Это как ягоды: ты приходишь за ними, а натыкаешься там на медведя, который тоже их любит. Тут деда каждый раз удивляло, как мудро устроена природа, что одни и те же вилы годятся как на картошку, так и на медведя – хищник, прежде чем напасть на человека, обязательно встанет во весь рост, широко расставит передние лапы, подставляя горло под удар трезубца. Зверя Пєрцух не боялся, наоборот – он очень улучшал рацион. Однако зимой куда-то и ягоды, и медведи, и жабы вместе все прятались, ну, тогда оставалась картошка. Рожала она в израненной земле негусто, однако достаточно, чтобы прокормить одного едока, который всё ещё толком не врубился, что она самопроизвольно, нарушив все законы агрономии, зимовала и понемногу плодилась самосевом. Собранная и промороженная, она крахмализировалась, то есть становилась сладкой, а главное – таким образом годилась на алкогольный перегон, который спасал деда не столько от холода, сколько от потери здравого смысла.
Потому Пєрцух был счастливо хмельной перед тем, как увидеть, что через поле прямо на него идёт рыжее от крови изваяние Вершителя. В многочисленных заветных снах он так и являлся деду бурым от крови, ещё со времён Всеединства, от первых его акций – массового вывоза крестьян из вредных для малярии болот в далёкие вечномерзлые топи, где малярии не существовало. А кто всё же здесь удержался, тех морили специфической диетой, то есть голодом под руководством великой цели сплочения вокруг Идеи, которую подрывали вредители на местах, самогонщики, тайные подкулачники и прочие, а затем и неооккупанты. Дед пережил всё это, затаившись, забыв весь свой погибший род, чтобы уберечь голову и инстинкты к выживанию.
Это чтобы наконец увидеть: из мрака сквозь взрытое войной поле во взрытую деревню вступает мраморное изваяние, дед отбросил вилы, упал и заплакал, а изваяние переступило через него, забрало из золы печёную картошку, забрало самогон и важно исчезло в тумане, что щедро стелился с малярийных, вечнонезамерзающих болот.
Отдышавшись от слёз, дед нашёл вилы, обтряс ботву и бессильно двинулся к бывшему барскому имению. От него осталась лишь нора, то есть подвал, потому что его не задели снаряды, как и тяжёлая бульдозерная техника по причине значительной глубины.
Там сидел бывший феодал, ровесник деда, топил обломками собственного пола и размышлял о том, как ему со своими чемоданами поскорее выбраться отсюда и успеть продать эти земли международной бирже раньше, чем мир узнает, во что они превратились.
Когда-то, в детстве, он часто играл с Пєрцухом на пруду, потому что они были здесь самыми искусными ныряльщиками. Когда тот поддавался ему в соревнованиях, панич позволял покататься на велосипеде.
Тут появился из мрака дед.
– Пєрцуха! – воскликнул пан и, широко раскинув руки, двинулся к нему. Тот внимательно посмотрел на свои вилы, где на зуб застряла маленькая картофелина, а потом легко вонзил их в бок Бродосскому.
Колайчуков пришёл в неизвестный и когда-то населённый пункт, который четыре раза переименовывали до войны, а после неё он окончательно исчез вместе со своим последним названием. Посередине сиротели обломки от постамента Вершителя, который, как и во всех здешних сёлах, украшал центр. Это новые оккупанты пять минут забавлялись, пока не расстреляли его, цементированного, в щепки.
Комиссар подошёл к осиротевшему месту, собрал разбитые его куски и осторожно поставил наверху мраморное изваяние. Постоял, склонившись, потом вспомнил про печёные картофелины в кармане, медленно и торжественно съел, на миг показалось, что одна, проткнутая посередине, всплывает кровью. Дальше отыскал тёплую золу, что осталась от села, закопался и проспал ровно двое суток.
Там, оказывается, тайно обитали три существа. Они были такими убогими, что давно потеряли признаки пола, а потому не вызывали у завоевателей желания даже их убивать, ибо некуда было, не то что насиловать. Одно из них услышало чьи-то тяжёлые шаги через пожарища, а когда уже решилось выглянуть из печной дыры, то заметило, что постамент посреди площади – обновился.
Оправившись, оно быстро позвало других созданий, которые долго и упрямо не хотели идти и смотреть чудо. Выжили они тут благодаря другой диковине – самолёты разбомбили свои же эшелоны, чтобы не достались наступающему врагу, наткнувшись на склоне на покалеченные вагоны со зерном, жители окрестных сёл имели пропитание и старательно прятали его от партизан, чем и продержались третью зиму.
Пока Колайчуков спал, сюда сползлось население чуть ли не со всего административного района, все пятнадцать человек, они расположились вокруг расстрелянных обломков, где посередине возвышался гордый памятник, такой же невредимый, как и до расстрела. И каждый по очереди подходил и прикасался к мраморной поверхности. Каждый до этого просто радовался факту, что выжил, несмотря на войну, а теперь начинал думать, как же ему теперь жить дальше? Когда тут вот такое начало происходить.
Эта история получила ещё больший резонанс после того, как через две ночи изваяние вознеслось. Никакого сомнения такая версия не вызывала, ведь и всё население, что осталось целым, даже если бы все вместе взялись, то не сумели бы хотя бы сдвинуть мрамор с места, не то что снять его с обломков. Да никто и понятия не имел, даже сам Колайчуков, что скульптура на самом деле не мраморная, а из куда лучшего материала: такие серийно отливались из сверхпрочного гипса, в который предварительно добавлялась точная доза казеинового клея и титановой пудры... Но!
