Захар Беркут Страница 25

Новая религия, зародившаяся далеко на Востоке, утвердилась на нашей земле, а точнее — слилась с нашей древней верой, и только эта смесь позволила ей спокойно ужиться с народным мировоззрением. Постепенно вымирали старцы, сведущие в старой вере, и, хотя некоторые из них еще были живы, уже не осмеливались открыто исповедовать её, не смели обучать ей молодое поколение, но жили уединённо, храня веру в сердце с печальным сознанием, что вместе с ними она сойдёт в могилу.

Одним из последних открытых последователей старой веры на нашей Руси был Захар Беркут. И диво дивное — это преклонение перед древней верой он вынес из Скитского монастыря, от старого монаха Акинтия. То ли чудной старый лекарь случайно рассказывал своему ученику о древней вере, столь близкой природе и её силам, то ли и сам его дух более склонялся к этой вере, в противовес суровому византийскому христианству — но как бы то ни было, из общения со старым монахом Захар вынес глубокую приверженность к старой вере и поклялся оставаться ей верным до самой смерти. В своей Тухле он знал о «Ясной поляне», где уже давно угас вечный огонь и не курился ароматный можжевельник, а которую корчинские священники провозгласили местом проклятым и нечистым. Но хоть поляна и была заброшена, никто до сих пор не осмелился прикоснуться к образу Солнца — золотой бляхе, коей он был украшен. Тот золотой образ по-прежнему сиял в глубине святилища, ожидая полуденного солнца, чтобы вновь разгореться тысячами искр. По собственной воле Захар Беркут взял на себя заботу о святыне: тропинка через поляну к пещере была протоптана его ногами. Каждую весну, на протяжении уже более пятидесяти лет, Захар, выходя за целебными травами, уединялся на Ясной поляне, проводя там в молитвах и размышлениях по целой неделе, и каждый раз возвращался в село с окрепшим духом и ясным, чистым умом. Не раз тухольцы видели из своей долины, как над верхушками елей, окружавших Ясную поляну, вился синий дым ароматного можжевельника, и говорили между собой: «Это старик молится старым богам». И говорили это без насмешки, без вражды — ведь Захар, хотя и не учил никого своей вере, зато упорно наставлял всех уважать чужие убеждения и чужую веру.

И вот туда, на Ясную поляну, в эту страшную ночь собрались старцы Тухлі. Огромный костёр пылал в центре поляны; древние ели шумели таинственно, словно вспоминая времена былые; в отблеске огня золотой образ солнца в пещере отливал кровавым сиянием; старцы, погружённые в думы, сидели, слушая стук топоров в лесу и рассказы старого Захара о древних временах. Некий дух овладел им ныне. Тот, кто прежде редко говорил о старой вере, ныне заговорил — и с такой сердечной болью, с какой обычно говорят лишь о самом близком и дорогом. Он рассказывал о подвигах Дажбога, победах Световита, о том, как три святых голубя — Дажбог, Световит и Перун — сотворили землю из песчинки; как Дажбог три дня искал на дне бездны и нашёл три зёрнышка: пшеницы, ржи и ячменя, и подарил их первому человеку — Деду — и его жене Ладе; как Перун дал им искру огня, а Световит — волосинку, из которой по его благословению появились корова и пастух, названный Волосом. Затем Захар поведал о жизни первых людей, о великом потопе, от которого спасались в горах и пещерах, о древних великанах и их царе — тухольском Стороже, что сдержал воды тухольского озера. Старцы слушали всё это, как весть о каком-то неведомом, новом мире; многое из того, что они слышали в песнях, теперь стало ясным, сложилось в цельную картину. Сам Захар Беркут показался им последним из тех добрых великанов-стражей тухольских, о чьих делах поздние поколения будут слагать предания.

И вдруг хрустнул сухой хворост на тропинке — и из лесной темноты вышли Мирослава и Тугар Вовк. Мирослава сразу подошла к Захару, а боярин остановился у костра.

— Отец, — сказала Мирослава Захару, — я видела твоего сына!

— Моего сына? — спокойно спросил Захар, как о покойнике.

— Да! С помощью этого перстня я прошла через монгольский стан и увидела его. Надейся, отец, что он скоро будет на свободе!

— Трудно, дочка, трудно... Но кто это пришёл с тобой?

— Это я, старец, — выступил вперёд Тугар Вовк, — узнаёшь меня?

— Лицо твоё узнаю, — ты был боярином Тугаром Вовком. Что привело тебя к нам?

— Я пришёл к вам, старцы тухольские, как посол от великого Бурунды-бегадира, начальника монгольской силы.

— Чего же хочет от нас Бурунда-бегадир? — спросил Захар.

— Бурунда-бегадир велит сказать вам, что его сила велика и непобедима, что напрасно вы строите заграждения на тропах, напрасно готовите метательные машины — ничто не поможет вам против его могущества.

