Вещий Олег Страница 46

В воспоминаниях приходили все те, кто давно отошёл от него и от жизни: и Рюрик, и Ефанда, и Оскольд... Видно, они тянули его к себе. Чувствовал, что в нём родился какой-то иной человек, имя которому — Старость. И от неё уже никуда не денешься. Стал привыкать к ней, не тужить о том, чего не вернёшь. Сросся с тем, что осталось за его плечами. Так было спокойнее на душе. Но иногда тот Олег, которого знал Киев, начинал бунтовать против того нового, что возник в последние годы, после похода на Царьград, ибо он — Олег! По-местному, по-славянски — творец. А на берегах его Венедского моря, у бодричей, то так и есть: Олег. Древнее имя давних вождей и царей, приведших в эти края могучий народ кельтов... Так что Олег не сдавался. Злился на бояр, на челядь, на весь мир. И более всего — на Игоря. Кричал, что рыжий Егорка тот ходит не путями своего разума, а разумом своей жены и бояр! Что он мягкотелый и безвольный, ненадёжно управляет Русской землёй. Не удержать ему все земли, которые великим трудом пригорнул Олег к Киеву, не вырвать у Царьграда давнюю дань, которую кесарь пообещал отдать и не отдаёт... Олег не укорял себя, хоть знал, что именно он не научил Игоря гордости за его дело, а научил ненависти к себе, когда изгнал его с матерью из Киева, когда потом убил Ефанду... Игорь ненавидел его и боялся. Но... если бы Олег того не сделал, Ефанда убила бы его со своим Змием Горынычем... Крутые пути-дороги у властителей! Но он ещё жив и будет вершить дела в Киеве. Отправит Игоря за Джурджанское море — пусть ищет сам себе славы, а Киеву золота-серебра, жемчуга, узоров, а ему, Олегу, даст время остаться при кормиле. Олег обещал Царьграду дать воинов в помощь против сарацин, а ромеи дадут за это дань. Вот Игорь и пойдёт в Табаристан. Старый хитрец ещё не утратил мудрости! Все будут довольны: бояре дождутся мзды, варяги — новой добычи, молодые мужи киевские уйдут из города за богатствами, меньше будут смутьяничать!.. Выпали первые снега. В небо ударили серые душистые дымы. Снова ожили торги в санную пору. Возмущённо гомонили, чего-то ждали. Табаристан! Гилян! Абесгун!.. Расспрашивали купцов, прибывавших из дальних краёв. — Слышали об этом? Далеко? — Далеко! — Говорят, там полно золота-серебра, жемчуга и ковров!.. Так ли? — Так... там всё есть. Там земной Рай... Заворушились и бояре. Потянули к Олегову двору своих боярчат и родичей. Сам Игорь поведёт! Дело верное... И как удивился Олег, когда к нему пришёл и бывший его воевода — Щербило. Это он, Олег, когда-то поднял его на эту Гору из глубинных провалов киевского Подола... Как низко кланялся ему за те земли и сёла!.. Предатели всегда кланяются низко... Но Щербило открыто смотрел ему в лицо. Чёрный ус его чуть дрожал — видно, страх бил его тело. А красавец какой... Олегу нравился этот страх. Нравилось, что он, Олег, ныне победил этого своего победителя... Щербило пришёл не к Игорю — к нему. — Хощу идти за море... возьми... Олег нахмурил седые-седые брови. Из-под них блеснули холодком зоркие, как и прежде, глаза. С чего бы это ему, статному красавцу, которому всего хватает в Киеве, чего бы захотелось за море? В такой дальний и ненадёжный поход. От кого бежит? От него? От Гордины? Олег размышлял, а кончики закрученных вверх чёрных усов Щербилы ещё сильнее дрожали. Видно, не сможет простить ему Олег... — Зачем же хочешь оставить Киев? — Олег устремил на него зоркие глаза.— От кого бежишь? — От себя...— тихо сказал и склонил голову на грудь. О, это чувство известно Олегу — всю жизнь стремился убежать от себя — и не смог. — Иди к Егору. Просись к нему. А я скажу ему. Щербило низко поклонился. Неторопливо вышел. Этот Щербило чем-то напомнил ему — давнего, молодого, упорного, отважного... Только в нём никогда не было того страха и отчаяния, что терзали душу Щербилы. Отчаяние и страх не для властителей. Олег ведь всегда хотел властвовать и потому всегда гнал этих непрошеных стариков от себя. И это то, что поднимало его над всеми. Да, он не знал ни страха, ни отчаяния, ни жалости. Не знал горя от потерь. Вот и теперь — потерял свою веселоокую боярыню, с которой думал согреть свою душу в старости. И не даёт себе думать о ней. Он её потерял. Но обрёл покорность самого опасного киянина, нашёл у своих ног этого красавца-победителя. Стоит ли горевать? Вечером к Олегову терему подкатили сани, из них вышла какая-то женщина. Неужто Гордина? Говорят, она совсем изнурилась от ожидания его. Только чего ждала? Расплаты за измену? Мести за доверие? Пышных даров? Он их привёз полный дом и все раздал своим челядинкам. Рвал свою гордость вместе с теми паволоками... Но в гридницу вошла Игорева княгиня. Его Ольга! Она осталась до конца искренней и преданной ему. Может, единственная из всех. Наверное, потому, что были они одинаковой доли — жизнь прибило их, как осенние листья, к этим высоким киевским кручам да и покинуло... — Отец, ты давно не заходил к нам. Имеешь гнев? — Не могу иметь гнева на тебя! Ты у меня единственная вера в жизнь, — и сказал правду. Это она открыла ему глаза на великую дорогу, которая повела его в Болгарию