Таинственная сила тянула друг к другу эти две юные, здоровые и прекрасные души, чистые и незамутнённые, которые в своей невинности даже не думали о преградах, ожидающих их любовь.

А Тугар Вовк, шагая впереди, погружённый в тяжкие думы — как бы завтра выступить во всём блеске перед смердами и показать им своё достоинство — ничего не замечал между молодыми. Лишь одно раздражало его: смелость парня, который держится с ним и с его дочерью, будто они равные. Но пока он сдерживал гнев.

Они уже миновали село и приблизились к месту, где тухольский котлован замыкался, пропуская поток в долину узкой скалистой брамой. Солнце клонилось к западу, и косые лучи играли в вспенённой воде. От скал, сжимавших выход потока, тянулись длинные тени; в самой теснине было сумрачно, холодно и скользко. Внизу вода билось о груды камней, а наверху шумели высокие смереки и буки. По обеим сторонам, прямо над потоком, тянулись высеченные в скале удобные тропы — тоже дело тухольцев. Дрожь пробрала Мирославу, когда она вошла в эту диковинную «каменную браму»: то ли от холода и сырости, то ли бог весть от чего — она взяла отца за руку и прижалась к нему.

— Какое страшное место! — сказала она, остановившись в самой теснине, оглядываясь вокруг и вверх. И правда, место было дикое: поток шириной всего три сажени ровно прорезал лупаковую скалу. Незнающему показалось бы, будто это творение рук человеческих. А у самого прохода стоял прямо вверх гигантский каменный столб: внизу подмыт водой и потому тоньше, а сверху головастый, обросший папоротью и карликовыми берёзками. То был широко известный Сторож, будто охранявший вход в тухольскую долину и готовый обрушиться на любого, кто пришёл бы с враждой. Даже Тугар Вовк ощутил за спиной холод, взглянув на этого грозного Сторожа.

— Тьфу, какая опасная каменюга! — сказал он. — Так нависла над проходом, что, кажется, вот-вот рухнет!

— Это святой камень, боярин, — серьёзно ответил Максим. — Каждую весну ему приносят венки из красного огника. Это наш тухольский Сторож.

— Эх, у вас всё «ваше», всё «святое», всё «тухольское», — буркнул Тугар Вовк. — Слушать надоело! Словно за Тухольщиной и света нет!

— Для нас и вправду нет, — возразил Максим. — Мы больше всего любим свой уголок. Если бы каждый так любил свою землю, все люди жили бы спокойно и счастливо.

Максим в своей искренней простоте не замечал, как больно уколол боярина. Он не видел и злобного взгляда Тугара Вовка. Обращаясь к Мирославе, Максим продолжил мягким тёплым голосом:

— А о том камне, о нашем Стороже, расскажу, что слышал от отца. Давным-давно, когда в горах жили великаны, здесь, где теперь Тухля, лежало большое озеро; котловина была замкнута, и вода вытекала лишь поверху. То озеро было заклятое: в нём не водилось ничего живого; зверь, напившийся из него, погибал; птица, перелетавшая через него, падала и тонула. Озеро находилось под опекой Мораны, богини смерти.

Но однажды царь великанов поссорился с Мораной и, чтобы досадить ей, ударил своим волшебным молотом о скалу, проломил стену, и вся вода заклятого озера вытекла, утратив смертоносную силу. Околица ожила; дно озера стало плодородной долиной, зазеленело буйными травами; в потоке появились рыбы, по камням — всякая живность; в лесах — звери, в небе — птицы. Разгневалась Морана, ибо она не любит ничего живого, и закляла царя великанов в этот камень. Но самой долине она уже не могла повредить: не вернуть назад до капли воду и не заткнуть проход в скале. С тех пор царь не совсем погиб: он живёт в камне и стережёт долину. Говорят, когда-нибудь Морана ещё раз соберёт силу, чтобы завоевать нашу Тухольщину, но тогда заклятый Сторож рухнет на неё и раздавит своей тяжестью.

С трепетом слушала Мирослава этот рассказ: он глубоко отзывался в её сердце, — ей хотелось стать под руку доброго великана и выйти на бой с силой Мораны. Кровь забилась горячее в её молодом сердце. Как сильно, как горячо она в ту минуту любила Максима!