— Видно, твой Бурунда уже начал нас бояться, раз пытается запугать. Это добрый знак. Говори дальше.

— Нет, старец, не следует тебе пренебрегать словами начальника монгольского. Его угроза — уже половина кары, а кара его страшна, как кара небес! Слушай же: цель его похода — земля венгерская, наследие Арпада, что был вассалом великого Чингисхана, а ныне не хочет признать его власти. Чтобы наказать мятежника, Чингисхан послал свою силу к закату. Ваше ли дело — препятствовать этому походу? Бурунда-бегадир, начальник одной части этой силы, желает мирно разойтись с вами. В его руках ваш пленник, твой сын, старец. Он говорит так: разберите свои заграждения и пропустите войско через вашу долину, и взамен он вернёт вам пленника живым и невредимым. Подумайте, какую выгоду вам сулит милость Бурунды! Ваше сопротивление бесполезно: так или иначе, монголы прорвутся. Но они не хотят тратить время, не хотят проливать вашей крови и готовы обменять пленника на проход. В противном случае — смерть, страшная смерть, ждёт пленника, а вас — кровавая резня. Выбирайте, что лучше!

Внимательно слушали старцы Тухлі слова Тугара Вовка, и на некоторых они произвели впечатление. Заметив это, Захар сказал:

— Честные братья, хотите ли вы посоветоваться по совести о предложении Бурунды или дадите единый ответ?

— Посоветуемся, посоветуемся! — сказали старцы. Тогда Захар попросил Тугара Вовка удалиться на время. Боярин с гордостью отошёл в сопровождении дочери.

— Захар, — сказал один из граждан, — ведь речь идёт о жизни твоего сына. Может, лучше отказаться от боя и спасти парня?

— Речь идёт не о моём сыне, — твёрдо ответил Захар. — Если бы это касалось только его, я бы сказал вам: «У меня нет сына, он пал в бою». Но речь о наших соседях — верховинцах и загирянах, что пришли нас защищать. Если мы уступим, они, не готовые к бою, погибнут от рук монголов. Потому я говорю вам: не думайте о моём сыне, решайте так, будто он уже в могиле!

— Но, всё же, Захар, борьба с такой силой — дело сомнительное.

— Что ж, тогда мы все погибнем в бою, и пусть монголы идут по нашим трупам. Так мы хотя бы исполним свой долг. Соглашаться сейчас — значит продать не сына, а наших союзников. Это будет позор, это будет предательство. Но кто знает, может, борьба не такая безнадёжная? Наше положение сильное, монголы заперты в каменной ловушке. С малыми потерями мы можем отбить их нападения. А может, даже не придётся. Сегодня ночью мы выпустим на них союзника, против которого ничто человеческое не устоит, будь оно хоть в десять раз сильнее монгольского!

— Значит, ты советуешь отвергнуть предложение Бурунды?

— Совершенно определённо.

— И обречь сына на смерть?

— Не упоминайте о моём сыне! — вскрикнул с болью Захар. — Кто при таком деле заговорит о нём, тот встанет на сторону отцовского сердца против моего разума. Разум говорит — отказать! А что говорит сердце — то моё личное дело!

— Пусть будет по-твоему, — сказали старцы. — Если богу угодно его смерть — мы не сможем противиться; если нет — он и так спасётся из пасти врага.

Позвали боярина, и Захар встал, чтобы объявить решение громады. Смертельная тревога сжала сердце Мирославы: бедная, она всё ещё надеялась, что тухольцы захотят выкупить её Максима.

— Разумно, — конечно, по-своему разумно, — советовал ты нам, боярин, заключить соглашение с твоим начальником. Мы и не удивляемся: твой долг — говорить так, исполнять волю того, кому ты служишь. Послушай теперь, что скажет тебе наш народный, общинный разум. Если бы речь шла лишь между мной и твоим бегадиром, я бы отдал ему всё, даже свою старую голову, за спасение сына. Но ты предлагаешь неравный обмен, от которого выиграю только я, а пострадают целые общины. Разве можно так меняться? Какой верховинцам прок от моего сына? Выпустив вас из долины, мы выпустим беду на тех, кто верил в нашу защиту. Мы дали им слово, и за то они прислали нам пятьсот бойцов. Наш долг — стоять до конца, и мы будем стоять. Быть может, бог даст вам победу, и тогда вы пройдёте — но лишь по трупам всех тухольцев. А может, победа будет за нами, и тогда знайте: войдя в нашу долину, вы вошли в свою могилу. И не выберутся из неё даже ваши мёртвые. Или мы все погибнем, или вы — иного выбора нет. Это — наш ответ.

Лицо Захара пылало огнём при этих страшных словах — так, что боярин, глядя на высокого старца с простёртой рукой, не мог вымолвить ни слова. Он понял, что дальнейшие разговоры бессмысленны, и молча отвернулся, уходя обратно в свой стан.