Пока не нащупал тут же голые женские трусы. – А-а, тогда я начал ещё удобнее для этого упираться рукой, не думая ею, к чему это может её привести. Потому что там на стене была невидимая мною в темноте дореволюционная электропроводка. Будь проклят царат!
Состоящая из сплетения медных проводов, чью старую от времени изоляцию я неосторожно взял и раздавил, уже истлевшую к тому времени. Та, ещё с дореволюционных времён, давно ждала своей очереди, потому что от старости пересохла и могла легко раскрошиться в положенный ей срок.
Рассыпаться, то есть. Но тут виновата была ещё и дореволюционная секция железных перил, которые от своей старости тоже облезли краской, совершенно проржавев до голого металла. Чем легко пропустили мой контакт от фазы моей руки до её ручек, которыми она сжимала железо, заземляя их на холодную сталь.
"Трісдиць!"
Этот неожиданный для всех электрический удар пробежал лучше всего где? Там, где влажность особенно солёного мокрого свойства, какими были в тот момент наши соприкосновения. Именно там ударила искра, от которой моя незнакомка от такого нежданного контакта вдруг получила по психике нервов неслыханный ею разряд, в силу чего закричала так, что и выскочила из своей оставшейся одежды, чтобы хоть как-то разъединить страшную контактную группу, и когда ей наконец удалось рывком, убежала сквозь двери, несмотря на темноту. Потому что ещё нет на Земле такой силы, которая могла бы объяснить женщине, что же там на самом деле произошло.
Сказал он и, наконец, выдохся, то есть увидел себя голым среди чужих, абсолютно одетых людей.
– Так вот оно что! – вдруг прозвучало с верхнего этажа.
– Так вот как! – откликнулось с третьего. – Вот чего они, суки, каждую ночь тут безумно кричат, пугая нормальных жильцов!
Мы замерли.
А второй и третий этажи, увидев наконец вооружённый до зубов наряд милиции, от страха прямо обрадовались:
– Как же тут теперь жить? – кричалось тремя этажами в один голос. – Сколько раз и звонили, и писали про безобразия и подавали заявления, и никто не ремонтирует эти дикие крики. Так вы же милиция, так хоть вы наконец пригоните сюда хоть раз службы ЖЭКа, чтобы они, взяв инструмент и соответствующие материалы, прекратили наконец этот позорный беспредел!
(Тряся лесополосу криком, к далёкому общежитию очень бежала очень голая женщина. Уперлась и остановилась там, где была стена. И хоть было темнище, она сняла длинноногие свои шпильки и испуганно прикрылась, где были груди. После чего нащупала ими, толкнула фрамугу. Ещё и доселе из глаз головы летели искры, а не с противоположной их стороны, как бы им положено, ещё и доселе магнитные поля взъерошивались там и оргазм не отпускал, поэтому она везде настороженно прислушивалась. После чего тайно наконец соскользнула с подоконника и, пользуясь такой же самой, как и в её глазах, несусветной тьмой, нащупала свою постель, вскочила и начала тихонько отдышиваться, чтобы громким тупотом грохота сердца не разбудить соседок по комнате, спящих на койках. Но сон не приходил почему-то, пока она, ворочаясь, не коснулась холодной трубы центрального отопления, её пробило синей искрой, треснуло, после чего разряд пробежал по всем сетям труб аж до стадиона, от чего там рвануло салютами и "Евро-2012" началось. Оргазм вмиг прекратился, поэтому несчастная женщина облегчённо скинула туфли, быстро успокоилась и ещё быстрее замкнулась в себе, отсекая навсегда от себя страх необъяснимой теперь никем причины правды).
