Во-первых, чтобы увидеть столицу, а во-вторых, чтобы поговорить с ней о своих наградах; что он и делает, едва сдерживая боль ран.
И в ней, в столице, сойдя с вокзала, он вдруг видит такое объявление, что идёт чемпионат борцов, и вот он сразу же идёт на него и начинает побеждать свою боль и показывать сразу все свои результаты – ведь он ещё до войны мечтал об этом, о большом спорте, если бы она не прервала его мечту.
– Ещё она у меня не всю силу забрала, – сказал он и вышел в финал.
А спортом тогда руководил Василий Сталин, сын того самого Сталина, что красный генералиссимус, потому что он очень любил спорт. И что он видит? Какой-то неизвестный инвалид может выиграть такой конкурс, что перед финальным поединком передаёт ему через боковых судей приказ:
"Не смей выиграть финал. А то хуже будет. Победить должны представители моих воздушных сил. Василий Иосифович Сталин".
Но борец ещё с армии имел опыт не доверять боковым судьям, потому что вдруг видит: главный судья чемпионата не кто иной, как кумир его детства и юности сам Иван Поддубный... И он начинает побеждать всю свою тяжёлую боль, накопившуюся в нём, и начинает понемногу выигрывать поединок – несмотря даже на то, что раны у него разошлись и поверх них выступила кровь, и он всё равно проводит поединок до самого его конца, тем самым выиграв его, прижав соперника на обе его лопатки. И вот все судьи вынуждены были вернуться к Василию Сталину и пожать плечами, потому что не смогли выполнить его приказ – раз на обе лопатки – то как ты его выполнишь, засудив чемпиона по очкам?
От чего сын Сталина очень разозлился:
– Арестовать его! – кричит он на нашего борца.
И вот тот не стал ждать, а кинулся убегать из Дворца спорта, потому что это уж надо быть полным идиотом, чтобы спорить со Сталиными, какими бы они ни были, сыновьями или их отцами. И тут же был отдан приказ всем милицейским частям ловить и задерживать этого человека, и хоть Василий Сталин был только сын, а не сам отец, его очень уважали, и все кинулись по Москве ловить человека.
А он тем временем начинает бегать от чемпионской борцовской награды по Москве и не знает её. И вот вдруг он в переполненном трамвае натыкается на кого? На своего кумира, легендарного борца Ивана Поддубного, который едет грустный домой в гостиницу после такого сорванного чемпионата.
Они обнялись, и вдруг Иван Поддубный видит, что и сам теперь весь в крови.
– Откуда на мне взялась кровь? – удивляется он.
– Это кровь с меня, – вынужден был признаться человек.
– Как? Как ты смог с такими незажившими ранами – ещё и выиграть конкурс?
Это так потрясло великого Ивана Поддубного, что он теперь сам идёт в ложу Василия Сталина и начинает ему там показывать чужую кровь, и все её тоже увидели, армейскую – и что теперь, хочешь не хочешь, а надо наградить того человека.
А где он?
А он, воспользовавшись паникой, быстро на вокзал и едет домой и плачет:
– Как мне не суждено было получить звёзды Героев, так не суждено и получить Звезду чемпиона.
И вот теперь, не доверяя госпиталям, которые протянули его всю войну, он решил лечить свои раны сам. Для этого он собрал всю свою силу и поселился в родной деревне, где правильным питанием свёклой и чистым воздухом начал понемногу, одну рану за другой, завершать это дело.
А все же земляки давно знают, что он столько имеет наград, из которых не имеет ни одной. И начинают говорить повсюду и повсюду писать, и даже в газетах. Потому что это не простое дело – по закону тот, кто имеет хотя бы две Звезды Героя, должен за это получить один памятник себе по месту проживания – а тут, выходит, в этой подхарьковской деревне должно стоять теперь сразу два таких памятника, и это же неслыханный факт героизма – которого нигде на планете Земля больше нет, а только в этой самой обозначенной деревне.
