Потрясённый переездом, я оглядывал ребёнка на счастливых материнских руках, но вряд ли он меня запомнил.
– Как это – незнакомы? – не поверил Яков Сиротенко.
Именно тогда Андрей хлопнул в ладоши:
– Посторонних прошу выйти из зала!
– А это – не посторонний, – подвёл меня Яков, – это Ваш родственник, тоже Жолдак.
Так мы и познакомились. Ему в жизни повезло больше, потому что он был ещё и Карпенко-Карым по материнской линии, правнуком великого классика. Странно, но поступив в театральный институт имени своего деда, он ни разу в этом не признался; а ещё он был Саксаганским и Садовским, а также причастным к роду Шевченко... Не потому ли его пьеса оказалась куда удачнее, чем моя? Я помню первый "Момент" – врос в кресло, чуть не задохнулся, потому что забыл дышать.
На втором просмотре было легче, потому что актёры кайфовали, немного "растянули" спектакль. Что я даже догадался в антракте протолкнуться к Черняку и сунуть его ассистенту сдачу.
– Этого не надо!..
– Нет, возьмите, – я оказался сильнее и пихал деньги ему в карман.
– Вы кто такой? – возмущался он шёпотом, внимательно озираясь.
– Я Жолдак.
– Кто? – не поверил он.
– Дальний родственник режиссёра.
Он немного расслабился:
– Понимаете, тут такое творится, мы очень боимся. Потому что завтра в час ночи у нас телемост с Бирмингемом.
– О! Откройте рот на весь белый свет, скажите им всем!
– Да тут не об этом, тут может возникнуть столько проблем перед эфиром...
Вот так! Кислота потом оказалась аэрозолем, когда к Андрею приехала "скорая". Потому что когда неизвестные прыснули Андрею в глаза и потащили куда-то, он яростно закричал от боли, так что люди выбежали из дома, и нападавшие вынуждены были бросить его. Потом выяснилось, что аэрозоль – это не какой-нибудь там лак для волос, а специальная смесь, которую используют в органах для того, чтобы парализовать жертву. Однако нападавшие попали не в нос или рот, как положено по инструкции, чтобы человек вдохнул, а в глаза – и результат оказался не тем, а лишь жгучая боль. Врачам удалось спасти глаза, и началось следствие, неизвестно чьё и против кого.
– Тут ещё столько проблем до завтра, – вздохнул черняковец.
– Какие проблемы? Громче говорите обо всём! – радовался я, пока меня не одёрнула жена Ирина:
– Ты что, не понимаешь?
– Да что тут понимать, если завтра вся планета услышит, и никто не остановит!
Ассистент Черняка не отпускал своего партнёра глазами и говорил:
– До того завтра ещё надо дожить.
19.05.1991.
Не Суриков
Лучик солнца заглянул в комнату и тянул паузу, пока не упал на пианино, и оно скрипнуло.
– Так это, – промолвила наконец и Надя, нагнав на лицо умоляющую маску. – Так ты одолжишь?
– Ну он же ненормальный, а ты этому потакаешь, – вздохнула Раиса.
– Он же только чуть-чуть посмотрит и сразу начнёт приставать. Он недолго будет обижать вашего Сальватора Дали.
– Ха-ха-ха, – не удержалась Рая, – всё наоборот в этом сюровом мире: почему он не возбуждается, как все нормальные люди, от Камасутры?
– И не смешно, – вздохнула Надежда, – если хорошо приглядеться, то в фигурах Камасутры тоже есть немало сюрового...
Раиса прыснула, чуть не расплескала кофе. Вот что по-настоящему умела подруга, так это готовить его.
– Ну, киска, – Надя умоляюще вошла в луч, – ну принеси ещё раз, ну одолжи тихонько у своего папы, он и не заметит... Ты ж пойми – а у меня же именно овуляционный период...
Рая оглядела квартиру подруги, сняла с полки немалый альбом с названием "Суриков", полистала, сама до себя взорвалась смехом:
– А твой Сашик не может возбудиться, скажем, от Сурикова? От Кама-Сурикова?
Ткнула пальцем в религиозную фанатку Морозову.
– Это было бы слишком логично, а он, ты же знаешь, извращенец, – подруга забрала альбом из её рук, поставила на место.
Ещё бы какой, ведь речь шла о чешском издании Дали. Дело в том, что американские издания давали слишком анилиновый колорит, японские – китчевый, французы всё разбеливали. Стоит положить их рядом, как видно огромную разницу в репродукциях; а вот чешское издательство "Артис" воспроизводило достоверно, безо всяких bild-редакторских фокусов.
– Да, твой Сашик эстет... – вздохнула подруга в кофе. Настоящая подруга. – Да, эстеты любят раритеты...
– Библиофил, – подняла палец Надя. – А библиофилы, они такие дотошные, и от других того требуют.
Лучик сдвинулся с фортепиано, и снова наступила тишина.
Поэтому Рая спросила:
– А какая картинка его больше всего возбуждает?
Та замялась.
– Кажется, "Предчувствие революции".
– Странно... А я думала, что "Пылающий жираф"...
– Почему?
– "Больше похож на тебя", – чуть не брякнула Раиса, но припала к кофе. Вот что умела подруга, так это божественно его готовить.
Потому что это была трагедия, что из-за границы на продажу никто не вёз чешскую книжную продукцию, ну кто тут на неё клюнет? Другое дело – из бывших капиталистических стран, там ценовая планка всегда была выше. Кому ты докажешь, что там полиграфическое воспроизведение хибное? Только какому-нибудь библиофилу, но такие, как он, не составляют книжного спроса.
