Захар Беркут Страница 10

Порядки те святые, но не потому, что они стары и установлены нашими отцами, а потому, что они свободные: они не стесняют доброго в добром деле, но сдерживают только злого, кто хотел бы навредить общине. Эти порядки не сковывают и саму общину, а, напротив, придают ей силу и власть — для охраны всего доброго и полезного, и для уничтожения всего дурного и вредного. Если бы не те серебряные обручи, то деревянные кольца легко могли бы лопнуть, и вся целостность цепи распалась бы. Так и с нашими святыми общественными установами: если бы не они, то и вся община погибла бы. Слушайте же, честная громадо! Воровские руки тянутся сорвать с колеса нашего те серебряные обручи, чтобы ослабить и растоптать ногами наш общественный строй, при котором мы так хорошо жили!

— Нет, мы им этого не позволим! — крикнула громада в один голос. — Встанем на защиту своей свободы, даже если придётся пролить последнюю каплю крови!

— Молодцы, дети! — растроганно сказал Захар Беркут. — Так и должно быть! Поверьте мне: это сам дух нашего великого Сторожа прорёк из вас! Его силой вы постигли смысл той хоругви, что реет на нашем знамени. Почему она красная? Потому что означает кровь! До последней капли крови должна община защищать свою свободу, свой святой порядок! И верьте, недалека та минута, когда эта кровь и вправду понадобится! Будем готовы пролить её за свою защиту!

В ту минуту, словно по знаку, глаза всех обратились в сторону деревни.

Там, на дороге, ведущей от села мимо водопада в горы, показалась небольшая толпа пышно вооружённых людей. То шел в полном блеске на тухольский сход боярин Тугар Вовк со своей дружиной.

Несмотря на жаркий весенний день, боярин был в полном рыцарском снаряжении: в блестящих железных доспехах, поножах, наголенниках и в сияющем медном шлеме с развевающимся сверху султаном из петушиных перьев. У пояса в ножнах висел тяжёлый боевой меч, через плечо был перекинут лук и колчан со стрелами, а за поясом торчал топор с широким стальным лезвием и бронзовой чеканной обухой. Поверх всей этой грозной брони, в знак мирного намерения, боярин набросил на себя волчью шкуру с пастью, переделанной в застёжку на груди, и с лапами, обхватывающими пояс острыми когтями. Вокруг боярина шло десять воинов — лучников и топорников — тоже в волчьих шкурах, но без доспехов. Невольно содрогнулась тухольская громада, увидев приближение той «волчьей дружины»; все поняли, что это и есть тот самый враг, что посягает на их свободу и независимость. Но пока они не подошли, Захар заканчивал свою речь.

— Вот и идет боярин, который хвалится, что князь по своей милости подарил ему наши земли, нашу свободу, нас самих. Видите, как гордо он выступает в сознании княжеской милости, в чувстве, что он слуга князя, раб! А нам не нужна милость боярина, и становиться рабами мы не собираемся — вот почему он ненавидит нас и зовет смердами. Но мы знаем, что гордость его пуста, а истинно свободному человеку приличествует не гордыня, а спокойное достоинство и разум. Проявите к нему уважение и разум, чтобы не мы унизили его, а чтобы он сам в глубине совести почувствовал себя униженным. Я окончил.

Тихий шепот удовлетворения и радостной решимости прошёл по рядам. Захар сел на своё место. Мгновение на майдане стояла тишина, пока Тугар Вовк не подошёл ближе к раде.

— Здравствуй, громадо! — сказал он, прикоснувшись к шлему, но не снимая его с головы.

— Здрав будь и ты, боярине! — ответила громада.

Тугар Вовк уверенной, горделивой поступью выступил вперёд и, едва окинув толпу взглядом, произнёс:

— Вы звали меня к себе — вот я. Чего вы от меня хотите?

Слова его были сказаны резким, надменным голосом, явно демонстрируя превосходство над общиной. При этом он не смотрел на людей, а вертел в руках топор, любуясь блеском его лезвия и обуха — всем своим видом показывая презрение к раде.

— Мы призвали тебя, боярине, на общественный суд, чтобы, прежде чем судить твои поступки, выслушать тебя. С каким правом и с какой целью ты вредишь общине?

— На общественный суд? — с удивлением повторил Тугар Вовк, поворачиваясь к Захару. — Я слуга князя и боярин. Меня может судить только князь или равный мне боярин.

— Кто ты по службе — спорить не станем, нас это не касается. А о твоих правах поговорим позже. Сейчас лишь скажи, откуда ты пришёл в наше село?

— Из княжеской столицы — Галича.

— А кто велел тебе сюда идти?

— Мой и ваш господин, князь Данило Романович.

— Говори за себя, боярине, а не за нас! Мы — свободные люди и не признаём над собой господина. А чего же велел тебе твой князь прийти в наше село?