и к Царьграду. Если бы не её рассказы... Если бы не её слава... Сидел бы Олег в Киеве всю жизнь, не увидел бы ни света, ни таких богатств! Не подумал бы, наверное, мериться силой с гордым Царьградом!.. А он всё же заставил кесареву Ромею пасть на колени перед Киевом... И перед ним!.. — Что делаешь ныне? — весёлыми синими глазами она ласкала его седую голову... — Готовлю для Игоря добрую рать. Далёкая дорога — вои должны быть сильными. Чтобы победить быстро и скоро вернуться назад... — Варяги тоже хотят идти? — вдруг спросила Ольга. И Олег понял: именно ради этого она и пришла к нему. Но он о них не думал. Свенельд с дружиной сидел в древлянской земле, заставил Искоростень платить ему полюдье на своих воинов. Его варяги с Карлом должны быть с ним, они верные сторожа. — Я ещё не думал, Ольга... — А может, пусть идут с Игорем. У них сила великая, хорошо повоюют Табаристан. А если останутся — хорошо повоюют Киев и киевскую землю. И Малку ещё сюда приведут — кто знает... Я так подумала... — Теперь и я подумаю!.. — Подумай, отец. У меня же дитя на руках. Куда побежишь? Под чью защиту? Ты всю дружину отсылаешь, А кто защитит тебя? Что, если снова печенеги или угры какие явятся... Он испугался этого. В самом деле, кто же защитит его? Бродячих варяжских ватаг немало... Ордынская степь бездонная... Смутьянов-мужей будет вдоволь... И ещё волхвы бродячие постоянно подзуживают народ... Ольга, видишь, хорошо обо всём подумала. Она подумала, как мать. И как настоящий властитель. — Хорошо. Свенельд пойдёт с Игорем. В Киеве будет Карл и... Щербило. Дам ему тысячу воинов. — Щербило! Это тот, что в Вышгороде?.. Он подпирал власть Гордины. — Теперь будет подпирать меня. И тебя. — Ты веришь ему? — Верю, с сегодняшнего дня. Он только что был тут. Молодая княгиня широко раскрыла глаза. Конечно, лучше Щербило, чем Свенельд... Но... странно... И всё же лучше пусть будет Щербило! * * * Именем истины всегда пророчат ложь. Раньше Степко даже не подозревал этого. Но чем больше присматривался к Олегу, тем больше понимал это. По прибытии из похода Олег поселил его на Княжьей Горе в убогой хижине для челяди. Должен был переписывать Оскольдову харатью на ещё один пергамен. Должен был также списать новый ряд с греками на отдельный список. Сам же переписывает старый Оскольдов летописец, чтобы не пропали дни и годы минувшие. Днём сидит, переписывает, вечером домой. Порой засиживается допоздна — тут и заночует. Зажжёт сальную свечку, читает книги, что принёс из Болгарской земли. Читает всю ночь. Боже, какой же это великий и удивительный мир встаёт перед ним. Сколько в нём добрых и величественных дел, а сколько крови и зла!.. Думает Степко и о высоком в человеке, и о низком. Взять хотя бы его отца. Слепой, неправедно уничтоженный, искалеченный, а душа витает в мечтах, выстраивает храмы для обители человеческого величия и радости. Всё же хочет воздвигнуть тот храм на Оскольдовой могиле, где оставил свои глаза. Странно, что Олег и его лакеи ничего не говорят — ни про запрет, ни про разрешение,— будто и соглашаются. Ба! Теперь и вещий Олег именем Оскольда подпирает себя, возвышается. Перед кесарями выставляет себя защитником Оскольдовой правды и харатьи! Будто не он убил его собственным мечом! Будто не он спалил его церковь и изрубил его пергамен!.. Дивина из всех див. Если бы кто раньше сказал Степку, что Олег вот таким когда-то явится, не поверил бы. А теперь сам видит. Даже иногда Степку кажется, что Олег хочет словно взобраться на плечи Оскольдовой славы и вознестись выше того. Было обидно от этого. А всё ж выходило, будто Оскольд помогал Олегу, этому великому грешнику. Может, он делал это ради Киева, ради своей земли, которую теперь возводил этот пришлец. О, великая тайна великих властителей! Не постичь её простым разумом. А нет, это, наверное, вещий Олег насильно стягивает с небес душу Оскольдову, чтобы себя поднять туда. Может, в этом его тайна? В непрестанном жаждании славы на этом свете. Наверное, так и есть. Потому не пожалел жизни киевского князя, потому не постыдился опозорить память о нём, а когда стало выгодно, то и душу его стянул с неба. Ужас накатывался на Степка... Вот она, дорога к власти, — в безмерном честолюбии, в слепом жадном полёте к славе, когда переступают через жизнь, через честь, через любовь и святую память в погоне за ней. Но что с того, что вещий Олег вот так рвётся в небеса? Небеса не там, куда он стремится. Небеса в людских душах и в людской памяти. А среди людей он ненавидим. Никогда не забудут ему кровавых грехов. И так будет во веки веков!.. Так открылась Степку-книжнику ещё одна святая мудрость: "Какою мерою меряете, такою и вам отмерят". Так проповедовал святой Матфей. Степко снова садился читать при мерцающем свете сальной свечки. Мало книг привёз из болгарской земли, так перечитывает всё снова. Склоняется его растрёпанная голова над столом, в его тёмных глазах отражается огонёк. А где-то в глубинах его памяти проплывают перед ним новые времена и новые жизни... Не сразу заметил, как тихо отворилась дверь и какая-то светлая тень наполнила его обитель.