А Тугар Вовк, хоть и слушал, явно не верил: ещё раз глянул на каменного Сторожа и усмехнулся с презрением, будто подумал: «Эх, дурни смерды, на какую глупость полагают свою гордость и надежду!»

Путники уже миновали узкое горло потока и вышли на открытый свет. Перед ними раскрылась длинная долина Опора, оканчивавшаяся у слияния со Стрыем. Солнце клонилось к западу, переливаясь горячим пурпуром в широких волнах Опора. Тухольский поток бешено скакал и грохотал, стремясь окунуться в Опор. Его вода, отражая закатную красноту, казалась кровью, вырывающейся из огромной раны. Вокруг шумели уже тёмные леса.

Мгновение стояли они, напитываясь живительной красотой. Максим словно колебался, обдумывая мысль, засевшую в голове и рвавшуюся наружу. Наконец он набрался храбрости, приблизился к Тугару Вовку, дрожа и краснея.

— Боярин-батюшка, — сказал он необычно мягким, несмелым голосом.

— Чего тебе?

— Позволь мне быть твоим самым верным слугой...

— Слугой? Что ж, нетрудно, — приходи с отцом, наймёшься, коли так хочешь.

— Нет, боярин, ты не так понял меня... Позволь мне быть твоим сыном!

— Сыном? Но у тебя есть отец, и, как слышу, куда лучше, справедливее и мудрее меня, коли уж завтра собирается судить меня!

Боярин усмехнулся горько и ядовито.

— Я хотел сказать, — поправился Максим, — хотел сказать иначе. Боярин, отдай за меня свою дочь, которую я люблю больше жизни, больше собственной души!

Гром с ясного неба не так бы поразил Тугара Вовка, как эти горячие, но простые слова юноши. Он отступил на два шага и пронзающим, смешанным с гневом и презрением взглядом окинул Максима сверху донизу. Лицо его посинело, зубы стиснуло, губы дрожали.

— Смерд! — взревел он так, что окрестные горы отозвались эхом. — Какие слова смеешь ты мне говорить? Повтори ещё раз, неужто я правда услышал то, что мне почудилось?

Грозный крик пробудил в Максиме обычную смелость. Он выпрямился, словно молодой дуб, и сказал спокойным, но твёрдым голосом:

— Ничего дурного я не сказал, боярин; ничего, что порочило бы тебя или твою дочь. Я просил руки твоей дочери, которую люблю, как никто в мире не полюбит. Неужели между твоим боярским и моим мужицким родом такая пропасть, что любовь её не перепрыгнет? Да чем же ты так уж выше меня?

— Молчи, смерд! — прервал его яростный крик Тугара Вовк. — Рука моя судорожно сжимает рукоять меча, чтобы заткнуть им твою глупую глотку. Одно спасает тебя — то, что ты сегодня спас мою дочь. Иначе пал бы ты мёртвым за такие слова. Ты, безумец, посмел поднять глаза к ней?.. Если бы дело дошло до такого, она бы скорее погибла в кровавых объятиях дикого зверя, чем досталась тебе!

— Нет, боярин, не так говори! Лучше бы я погиб в лапах медведя, чем один её волос был бы тронут.

Мирослава отвернулась, скрывая слёзы, что брызнули из глаз, но Тугар Вовк не замечал и продолжал:

— И ты, низкий хам, равняешь себя со мной? Со мной, кто жизнь провёл среди князей, снискал княжью похвалу и награды за ратные дела! Моя дочь может выбирать жениха среди первых и славнейших, а я должен отдать её тебе, смерду, в твоё тухольское гнездо, где она завянет и пропадёт в нужде! Нет, нет, уйди, бедный мальчик, ты не в своём уме, сказал это в припадке безумия!

Максим понял, что надежды разбиты: боярин слишком высоко себя ставит. Как ни тяжко было, ничего не оставалось.

— Боярин, боярин, — сказал он грустным, но тёплым голосом, — слишком высоко ты поднялся на крыльях гордыни, — но берегись! Судьба обычно выше всего поднимает тех, кого хочет низринуть глубже всего.