Прилетают фантазии
И мы шли, нет, не наугад, потому что у нас был проводник, это он шёл наугад, изображал знахаря с длинной реденькой бородой, однако мы все догадывались, что он был бывший учитель химии или, по крайней мере, биологии, делал вид, что знает дорогу, выдумывал самодельные ритуальные направления, так или иначе, а мы всё-таки ни разу не попадали в одно и то же село, и это было главное, безошибочно угадывал доброжелательные дома, а вот на пути встречалось всякое, потому что наша главная цель – чтобы попутчики (а это бывают совсем разные люди, особенно мужчины, особенно вооружённые) не догадались, что наши девочки – это не сёстры, а одна, Оля, это мама другой, Марусеньки, хоть ей всего тринадцать лет, однако попались нам по дороге такие, что сделали её мамой, Боже, как же тяжело нам тогда было, совсем избитые, чуть не погибли, особенно потом, потому что с ребёнком, я плакал: ну почему я так медленно расту... правда, мы стали гораздо осторожнее, а теперь я носил по росту два артиллерийских тесака, почти сабли, но удобные, потому что прекрасно прячутся под одеждой – мах! – и оба в деле, а кто ждёт дела от подростка? Жестокие, "зацикленные на себе", как говорил наш шаман-лоцман, то есть скрытый сельский учитель. Они выставляют жестокость перед собой, это их правда, и делают всё что угодно с другими, кто не жестокий, такое случается среди попутчиков, однако даже вооружённый не ведает, что он такой же, каким был и в каменном веке, что новейшее его оружие не защитит от неожиданного острого камня в руках мальчишки, главное – ударить сразу сильно и точно, как случилось с двумя артиллеристами, они уже властвовали над нами, боговали, унижали, набирали над нами своей правды и подсовывались ею к Олиньке, а та только и могла, что прижимать младенца, будто он мог защитить, вот тут для артиллеристов и наступает неожиданность – раз! Два! А потом три и четыре. Кроме удобных тесаков у них оказалось много полезного – зажигалки, припасы, кое-какой инструмент, ба, драгоценности, одежда (особенно обувь), слишком великая, но годная для обмена даже в пустыне, где всё же встречаются селения с добрыми людьми, чтобы отдохнуть, прийти в себя, помыться, например, залечить ноги – это напоминает методику местных паучков – их огромное количество удивляло – чем же они питаются, если здесь всё для них непригодно? Наконец наш учитель догляделся: выпуская и плетя паутину, они распускали её по ветру и она значительно утолщалась, твердея, тут ещё добавить утренней росы, вот так понемногу увеличивалась, а потом паучки её и съедали, переваривали и плели новую. Мы им завидовали, потому что они могли и летать на ней за ветерком, а нам надо было делать это ногами по камням, то есть всё время смотреть под ноги, чтобы не наступить на камень или расщелину, особенно остерегаться больших глыб, за которыми подстерегает засада, на которую подстерегаю я, каждый раз засовывая под лохмотья руки, нащупывая рукавицы оружия, моля Бога, чтобы больше не вырос, оставался вот таким вечным мальчишкой, неприметным на рост, совершенно безопасным, которого ведёт за руку седобородый самодельный сельский шаман, изо всех сил изображая, что этот пейзаж когда-нибудь закончится.
Кирзовая ночь
(мини-повесть)
Аты-баты, шли солдаты,
садок вишневий коло хати.
Сонная гусеница двигалась сотней сапог, освежая всё вокруг гуталиновым духом. Тем временем Вович-салага дежурил под грибком, с наслаждением глядя на плац, потому что пришёл сам замполит, замполлитра Саприченко, бывший кавалерист, помуштровать пехоту.
– Люблю, – приказывал он каждый раз, – вот люблю это дело, помуштровать, и всё. Люблю!
Вович-салага только что встретил утро в сосновом бору, потому что дежурил, ещё минуту назад вверенный ему грибок напоминал такой же самый в далёком мечтанном "Гидропарке", а сейчас уже нет, хотя солдат и сдерживал счастье, что товарищи тянут носок, а он нет.
