Кроме сторожа там никого не было, так что художники заметили ему, что это неподходящее место для такой литературы.
– То пустяки, – улыбнулся тот. – А вот на чердаке у нас лежат такие настоящие книги, что, клянусь Богом, цены им не сложишь.
Полезли они туда, а там оказались целые кучи старинных изданий с гравюрами на дереве.
С ужасом узнали они, что эти экспонаты не инвентаризированы.
– Клянусь, о чём вы говорите? Эти книги когда-то прятали от НКВД, и чтобы их кто тогда инвентаризировал? Да упаси Бог!
Они пересняли титульные страницы, а, приехав в Киев, передали на диске Сашику для консультации. Тот в своей библиотеке их показывать не стал, а быстро оформил командировку и отправился в Косовщину, там недорого перекупил раритеты, а, вернувшись назад, доложил, что те книги, к сожалению, никакой ценности не представляют... И всё бы ничего, но электронные фотки титулов он по ошибке разместил в Интернете вместе с краденой порнухой, и пока спохватился, титулы раритетов заинтересовали многих ценителей, интересующихся не только порнографией.
Так что он невольно связал между собой обе неприятности.
– Пасут, – подумал он не про высокогорных пастухов. – Залечь, – решил он вместо "убежать".
... Он снова протёр свои красные усталые глаза, потом лупу, и медленно уставился в Сальвадора Дали. Сначала долго изучал мелкие детали, ища непрочные отличия между сюром и гипером, Надя уже дважды успела раздеться, кляня свой овулятивный период.
"Сейчас вытащит проклятую длинную трубку", – чуть не выругалась она, имея в виду не мундштук, а длительность курения, пока не почувствовала аромат чистого "Денхила", который понемногу поплыл, превращаясь в клубы дыма.
"Не повлияет ли никотин на будущий плод?" – подумала она так громко, что испугалась, не вслух ли?
Наконец он отложил трубку и важно прикоснулся к ней.
Всё началось, как всегда, на кресле, так стремительно, что она боялась, будто всё на столике и закончится, однако, видимо, "Денхил" начал действовать: время от времени красный взгляд возвращался к раскрытому альбому с "Портретом Галы" и резко и устало смыкался, отчего Надя снова начинала опасаться, что он опередит сам себя – но нет, что-то на него нахлынуло, медленное и неудержимое, в блестящих поверхностях пианино томно преломлялись их плавные движения, оно, наконец, скрипнуло, и Надя сразу дважды вспыхнула, словно та, репродуцированная чехословацким издательством, жирафа.
У неё было время опомниться, ведь Сашик любил кофе в белых зёрнах, обжаренных на медной сковороде до бурых капель, молотых только ручной мельницей, и заваренный в отдельной джезве, а потом перелитый в сухую, раскалённую чашку. Тем временем он в комнате шуршал бумагами, и у Нади вдруг всё замерло, кроме овуляции: не вдохновит ли его сюр снова?
Однако, выйдя из кухни, она увидела, что он одет, и застыла с кофе.
Он потёр глаза:
– Устал, – и спрятался за чёрные очки.
– А кофе? – демонстративно вдохнула аромат.
– Я уезжаю.
– Куда?
– Надолго. Очень надолго.
Она онемела.
Но он уже стоял, одёргивая жакет. Торжественно взял в руки, погладил суперобложку на альбоме Сальвадора Дали и почтительно поставил его на книжную полку. Счастливо улыбнулся ему и двинулся к двери, так что она чуть не уронила кофе, но успела поставить чашку на столик, подбежала, уткнулась носом в прокуренный его пиджак и изо всех сил прижалась. Так плотно, что успела почувствовать у себя на спине что-то, засунутое у него за пояс брюк. Он дёрнулся, пытался освободиться, но она задрала полы и вытащила оттуда Сальвадора Дали, правда, без суперобложки.
– Что это? – шептала она, пока не сбила альбомом чёрные очки. Он топтался и смотрел на неё, словно сквозь увеличительное стекло.
Неистово перевела взгляд на полку, где поблёскивала суперобложка того же альбома, подскочила, схватила, сорвала с книги, и под ней предстало название:
"Суриков", так неожиданно предстало, что прочлось, как "Сюриков".
Переходом
Наконец Миха придумал замечательный способ нарушать правила уличного движения. Потому что он нашёл старое синее отцовское пальто, примерно такое же, как у регулировщиков. Из шоколадных обёрток он смастерил довольно эффектные погоны, картуз склеил из детского набора цветного картона. Палочку ментовскую он сделал так: натянул полосатый хипповый чулок на скалку. Сапоги одалживал у дворника. Дело в том, что у него родители – потомственные алкоголики, так что ожидать от него можно было чего угодно.
Потому что наша улица необычайно длинная, и чтобы попасть напротив, в парикмахерскую, надо было изрядно обходить аж до перехода, а парикмахерская заманчиво и соблазнительно стояла прямо напротив нас. Так что Миха брал немного денег на штраф, нарушал, расплачивался с постовым и спокойно шёл в салон, где долго с удовольствием прихорашивался. Однако вскоре настали времена, когда штрафы стали дороже парикмахерской.
Поэтому мы нашли такое хорошее место возле площади, где сходилось по шесть регулировщиков, а также приглашали друзей, приводили и знакомых. И хотя там не было и намёка на парикмахерскую, не беда – дело в том, что стоимость её возросла куда больше штрафов, так что Миха теперь сам стриг себя перед зеркалом, прекрасно имитируя милицейскую стрижку, несколько прядей он сохранил и склеил, чтобы воспроизводить соответствующие усы.