Долгий путь Колайчукова отметился волнениями и оживлением сопротивления. Остатки населения собирались, чтобы шёпотом поделиться о пришествии бюста, а потом шли вместе уничтожать оккупантов, так были разобраны рельсы на узкоколейке Гать – Новые Мочары, где погиб машинист продуктовых пульманов и расстреляли кондуктора. Подпилен мостик на реке Дриссе возле Жибунцов – вражеская танкетка провалилась по льду, объезжая его, ещё и до сих пор ветераны спорят, кто подпилил; ещё много каких фактов можно было бы привести, однако они остались вовсе неизвестными из-за полной обезлюженности края.
Именно незримость эмиссарового похода придавала наибольшую правдивость посещениям, и потому была действеннее любых реальных. Никто из свидетелей не смог бы утверждать, что то не марево.
Вот как это звучало из уст народа:
"Растоптанной, растерзанной землёй бродит дух Вершителя, весь в крови, наполовину из мрамора, а наполовину живой. Ходит от села к селу и молчит, а останавливается лишь на разбитых постаментах, и ласково улыбается своей отеческой улыбкой, хоть ему и отбито носа, и даже не упрекает тех, кто здесь его не сберёг. А потом идёт дальше, не спрашивая ни дороги, ни пути..."
И начали взлетать в воздух продовольственные поезда (Вакульский уезд), пылать зерновые склады, особенно после полного их расхищения (Пакуличи), и даже Боброва Гребля лопнула от гнева и затопила уездное отделение в Магчемычах. Особенно после того, как в городке Йом изваяние сначала появилось, постояло сутки, а на утро у него обновился нос и козырёк на фуражке.
Коллабораниты, те, кто ещё не переметнулся тайно к партизанам, изо всех сил теперь искали туда контактов и находили их. Они ведь не знали, что Колайчуков догадался из одной картофелины сбить нехитрый крахмалистый клей и, проснувшись ночью от того, что острые мраморные осколки больно давят под рёбра, прилепил их назад на положенные места.
От чего и некоторые из пришлых герготов содрогнулись перед таким фактом и установили одностороннюю связь с сопротивлением через чёрный рынок, например в селе Малые Казеленьки. И задумался, в каком мире он живёт и в какой он может попасть, когда такие дела начали твориться в этой стране.
Один даже видел сквозь бинокль – его внимание привлёк взрыв на минном поле возле Пєвнячих Гребянов, наведя туда оптику, увидел странный там образ – наполовину каменный, наполовину из плоти. Потом собственными глазами видел, как эти две половины вдруг разъединились и нижняя начала копаться в выброшенной земле, выискивая что-то. И делала это до тех пор, пока не стемнело. Дальше это воспоминание обрывается из-за вечернего сумрака, а затем ночного.
Что дети видели и долго бежали вслед за легендой, а пока она, наконец, не упала, то решились подбежать и накормить нижнюю половину сушёной свёклой. Одни клялись, что она ела и молча ругала жидов, потому что нигде не встречается населённого пункта, а лишь там по инструкции можно создавать новую явку и передать ношу. Другие присягались – что молдаван, споря, и каждый раз приходили к общему мнению, что молдаване бывают и еврейского происхождения.
Так или иначе, однако Колайчуков ослабевал, он чаще спотыкался, а когда поднимался, его осаждали страхи, что он может потерять нос и козырёк. Поэтому он после каждого уничтоженного села снова отлеплял фрагменты и бережно прятал за пазуху.
второе ослабление воли
Настал тот страшный момент в его жизни, когда он обнаружил, что носить изваяние не в силах. Он уже несколько раз пытался взвалить на себя бюст, однако – тщетно, он громко падал на землю, удивительно отдаваясь эхом внутри самого себя.
Обессиленный, герой упал на мрамор и проспал до утра. А когда проснулся, увидел, что всё кругом тоже из мрамора, то есть сияло крепким льдом. Оторвав себя от него, а потом изваяние, он осознал из сна, что ему послано новая возможность – он обвязал ношу ремнём и легко потянул за собой по скользкой тропке.
– Бульть!
Проваливаясь в незаметное под снегом болото, он понял, что больше не вдохнёт. Он впервые закричал. Голоса он не услышал, ему показалось, что трясина засасывает и звук. Последнее, что он видел, погружаясь с головой, это мраморное изваяние, которое одиноко осталось на твёрдом. Оно ещё долго стояло у него перед внутренним взором. Отеческие зрачки, которыми бюст на него взглянул в последний раз, заставили его устыдиться собственного того крика. Ещё раз мысленно взглянув, он зацепился воображаемыми глазами и увидел что? Ремень. И, ухватившись за привязанный его, карабкаться на свет из-под трясины, пока весь не выбрался и не обнял мраморную улыбку. Голова закружилась вокруг головы. Так был изобретён, а затем и утрачен человечеством способ передвижения по мёрзлой болотистой местности с помощью ремня и каменного груза.
Там, вытянувшись на твердь, он впервые позволил припасть поцелуем к белейшему, чем окружающий иней, мрамору.