– Нет, – сказала Раиса, – хватит, хватит позорить папин альбом.
И тут Надя дрожащим голосом сказала такое, что перевернуло внутренний мир подруги:
– У меня же никого нет... Я же одна, как дерьмо на цедилке.
На следующий день Раиса притащила запакованного в кальку Дали и молча сунула через дверь: "на полдня одалживаю, пусть напьётся крови, гад". Не смогла устало сказать, потому что та не успела поблагодарить, а бросилась к телефону вызванивать Сашика. Между тем подруга стояла, слушала и с ужасом представляла, какие же дети могут зачаться после созерцания такого живописи суррогатным папой.
"Сюррогатным", – с удовольствием подумала она.
И даже не обиделась за невнимание подруги, ведь та преподавала в школе для дефективных, а там был один ученик, который время от времени оголялся перед училкой и показывал. Возмущённая, та бежала ругаться к директору.
– Ну зачем вы так, – разводил руками тот, жест подтверждал полное незнание овуляций. – Ну это же ребёнок, он же не понимает. Ну вот скажите, ну разве вы у своего мужа не видели?
– У меня нет мужа, – поджала губы та.
– Ну у вашего парня, ну вы же, в конце концов, взрослый человек...
– Хе, если бы у моего парня был такой! – вырвалось у неё.
Директор посмотрел на неё так пристально, что она поняла: больше жаловаться не будет. И после каждого нервного срыва снова шла к Рае канючить Сальвадора.
Беда была ещё и в том, что однажды она всё-таки подсунула Сашику фото жёсткой порнухи – тот взбесился. Наверное, там было слишком мало сюрреализма. Долго корила себя за примитив, которым настоящего эстета не заманишь.
Хотя в возмущении парня была и другая причина – дело в том, что когда над прибалтийским морем опускался туман, множество деревянных парусников ставили паруса и тихо выходили в море. Это были в основном спасательные ялики с больших судов, тайно спущенные со стапелей, оснащённые мачтами и вёслами, но главным их преимуществом была не бесшумность, а то, что деревянные плавсредства не фиксировались пограничными радарами. А ещё они могли ходить в самый лютый шторм, когда все остальные суда не способны, ведь ялики были спасательными и пузатыми, сделанные словно поплавки, и перескакивали самые свирепые волны.
Они спешили. Ведь нужно было быстро достичь запретных берегов и там загрузиться пусть и изношенными, но глянцевыми порножурналами, которые уже накопили подпольные дилеры из макулатурных источников и ждали удобной непогоды. Потом эти тюки прятались прибалтами среди металлолома в большие фуры, где уже никакие рентген-аппараты не могли их обнаружить, и тарабанились в Украину, там их перегружали в железнодорожные вагоны, чтобы довезти до азиатских горных регионов, где спрос был просто бешеный.
Надя не знала, что Сашик немало зарабатывал, успевая фотоаппаратом переснимать для пиратского распространения те весёлые картинки. Работать нужно было быстро и точно, пока товарные вагоны маневрируют с пути на путь – половина депо в такие напряжённые часы перепаковывала товар в холодильные пульманы, выдавая его за фураж для высокогорного животноводства, где томились тысячи одиноких пастухов, ведь вокруг не было никакого электронного распространения; и бывало, полтора суток перед глазами Сашика в ярких вспышках блиц-освещения, словно при электросварке, мелькали жёсткие обнажённые подробности. А какой другой выход? Надя не знала, где бы ещё мог зарабатывать библиофил на свою книжную коллекцию? Ясное дело, возбуждать его после такого мог только Сальвадор Дали. Потому что, слава Богу, его из прибалтийских республик не возили под видом макулатуры...
Он появился на пороге, прячась за чёрные очки, так что у Нади на миг мелькнула надежда "неужели хоть раз обойдёмся без созерцания сюрреализма?", но Сашик развеял её ожидания:
– Дали принесла, Сальвадора?
Она молча кивнула, отодвинулась, чтобы он вошёл. Немного постоял, потом снял уставшие чёрные очки, потёр красные глаза.
– Снова много читал?
Он устало кивнул, как может кивнуть только библиофил. Потом сидел в кресле, нажимая пальцами на глаза, пока не вынул из жакета большое увеличительное стекло. Набожно пододвинул к себе журнальный столик с раритетным чешским изданием – ещё бы, напечатанным тогда, когда социалистические чехи могли издавать что угодно, не платя никакой пошлины.
... А тут возникло событие, за которое можно было заплатить пошлину как ментам, так и уголовным порноконтрабандистам, у которых тайно крались изображения, и не только электронным образом. Сашик придумал прекрасную конспирацию – в пыльных фондах библиотеки, где он служил, нашёл под потолком незарегистрированный многотомный украинский перевод Максима Горького, и, выдрав внутренности, вставил под обложки пакеты "весёлых картинок", и вполне резонно – в первом томе хранились произведения лёгкой эротики, во втором – более тяжёлой, и чем дальше, тем более жёсткой. Зная, что никогда их там не обнаружат, он потихоньку торговал через Петровку. Прошло время, поступил, наконец, огромный заказ, Сашик полез на высокие тайные полки, достал заветного первого томика "Горького", развернул, а там внутри – действительно томик Горького. Схватился за второй, третий – а там везде теперь сплошной советский классик в украинском переводе... Кто это сделал?
А тут накатывался другой скандал – двое знакомых путешественников, попав в Косовщину, наткнулись в одном селе Чергановцы на краеведческий музей, там они посетили ещё и деревянный клозет, где на гвоздике вдруг висела оборванная церковная польская книжка.