Лицо боярина налилось злостью, но, поколебавшись, он сдержал порыв.

— Он велел мне быть стражем его земель и подданных, воеводой и начальником Тухольщины, и дал мне и моим потомкам тухольские земли в вечное владение за мою верную службу. Вот его грамота, печать и подпись!

С гордым движением Тугар Вовк вынул из-за пояса грамоту, поднял её и показал громаде.

— Убери свою грамоту, боярине, — спокойно сказал Захар, — мы её читать не умеем, а печать твоего князя нам не закон. Лучше скажи, кто такой этот твой князь?

— Как это? — вскрикнул изумлённый боярин. — Вы не знаете князя Данила?

— Нет, не знаем никакого князя.

— Повелителя всех земель, от Сяна до Днепра, от Карпат до устья Буга?

— Мы его никогда не видели, и он нам не повелитель. Ведь пастух, хозяин стада, бережёт его от волков, гонит в полуденный зной к прохладному потоку, а в ночную стужу — в тёплое стойло. А князь — бережёт ли он своих подданных?

— Князь даёт им мудрые законы и судей, посылает верных слуг защищать от врага.

— Неправду сказал ты, боярине, — строго заметил Захар. — Видишь, солнце на небе закрыло лик, чтобы не слышать твоей лжи! Наши законы — от отцов и дедов, княжьих судей мы не знаем, и сами судим по общему разуму. Без княжьих воевод жили наши предки, живём и мы, и, как видишь, дома наши целы, дети не в плену.

— Так было до сих пор, но так больше не будет.

— Что будет дальше, мы не знаем, и ты, боярине, не знаешь. Скажи ещё одно: твой князь — справедливый человек?

— Весь мир знает и восхищается его справедливостью.

— Значит, он послал тебя насаждать справедливость в наших горах?

Боярин смутился, но через мгновение ответил:

— Так.

— А может ли справедливый человек несправедливо обижать своих подданных?

Боярин молчал.

— Может ли он несправедливостью привить в сердцах справедливость, обидой — заслужить любовь?

Боярин молчал, играя топором.

— Смотри, боярине, — заключил Захар, — уста твои молчат, но совесть говорит: так не может быть. А ведь твой справедливый князь поступил с нами именно так — с теми, кого не знает, кто зла ему не чинил, а, напротив, ежегодно приносил богатую дань. Как он мог так поступить?

Тугар Вовк метнул гневный взгляд на Захара и сказал:

— Старик, ты несёшь вздор. Князь не может никого обидеть!

— А всё же он обидел нас — вот той самой грамотой, которой ты хвалишься! Подумай: не обидел бы я тебя, если бы без твоей воли снял с тебя этот блестящий панцирь и отдал его своему сыну? А твой князь сделал то же с нами. Что для тебя панцирь, то для нас — земля и лес. Мы веками хранили их как зеницу ока, а теперь ты являешься от имени князя и говоришь: «Это моё! Князь дал мне это за заслуги!» И выгоняешь пастухов, убиваешь нашего лесника — на нашей же земле! Скажи, можно ли после этого считать твоего князя справедливым?

— Ты ошибаешься, старик! — ответил Тугар Вовк. — Все мы — собственность князя: и с имуществом, и со скотом, и с землёй. Один князь свободен, а мы — его невольники. Его милость — наша воля. Он может с нами делать всё, что захочет.

Как удар по темени, оглушили Захара эти слова. Он склонил седую голову и долго молчал. Молчала и громада, мрачно и понуро. Наконец Захар встал. Лицо его прояснилось. Он поднял руки к солнцу:

— Солнце пресветлое! — сказал он. — Ты, благодатное, свободное светило, не слушай этих мерзких слов, что осмелился сей человек произнести перед твоим лицом! Не слушай, забудь, что они были сказаны на нашей, доселе незапятнанной земле! И не накажи нас за них! Ведь ты не пропустишь этого без кары — я знаю. И если там, в Галиче, возле князя плодится много таких людей — сотри их с лица земли! Но не губи вместе с ними и весь наш народ!

Успокоившись, Захар снова сел и обратился к боярину:

— Мы слышали, боярине, твоё убеждение, — сказал он. — Не повторяй его перед нами, пусть оно при тебе и останется. А теперь послушай, что мы думаем о твоем князе. Послушай — и не гневайся. Видишь сам: отца и опекуна в нём мы видеть не можем. Отец знает нужды и желания ребёнка, а он нас не знает и знать не хочет. Опекун бережёт подопечного от врага и вреда — князь же не защищает нас ни от дождя, ни от града, ни от медведя — а это наши главные враги. Правда, он заявляет, будто защищает нас от венгерских воинов. Но как? Насылая на нас ещё худших врагов — своих алчных бояр с дружинами. Венгры нападут, возьмут добычу и уйдут. А боярин — если нападёт, то останется и будет стремиться навечно сделать нас рабами.