Все, затаив дыхание, наблюдали, как он неторопливо, деловито нарушал на глазах у его охранителей, а потом аплодировали, особенно радовалась детвора из соседних окон, глазёнки просто горели диссидентским сиянием – они же дети, и поэтому с первого раза разгадали нашу игру, нашу хитрую затею.
Нарушал ещё, потом мы шли на сэкономленные деньги в кабак и там обсуждали содеянное и размышляли о будущем. То есть каждый из нас, переодевшись, тоже по несколько раз устраивал маскарад, так проходил этот прекрасный чудесный насыщенный день.
После очередной акции я помогал Михе переодеваться, там, в парадной нас и заломила милиция:
– На горячем!
– Перевёртыши в погонах!
– Во, суки, попались! – на запястьях щёлкнули "браслеты".
– Вы прекрасно понимаете, что вас ждёт, – говорит их начальник, за его спиной висит портрет его начальника, такой же суровый. – Ведь ещё не было такого нарушения правил, которое не было бы полностью раскрыто. А вот в вашем случае это не было простым случаем, нет, это было демонстративное издевательство.
– Да мы больше не будем, – Миха скривился так горько, что у него отпали усы.
– Да это первый раз, – каялся я, стараясь не смотреть в угол, где кучей лежала та проклятая одежда, то есть вещественные доказательства.
Начальник ещё раз с отвращением осматривает нас и торжественно нажимает кнопку. Портрет позади него прячется, возникает экран, там появляются все наши подвиги – все четырнадцать штук.
– Итак, господа, – голосом Шерлока Холмса гнусавит он, – отпираться бесполезно.
Странно, но в этот момент я думал то же самое. "Неужели регулировщики, гады, умеют читать мысли?" – пугался я. Особенно о том, что и эту мысль прочитали. Однако ведь бывает просто совпадение? Потому что на экране я их не увидел.
– Вы за нами давно следите? – не удержался Миха.
– К сожалению, нет. За такими, как вы, надо было присматривать с самого детства, а мы вас почему-то тогда прозевали... Ну что, маскарадники? – он выключает экран. – Издеваться над органами? Артисты... Будем садиться в тюрьму или заплатим штраф?
– Какая сумма? – шепчет Миха.
– Пятьсот монет, – поднимает брови тот.
Я радуюсь. Я думаю, что всё же смогу наскрести столько, однако чем потом отдавать долги?
– Да я бы не хотел, чтобы вы плохо думали о милиции, – он встаёт из-за стола, снимает с нас наручники, – у вас есть небольшая возможность избежать штрафа. Ба, даже сможете немного заработать.
Мы с Михой переглядываемся и озираемся.
– Дело в том, что нам по депортации надо переправить в Бельгию по соглашению пять, ох, очень опасных малолетних преступников. Уголовных. Это по международной конвенции обмена правонарушителями. И вот, по инструкции для такого дела нам нужно соответственно аж пять автоматчиков охраны. Это бы, может, и не проблема, хотя и дорого обошлось бы, но можно нарваться на огромный скандал – светиться в западном мире нашим сотрудникам да ещё и в униформе... Понимаете?
Я таращусь на Миху. Он тоже не понимал.
– Ну, словом, – продолжает начальник, – их пресса увидит, зацепится, кто такие, как, что, и раздует потом бог знает что, подорвёт наш имидж, словом, никто из наших сотрудников не решается на это, потому что потом полетят их чины, должности, всё равно окажешься виноватым ты. Может, и правы – ведь это не входит в прямые обязанности регулировщика. – Молчит. Вздыхает. – А вот вам – так к лицу наша форма... И главное – на вас никакой международной ответственности, вы же люди гражданские. Что скажете? Однако повторяю – это дело добровольное.
В Бельгию!
Бельгии мы не боимся. Нас с Михой сдерживает другое: доедем ли мы туда живыми, хотя бы целыми – ведь малолетки урки – чрезвычайно жестокие, страшнее в этом деле даже взрослых бандюганов, потому что те хотя бы иногда соблюдают свои законы, а эти – нет, стараются хвастаться своим беспределом. У нас с Михой вдруг встают перед глазами перекошенные дегенеративные татуированные персонажи – ехать с такими, замкнутыми в одном боксе?..
– Автоматов вам не дадут, – будто читает наши мысли начальник, – потому что вы же люди, так сказать, неофициальные.
Да и что ты сделаешь с этими автоматами в тесном пространстве? – читаю я взгляд Михи. Поэтому он делает мне глазами:
"Нет!"
– Да! – говорю я начальнику. – Согласен!
"Идиот" – глаза Михи.
– Но ведь оформление документов... – начинаю тянуть.
На что начальник разражается долгим смехом:
– Мы их вам оформим, – он утирает слёзы, смотрит на часы, – за четыре с половиной минуты. Пари?
– Они нас порвут, – шипит Миха, пока мы пакуем чемоданы, – или просто разорвут когтями! Что, они не знают, что их везут туда на пересадку органов?
– Какую пересадку? Что ты несёшь?
– А зачем же ещё?
– Дурак – Бельгия! Хоть одним глазком взглянуть, хоть из окна, хоть и решётчатого!
– Ты прав.
Это была неправда. Про решётчатое окно. Нам ещё выписано три дня на осмотр страны, пока наших юных делинквентов будут проверять, оформлять, ставить на учёт и прочее. Мы будем свободно гулять.
– Если доедем. Они нас разорвут, идиот, – бурчит Миха.
– А я бы не согласился, если бы мне тогда не пришла одна мысль...
– Какая?
– Маскарад, Миха.