Папа увидел на нём чёрные прорехи и ругался:
– Курить начал? Смотри у меня, – вынюхивал он.
Но каждый раз привозил с рейса новый.
Машинист с Блочка прибыл из столицы с первой партией заграничных лекарств, хорошо, что у нас была Москва и в ней были такие хорошие пилюли, от которых мама быстро вставала на ноги.
– Что это такое? – удивлялась она, когда я тайком приносил для неё с чёрного рынка твёрдый жёлтый сыр.
– Это в Голландии такой делают. Лечись им, мама. Только отцу не говори.
– Боишься? Говори, где взял?
– Вступил в "красный крест", мама. И там нам выделили.
– За что?
– Кто хороший активист.
– Ты же, сынок, старайся. А я тебя не подведу.
И действительно, она быстро шла на поправку, снова становилась молодой и весёлой. Чего не скажешь про папу, потому что его начали узнавать повсюду по области – сначала цыганята показывали на него пальцами и радовались, а потом и в пивных над ним смеялись, и на базаре; дошло до того, что он не мог спокойно в кинотеатр зайти или сесть где-то за магазином поиграть в карты. Даже в домино, однажды под клубом компания, хохоча, показала ему такое фото.
– Мужик, снимай штаны, – надрывались они, – и показывай ту бородавку! – тыкали они в изображение.
Поэтому он додумался сбрить кудри и побрил усы, потом взял увеличительное стекло, выжег совсем бородавку, и наша семейная жизнь наладилась.
Для протокола
(из цикла "Быстрая проза")
Когда мы патрулировали окрестности в честь будущего "Евро-2012", то уже ничего интересного не ждали, а особенно ужасного, как это бывает с каждым правоохранителем. Если бы не дикий, сказать бы, неслыханный крик "а-а-а!!!", такой, что в нём уже никак нельзя было распознать женского. Не успели мы сообразить, как поняли, что он доносится из парадного трёхэтажки дореволюционного образца, как оттуда вырвалась женщина, крича всем, чем могла, не обращая внимания, что она была кругом голая, промчалась сквозь нас сквозь ночь, в чём была.
Это место пользовалось дурной славой, но так давно, ещё с дореволюционных времён, что все уже и не смогли вспомнить причину. Потому что свидетели всегда ничего конкретного не могли сказать, кроме как про привидения.
Одетая лишь в подтрусовый бандаж, почему-то перекинутый через левую грудь, где кроме него на ней больше ничего не было, кроме одежды в виде двух остроносых туфель на таких же высоких каблуках. Несмотря на это она превышала скорость, с какой ещё не бегала ни одна, даже одетая, женщина.
Поэтому я сразу отдал приказ Дацько, чтобы он догнал голый объект. И вот почему. Потому что у Дацько были лучшие нормативы, особенно по барьерному бегу. Потому что кто бы увидел тот белеющий её в темноте таз, который с помощью двух обутых ног скачет через овраги и заборы, тот бы понял. Поэтому Дацько отказался.
– А если это иностранная футболистка? – приказал я.
Поэтому Дацько тут же обнажил мгновенно свой табельный пистолет и с ним взял быстрый курс.
Мы немного любовались, как он это делает сквозь препятствия. Пока не услышали из того же страшного парадного тихий, почти нечеловеческий смех, до такой степени он был неуловимый. Такой бывает лишь в кино или в компьютерных играх. Тут мы тоже обнажили свои "Макаровы" и скрытно двинулись с обеих сторон к тем дверям, не выпуская их тьму из глаз. Так оно заворожило неслышимым хихиканьем, что я совершенно забыл отдать приказ, чтобы окружить его с тыла чёрного хода.
Наверное, не об этом я думал, потому что тихий смех уже начал активно терять свою тихость, переходя в откровенный сатанинский рёв, какой всегда бывает у маньяков. От которого мы бы присели, если бы не пистолеты, за которые мы и удержались, как это бывает в кино, особенно если оно не на экране, а наоборот. По моей чёткой команде я и все остальные чётко включили фонарики и ими ворвались внутрь.
И онемели.
Потому что увидели ими тоже мужчину, потому что он был тоже голый, потому что одет только в полное отсутствие одежды. При этом он как-то странно тыкал пальцем в пустую стену, что приводило его в ещё более дурацкий смех, чем был раньше. Когда же он увидел против себя голые пистолеты, то убрал свой ещё эрегированный орган члена, больших, как даже по нашим милицейским меркам, размеров. Таких, что на нём отсутствовал хоть какой презерватив, который, если бы он был, мог бы предотвратить несчастье...
Нас это очень удивило сначала, и мы почему-то подумали:
"Наверное, это от магнитных бурь".
Потому что когда магнитные бури да ещё в порнолунье, тьфу, то есть в полнолуние, то все маньяки выходят тогда из своих домов-укрытий и, ясное дело, не заботятся при этом никак о предохранительных средствах. Что хоть бери и просто не выходи на дежурство. А, как потом оказалось, мы были очень близки к истине насчёт отсутствующего на месте преступления презерватива.
Поэтому он, чем мать родила, сел прямо на ступени. Даже не подложив для этого женской одежды, которая густо валялась рядом, будучи при этом разбросанной.
– Будем в игрушки играть или в молчанку? – по уставу спросил я.
От чего голый маньяк охватил себе голову голыми руками и так же тихо зарыдал. Что стало даже слышно, как потихоньку отмыкаются замки по всем присутствующим здесь этажам.
