Рассказы и миниповести
Яблоки из райского сада
(из цикла "Прощай, суржик!")
Был у нас в селе такой Матвей, которого никто толком не знал. И не потому, что он был приезжий к нам на сезон созревания яблоневых садов, а по той причине, что знаться с ним боялись.
Потому что он был начитан на таких книгах, которые я лично видел. Такие они были умные, что даже переписанные им целиком и полностью вручную. А вот какая, интересно, книга может похвастаться тем, что её переписывали после?
Так вот, несмотря на это, у него было их аж несколько штук... И все в толстых общих тетрадях, толще самих тех книг. Такие, где всё было записано насчёт жизни и как ею надо жить.
И вот, чтобы ему, Матвею, это легче было делать, он начинает изучать единоборства. Таким образом, что достигает в них результатов, которых достиг сначала путём советского бокса, а потом уже по-китайски, по-японски и по-тайваньски. И от чего он стал сам такой жилистый кругом, такой крепкий везде, где только можно. Что ему даже, наконец, стали нужны эти книги, которые бы объяснили ему, для чего он такой сам себе нужен.
Это они подсказали ему найти собаку, которых мы даже по телевизору в мире животных не видели. Она как телёнок, в том смысле, что величиной. Но я бы лучше с любым телёнком бодался, чем с таким псом, чёрным повсюду, что даже в пасти, где был лишь красный язык. Словом, этот пёс оказался ещё более жилистый, чем его хозяин. И хоть книг он тех не читал по причине собачьей неграмотности, однако мог бы поспорить с любым начитанным в плане единоборства.
Подчинялся он только Матвею путём тайно подаваемых через свисток сигналов и, кроме них, ничего, что положено было знать собаке, знать не желал.
Вот каким путём появился у нас в селе этот сторож охранять колхозные сады от колхозников. Что мне лично никогда не удавалось, хоть я и был на них по ставке сторожа. Не получалось! В период цветения или завязи у меня это ещё как-то выходило. Чего нельзя сказать про меня в период, когда созревали плоды яблок. А особенно груш. Решить эту проблему в правлении колхоза удавалось только путём Матвея. Который бы решил её и без своего барбоса. Так он всех нас перепугал, носясь с дикими китайскими криками между деревьев, нанося им удары чем попало, включая сюда даже и голову. Потому что он, видимо, представлял для себя и для собаки этот сад в виде полигона, где осуществляются его все мечты, переписанные им из книг. До такой силы, что даже недозрелая завязь, сотрясаясь от ударов, густо осыпала землю. По которой следом мчалась тень, чёрной молнии подобная, его дрессированной собаки, радуясь за своего хозяина, что он такой ловкий.
Наши ребята начали обходить его сторонкой, особенно в магазине. По причине своего оттока из села в город. То есть, своей малочисленности, которая становилась с каждым годом ещё меньше. Такой, что даже наш бригадир и то спасался и даже не пытался с Матвеем раздавить флакон, как только узнавал, что тот всё время что-то записывает в толстые тетради...
И у каждого пропадало желание иметь с ним дело. Стоило лишь краем глаза взглянуть на его жилистое лицо.
Теперь добавить ещё к этому лицу того пса, дога по национальности, на которого ни одна наша сельская псина не смела даже пискнуть, не то что гавкнуть, прячась при одном приближении кто куда. Так тихо, что этот беззвучный ужас постепенно передавался и их двуногим односельчанам...
Ну тут была ещё одна причина этой истории, а именно: страшная нужда в смысле бедности. Усиленный ростом цен налоговый гнёт. Который рано или поздно должен был столкнуться с этим новым сторожем колхозного достатка.
Матвей же, начитанный многого из книг, им же списанных, очень удивлялся, что не может постигнуть: ну чего он, такой классный, такой столичный, а не находит у женщин никакого отклика. Даже у тех, кто сельского фасона. Несмотря даже на свою кругом жилистость. Да ещё и у нас, в селе, где котировались куда менее жилистые и по возрасту менее молодые дядьки, которых становилось с каждым сезоном всё меньше по причине гибели сельского хозяйства.
Это было и мне странно. Особенно тогда, когда к моему куреню и забредёт, не буду говорить кто, какая-нибудь доярка поболтать по случаю взятой на ферме банки молока или сметаны.
А к нему – ни-ни. Хоть он уже был той сметаной переполнен. И наваливаемый на самописные книги по три раза, жаждал ответа по той причине, что там его не было.
Не было его даже среди наших местных алкоголичек. Так они его, видимо, уважали, что от одного его вида становились трезвые.
И вот он окончательно начинает созревать для этого. И сад тоже, только яблоками. Куда днём колхозницы приходили работать на колхоз, а ночью – чтобы немного взять и на себя. В смысле яблок, которых сила-силенна пропадает, разбиваясь о землю, гниёт.
Это, наверное, в тех самописах он начитался, что в таком случае не время бегать с японскими криками, а тихонько и самому подстеречь какую-нибудь нарушительницу и, натравив собакой, справедливо наказать за это. Тем, что всегда носит при себе каждый нестарый мужчина. Чтобы она кричала по-японски, или по какому угодно, запуганная предварительно собакой, которая рычанием и лаем заглушала не только её вопли, но даже страх, тем гаканьем вызываемый.