Он тем временем преподаёт в родной деревне физкультуру и никуда не уезжает, хотя ему все давно говорят, что Сталин давно умер. Так сильно, что никто и не знает, куда делся его сынок Василий, только тихо говорят, что он будто бы работает теперь министром авиации в Китае – а это теперь очень далеко и что можно теперь идти и требовать награды, включая и военные.
– Как это так – четыре звезды Героя? – не верит своим глазам Брежнев, потому что он именно тогда стал генсеком, читая при этом докладную о борце.
– Очень просто, это очень сильный человек, поэтому, – объясняют ему люди. – Это чистая правда, вон же видите, все документы на Звёзды Героев есть, со всеми печатями, то надо, чтобы награды нашли его – потому что надо же дать ему, наконец, то, что он по праву заслужил. И он, между прочим, Ваш земляк, из личной вашей Украины.
Тем временем он сидит в своём селе и, стиснув зубы, выполняет обязанности сельского учителя физкультуры, несмотря на это, заживляя при этом свои тяжёлые ранения.
– Интересная история, – сказал Брежнев, который стал на командную должность и который начал считать, сколько же это Звёзд Золотых выйдет у простого учителя физкультуры, который при этом никогда не был политруком, а так и оставался простым солдатом. – Это так получается, что их у него больше, чем лично у меня, чемпиона мира по орденам? Да кто в мире на планете Земля поверит в такие басни?
Хотя у него тогда было только три какие-то Звезды Героя, то он на всякий случай довесил себе их ещё две.
И вот не дал борцу при этом ни одной. До такой вот степени, что ещё один спортивный орден по борьбе припрятал.
Вот так ковалась Победа.
Нас вырастил Вождь ибо
На верность народу!..
(из гимна)
Бюстоносцы
(апокриф-миниповесть)
Приходилось ли кому прыгать с парашютом, держа в руках тяжёлое мраморное изваяние? Да ещё с маленького "кукурузника", совсем не годного для скульптур?
Эту невероятную историю рассказал старый Пєрцух, узнав, что я также принадлежу к ветви, сказать бы, "зубро-бизонов", однако не это главная причина: он умирал.
– Как же так? Тогда, в коллективизацию, войну, голодоморы – я был неумирающий, а теперь, когда даже карточной системы нет, я что – уже должен помирать?
Поэтому я быстро включил диктофон, я не знал тогда, что запись сломалась, поэтому должен немедленно восстановить всё по памяти, так что эта история не очень аутентична: ведь происходило это на планете Седьмой Эпсилон, болотистом материке порабощённой страны Блондоннии, которая имела трясин втрое больше, чем полагалось для счастья, то есть завоеватели никогда не могли достичь идеала – зачистить её, потому что та оказалась слишком мокрой, вот её не доконали пашшеки, а передали эстафету идеократам, эти оккупировали с целью улучшения будущего и чтобы защищать от новых возможных порабощений, однако каждый раз выходило так, что Блондоннию первой подставляли под удар, идеократы же не удержались перед нашествием герготов, так что у коренных жителей каждый раз возникало твёрдое убеждение, что это были битвы именно за их освобождение, и благодарили каждого, хотя от раза к разу их значительно уменьшалось: одна огненная навала, обуглив её с востока на запад, уступала не менее пылающей, которая жгла, откатывая назад предыдущую.
Идеократы отступили, потому что их войска всё время путались в функциях, ведь делились на внутренне-внешние и внешне-внутренние, так что, потеряв территорию, они тогда решили противопоставить оккупантам местное движение сопротивления в оставленной ими стране.
– Надо закинуть им оружие, – сказал начальник Департамента Диверсий, однако Вершитель оборвал его:
– Какое оружие? Чтобы им они перебили остатки партактива?
Начальник ДепДива хотел сказать, что их и без того, наверно, перебили, однако вовремя прикусил язык.
– Может, продовольствия подбросить? – осмелился он.
– И так объелись, лентяи, – услышал в ответ. – Надо закинуть им настоящих боевых...
– ... машин?