При этом он непрестанно тыкал пальцем в ту же самую противоположную стену, что само по себе усиливало его рыдания.
Так бы продолжалось ещё долго, если бы вовремя не прибежал очень запыхавшийся Дацько, по какой причине не могший говорить, то он показал жестами пистолету, что преследуемая им женщина ловко оторвалась от вверенной ему погони аж за лесополосой.
– Убежала... – горько вздохнул маньяк.
В этом месте у него прекратилась эрекция, и он начал давать показания:
– Что я, ну, я, ну, шёл себе с работы и тогда я увидел прямо перед собой, ну, женщину. Которая, видимо, мне понравилась, потому что я зашёл за ней в гастроном. Потому что зачем бы я ещё, дурак, туда заходил? Вот это нас и сближало тогда, потому что она тоже мирно бродила между разными прилавками, такими же, как и я.
Это нас очень сблизило, особенно меня. Особенно, когда она резко так отступила от очень колбасного прилавка, наступив при этом длинной шпилькой своего каблука мне прямо на ногу.
"Ой, простите", – сказала она как-то неожиданно при этом.
Я онемел. Потому что все остальные женщины в таком случае кроме мата ничего не дают. Так что я подумал, что она при этом воспитанная.
"Да что вы", – вырвалось у меня, – "если хотите, можете ещё и на другую наступить".
И кто бы мог подумать? Ну? Потому что она взяла и так легко и нажала другой своей острой шпилькой на другую мою ногу. Так что мы с ней вдруг оба взяли и засмеялись.
Не буду больше рассказывать, как мы с ней гуляли дальше от гастронома, как улыбались при этом, как вот так, помахивая разными руками, наши они вдруг при этом не хлопнулись. Так точно, что мы ими сжались пальцами, что уже никогда не могли их разорвать.
Ну, что аж её рука вдруг став очень тёплой, при этом не могла этого скрыть, потому что начала почему-то дрожать. Хотя при этом не сказала мне ни слова. Так что мы при этом почему-то начали оглядываться, чтобы не смотреть друг другу в глаза, пока не увидели ими вот это самое парадное, хоть и был уже вечер ночи.
Не помню уже, как мы сюда попали по причине темноты. Особенно, как начали целоваться, для меня это была загадка, потому что, несмотря на мой возраст, я целоваться ещё и до сих пор не умею, и танцевать тоже, кто в такое сможет поверить? Доказательством чего может служить тот факт, что я и до сих пор ещё не научился на велосипеде.
– Ты давай это хватит, я не для того из-за тебя оббегал все окрестности, чтобы слушать про велосипед, – наконец отдышался Дацько, хоть он и был разрядник по спорту. – Не отвлекайся давай.
Увидев против себя обнажённый его пистолет, маньяк хотел заплакать, но, глянув, передумал, как это бывает с маньяками.
– Вы не поверите, мы тогда не стали снимать с себя одежду, а только ту, которая мешала, потому что не соображали, что делали. Потому что со мной это было впервые в парадном, и я могу утверждать, что и с ней тоже. Потому что она волновалась больше меня, потому что дрожь её рук передалась уже всему её телу, потому что поцелуи уже начали нам обоим мешать, и чтобы ликвидировать их, я вынужден был повернуть её лицом спиной от них к себе, поэтому, наверное, всё так быстро начало начинаться.
(Дацько уже хотел спросить, что именно, но я оборвал его жестом взгляда. Потому что в нашей работе особенно важно, чтобы одним неосторожным словом легко оборвать чистосердечное признание в момент пробуждения совести в человеке, даже будь он при этом и маньяком).
– Я ни одного мгновения не насиловал её, поверьте, в жилом помещении, просто всё само по себе сложилось, так же, как мы тогда в гастрономе наступили ногами. Что мы просто не успели опомниться раньше, чем всё произошло. Видимо, она тоже тогда шла со своей работы.
... и вот мы начинаем продолжать так, что я при этом не верю ни себе, ни ей. До такой степени, что она уже начинает понемногу постанывать, как бы давая мне начинать понимать это, и я тогда ну, ну, ну, ну, тогда я, чтобы как-то её за это отблагодарить, начинаю свободной от секса рукой упираться для этого в эту самую стену, будь она навеки проклята, потому что мне же нечем было подумать в темноте, что женщина в эту минуту обеими руками трясёт секции тяжёлых металлических перил, которые оказались в парадном, будь оно проклято, ну, я тогда просто не был в состоянии думать об этом, потому что она уже изо всех сил толкалась от тяжёлого железа, с помощью которого стон начал переходить в хрипы, и чтобы хоть как-то ей помочь, я начал рукой интуитивно искать точку дополнительной опоры, пока и не нашёл ею эту проклятую стену. Потому что я по специальности инженер, наверное поэтому мне в голову пришла автоматически такая идея. Найдя её, я тоже начинаю тихо стонать, посылая сигнал, что понимаю все её звуки, тем самым их усиливая, а особенно тем, что хочу изо всех сил для этого куда-то упереться в тесном старообрядном парадном.
(Так он как-то по-своему начал давать объяснение, что даже Дацько снова навсегда перестал дышать. Как бывает со всеми детьми, когда, будучи малыми, они слушают страшную сказку, при этом навсегда от неё затаив дыхание).
– Ну! – не выдержал всего этого Дацько.
Потому что он был очень разговорчивый, как все разрядники спорта.
– А... так на чём же это я?.. – испугался голый посреди парадного мужчина.