Так продолжалось нечасто, но довольно и не редко. Особенно перед хорошими праздничными базарными днями. Особенно, когда созревали ранеты "Слава победителю", выведенные для того, чтобы напоминать салют победы. И рос он в самом опасном месте – дальше всего от соседней лесопосадки, в которой было удобно прятать велосипед для быстрой побега, для спасения своей ночной женской добычи.
Но в случае с Матвеем и лесополоса не спасала, потому что он умел бегать садом, не стуча по нему своими конечностями, включая в них и голову, а глядя ею, куда скрывается нарушитель, особенно если он – нарушительница нестарого возраста.
И хоть я человек неверующий, но он мне как-то признался, что в этом саду он себя ощущает змеем-искусителем благодаря яблокам. Но я допускаю даже, что он потом ощущал себя и Адамом. И даже лично и Богом, это когда, повалив какую-нибудь ночную тётку, он достигал ей своего и, наконец, взрывался тем самым салютом из яблок...
Так продолжалось каждый сезон, потому что начальство за это очень уважало Матвея, что он оберегает много колхозного добра. Которое колхоз всё равно собрать не успевает. Однако для чего нужна строгая охрана, потому что здесь охранялся не сад, а нечто гораздо более важное.
Ну, это всё прелюдия была, потому что сказка наша про зверя. Который просыпается в фруктовом лесу, именуемом садом. Именно в тот момент, когда его вкус созревает урожаем. И этот хищник пользует тайну неразглашённости происходящего по причине человеческого позора. О котором, надо сказать, все, даже те, кто никогда не был под Матвеем, однако догадывались об этом. Позора для женщин как воровского за яблоки, так и дамского за те дыни, арбузы, сливы, словом, что у кого из них созрело за пазухой. Но только уговор – чтобы оно не было переспелым для Матвея. Доведшего себя до такой степени охоты на этих несчастных, что потом он мог спокойно снова целый год терпеть, выжидая новый сладкоплодовый сезон.
Однажды его начинают тревожить маленькие такие аккуратные следы. Женских туфелек таких, которые ему тут ещё ни разу не попадались в руку. Такие, которые могут быть только от юного существа, потому что существо старшего возраста сроду не полезет в такой обуви в запрещённое место. Они есть кругом, и каждые несколько дней повторяются. А вещественных доказательств нет по той причине, что они в виде яблок и выносимы с места преступления.
И откуда? С самых сортовых деревьев. Преступница будто знала, с какого дерева надо брать плоды, а с какого нет. Не мог сообразить Матвей, что эта загадка решается просто. Поскольку она была научена очень хорошо лазить по деревьям, тем самым обрывая следы, таким образом недоступные ночью для собачьего нюха. А между тем скрываться в совсем противоположную сторону от посадки. Сбивался Матвей, потому что верил, что женщины никогда по деревьям не лазают, потому что они никогда в своё время не были для этого мальчишками. Он усиливает свою охрану – и снова – следы есть, а нарушительницы, молодой, юной при этом, каблукастой такой – нет. И эта загадка оказалась для него куда хитрее, чем он привык.
Так что всё это похоже становится на сказку, где Иван никак не поймает свою Жар-птицу, которая крадёт при этом его яблоки волшебные. До такой степени, что он поклялся перед своим барбосом, что выловит хитрюгу. И не только выловит, но и...
Вот он на обложке своей общей тетради пишет мудрость. Только берёт её не из чужой книги, а из своей личной головы. И составляет график нарушения теми каблучками сада. Который точно совпал с дежурствами в поликлинике медсестры Таньки. Но он про медчасть ещё не догадался, а вычислил точно, когда неизвестная незнакомка точно прибудет к указанным деревьям возобновлять свои действия.
Эти деревья имели ту особенность, что их Таня, ещё будучи школьницей во время бесконечных субботников и воскресников, бесплатно вкалывая на колхоз, чем прививая себе любовь к труду, лично сама посадила. Девочкой меткой и любознательной, она их привила. Причём так удачно, что они стали самыми сладкими на весь колхоз.
Одна только беда, что девушка по окончании школы ездила в столицу поступать в тот университет, где учат на садовода.
– А зачем тебе это? – спросили её там.
– Я селянка, у меня это в крови, я очень удачно посадила и привила сорок деревьев, потому у меня такая любовь к труду.
– А докажи!
Не смогла она доказать, потому что привезти и показать им те свои деревья она не сумела. И её отвергли.
Да даже если бы она и мысль допустила о предоставлении университету деревьев в виде доказательств, то какой бригадир с Матвеем её к такому дереву с лопатой подпустят? Что ты! Потому она выше коридорной медсестры в науке никогда и не поднялась.
Поднималась она всё выше и выше по стволу туда, где солнце ярче всего просвечивает плоды, отчего они становятся наливнее нижних, и, казалось, излучают в темень листвы то дневное тепло и свет. И так она этим делом, видимо, увлеклась вся, что не заметила, как внизу появился жилистый мужчина. Едва сдерживая при этом своего лютого телёнка.
– Ну что, сука, тут ты попалась?
Слышит она и чуть не падая вниз от страха, когда представила, что будет между ней и тем псом, в смысле его зубов.