Подполковник рявкнул, рота послушно дёрнулась и поползла на место, где никогда не ступала нога женщины, на полигон. К радости Вовича-салаги, рота состояла в основном из дедов и черпаков, это такие, которым кирзовые сапоги мозоли уже не натирают, а наоборот; и салага размышлял, отчего же вся наша отечественная пресса не раз и не два объявляла войну туфлям на высоких каблуках, потому что они вредны для здоровья, и ни один тебе журнал не заикнулся про кирзачи, которые, хотя и с низким каблуком, но, безусловно, не более полезные. Правда, пока их не отполируешь изнутри онучами.
Сотня фляг булькала в такт с водой, топ-топ, хлюп-хлюп, закроешь глаза под грибком – и ты уже снова в "Гидропарке" под плеск днепровских волн, именно тут рота раззявила рот на ширину приклада и запела полковую, Вович так встрепенулся, что Днепр исчез.
Марусю – раз, два, три, калину,
Чёрнявую девушку,
В саду ягодой рвала!
***
Кусок Дерчак был такой: глаза цвета пряжки, лицо фактуры противогаза, зубы хоть редкие, но чёрные, будто их чистил ваксой, словом, Вович-салага его не любил, потому что был при нём шестеркой и страдал, потому что лицо у начальника и без того было такое, хоть фиговым листком его прикрывай. Рота идёт, а кто-нибудь и кинет ему в спину:
– Кусяра!
Кусками в пехоте прозывают старшин-сверхсрочников; правда, во флоте их комментируют не лучше – сундуками. На кораблях существует ещё более страшная должность: замкомпоморде (заместитель командира по морским делам), поэтому Вович с ужасом радовался, что служит на суше.
Что касается полкана Саприченко, тот наоборот, был расслаблен, ему вдруг показалось, что служивые ещё больше подобрались, и он похвалил роту.
– Служу Советскому Союзу! – ответила та.
***
Однажды в воинскую часть прибыл генерал товарищ Панченко с ревизией, и начальство решило показать ему показательную атаку. Тогда же деды и решили отомстить кусаре Дерчаку, "собака – друг человеку", – говорили они, – "однако беда, когда человек становится собакой".
И вот – атака! Солдаты ползают, бегают, падают – всё как положено, но что это? Дерчаковцы после каждого выстрела вдруг лезут в густую траву и начинают собирать стреляные гильзы... Ужас.
Слава Богу, генерал и не взглянул на манёвры, он сидел в тени от грибка и чавкал. А потом собрал офицеров и начал разбирать – достал записную книжку, читал оттуда: первая рота не туда пошла, вторая не туда стреляла, третья вообще остановилась.
Удивляется офицерьё:
– Вот это профи... Как же так – ни разу на поле не глянули, а всё начисто знаете наперёд?
– А вот так, – чавкнул генерал, – под Можайском было, в 1934 году. Помню, тогда приехал к нам на манёвры сам Ворошилов и лично разбирал. Я тогда, не будь дурак, все его слова записал, – генерал сладко чавкнул и постучал ноготком по переплёту, – и с тех пор они меня ни разу не подвели.
Уже после "летучки" навеселе полкан подозвал Дерчака и взял его за гланды:
– Что это за атака у тебя была, я тебя спрашиваю!
– Не смею сметь, товарищ подполковник...
– Тамбовский волк тебе товарищ, я тебя спрашиваю: что ты со мной сделал? Мудаком хотел выставить? Перед генералитетом?
– Не смею...
– Кто это так рядовых научил стрелять, а? Чтобы они за патронами ползали? А я тебе, падле, доверял, в первый ряд тебя ставил! А если бы, падла, товарищ Ворошилов приехал – ты бы меня тоже опозорил? А? Кто их такой херне научил?
– Товарищ подполковник, они сами так научились...
– Как это?
– Назло мне, товарищ подполковник...
– Это называется потерять авторитет в лице подчинённых, так?
– Так точно!
– Любить их надо, людей.