– ... Идеологов, ничто так не поднимает боевой дух. Считаю, что все наши неудачи в этом регионе вызваны именно недостатком агитационной подготовки населения, значит, настало время его ликвидировать. Вот что надо закинуть – я не пожалею самого дорогого, что у меня есть – самого себя, – он указал на собственное поясное изваяние, которое украшало Зал совещаний.
Присутствующие в один голос стали уговаривать его не делать этого ради какой-то там страны, однако он был непоколебим, если сказал, то сказал.
– Думаю, что сейчас у зюзюбров наблюдается большая нехватка наглядных пособий, поэтому этот бюст полетит туда вместе с идеологами, вот что я имел в виду.
Все облегчённо вздохнули, только не начальник Департамента Диверсий:
– Но ведь... – вырвалось у него, он хотел напомнить, что для парашютиста такое изваяние, поясное, окажется слишком тяжёлым, потому что оно весит столько же, сколько и политработник, однако вмиг прикусил язык, пока из него самого не сделали такое же изваяние.
Тут нужно добавить о характере партизанской борьбы на местах: так как идеократия под лозунгом внедрения Всеединства в своё время истребила всё трудоспособное население страны, потому что оно упорно не желало поддерживать политику заготовок, не говоря уже о резком нежелании самих себя прокормить; а кому и посчастливилось выскочить на далёкие лесоповалы, так что агитационное обновление, конечно, требовало немалых усилий.
Потом то же самое внедрили и новые оккупанты герготы, они оставили колхозы, но запретили Новыми Правилами под страхом смертной казни таскать оттуда домой продукты, и этим буквально спровоцировали партизанщину. Местное сопротивление сводилось к тому, чтобы как-то защитить потомство, прячась по болотам, которых, слава Богу, здесь было немало. Ведь партактив, которого здесь почти не осталось, давно стал коллаборационистским, а в лучшем случае работал и вашим, и нашим, что ещё сильнее уменьшало количество населения. Борьба же существовала такая – узнав о эшелоне с вывозом зерна, партизаны терпеливо пропускали все остальные, а уж перед нужным быстро раскручивали колею, имитируя простую аварию, потом целой областью набрасывались с мешками и дочиста разбирали продовольствие, ведь при прежних порядках всё было наоборот – власть изымала продукты у населения. Теперь же край начал понемногу подниматься и даже начал понемногу рожать детей.
Вот директива о массированной отправке столичных политработников страшно перепугала всех подпольщиков, здесь ещё раньше возникла традиция: так как столичные комиссары привозили убийственные приказы, например, захватить город и взорвать его, или атаковать гарнизон и так далее, словом, призывая туземцев к массовому самоубийству, потому что весь регион подпадал под бомбёжки и другие радикальные депрессии.
Секретную площадку возле хуторка Зайончики для встречи высоких гостей оборудовали кардинально, услышав гудение эскадрильи, зажгли высокие костры вокруг самого трясинного Сябраватого болота, скоро целая армия агитаторов устремилась туда и погрузилась в глубину, никто в истории человечества так быстро не проваливался в болото, оставив на поверхности топи лишь купола парашютов, но и те скоро засосало, кое-кто из партизан утирал слезу.
– Жалко их стало? – спрашивали другие.
– Конечно, столько хорошей материи утонуло, – сокрушались те.
– Недоработка, в следующий раз нужно будет лучше продумать приземление, – согласились в конце концов все.
Лишь один эмиссар Колайчуков был самым тяжёлым, потому что самым сильным, за что ему и поручили реликвию, добавить чрезмерный вес её – мраморного бюста Вершителя, а также ампулу с цианидом, зашитую в воротник как самому ответственному из десантников, так что нетрудно представить, что его прыжок с "По-2", проще говоря, с "кукурузника", был настолько неудержимо втрое стремительнее, что он не долетел до посадочных огней, не сумел направить своё падение, а шмякнулся сначала в сосны, ломая острые сучья вверенным изваянием, а уже потом прокатился кустарниками, которые, собственно, и спасли ему жизнь.
Прислушался:
лишь странное массовое бульканье, даже жабы не квакали, спрятавшись в болотах, ошеломлённые групповым падением с неба.