Вещий Олег Страница 43

Кто прикоснётся душою к ним — наполнит свою жизнь неисчерпаемыми источниками знаний. Ныне Степко мог сказать себе, что многое познал в болгарской земле, многому научился из книг. Может даже прочитать, если сложить воедино, те разорванные куски пергамента, которые долгие годы Местивой украшал словесами. "В лето 6360, индикта 15, начяше Михаилу царствовать, нача ся прозывати Руская земля... О сём бо уведахом, яко при сём царе приходила Русь на Царгород. Тем же отсель начнём и числа положим". Степко снова совмещал отдельные куски пергамента. Лютий Олег хорошо изрубил хронограф Оскольдов, не хотел, чтобы оставалась и память о последнем Киевиче. Себя возвышал, гордец! Но попала в руки Степка эта изувеченная, изрубленная память о страданиях и муках великого мужа... Скоро Степко вернётся в Киев и отдаст людям слово о их былом величии. Может, встретит ту княжну, что училась у пресвитера Григория читать азы и буки. А прежде всего — он увидится с матерью. Узнает ли его? Наверное, со всех дорог выглядывает сына. А он её узнает сразу же. И Киев свой зелёный узнает, как только лодьи приблизятся к тем высоким кручам. Издалека видны высокие башни княжеских теремов и повалуш. Если бы церкви встали там — было бы видно Киев на все четыре стороны света. Возьмёт с собою две или три иконы, повесит в хате на покуте под рушниками. Может, будет когда-нибудь церковь в Киеве — перенесёт туда. Теперь услышал, что и его наставник — пресвитер Григорий — готовится идти в Киев. На душе стало тяжело. Последний год пресвитер-наставник стал сердиться на него, когда увидел, что парень переписывает русскими словами писания апостола Павла. — Зачем пишешь русскими словами? Болгарский язык понятен будет и русичам, Им писали Климент-епископ и Иоанн Рыльский. — Но ведь русским языком будет понятнее слово Божие. Как писал апостол Павел: "Предпочту пять слов разумных сказать, чтобы и других научить, нежели десять тысяч чужим языком". — Болгарская церковь есть благоугодна, русской нет. Нет и молитвы христианской русским языком. Потому что не угодна ещё Богу. — Но ведь я вернусь в Киев, к русичам. И принесу им эту молитву. Будет христианская молитва и русским языком. Пресвитер Григорий рассердился. Так это он, этот оборванец, уже хочет стать пророком и мессией среди своих поднепровских славян? И ему, Григорию, уже не будет там места в святцах, ибо Степко хочет принести туда христианскую веру и молитву только своей речью — русской. И вытеснит его, Григория, труд и горячее желание уподобиться великим учителям славянского мира Кириллу и Мефодию... — Должен учить молитвы и писать их греческими и болгарскими словами. Так Богу нашему угодно. — Но ведь апостол Павел сказал: "Когда я молюсь чужим языком, то молится дух мой, а ум мой остаётся без плода!" Будет молитва к Богу русским языком — тогда и Бог станет ближе к русичам. — До Бога русичам ещё далеко. Надо ещё много истин постичь... — Постигаем. — Вы, язычники, постигнете? Когда это ещё будет! — Не нужно нас унижать. Это грех. Бог все народы создал равными. Святой апостол Павел сказал: "Бог един — и для иудеев, и для язычников". — Поучаешь своего наставника? — аж побледнел пресвитер. — Но разве ты Бог, что слова вопреки нельзя сказать... Ты не Бог, отче. Все мы ученики великого Его учения. — Смири свою гордыню, русич! — вспыхнул Григорий.— И кайтесь во грехах... — Не знаю грехов за собой, отче. — Так? Тогда иди на Рыльскую гору к монахам. Они помогут тебе узнать свой грех. Не знал тогда Степко, что оттуда он вернётся уже другим человеком, ибо перестанет быть мужчиной... Рыльские монахи научились ловко вытягивать силу людскую и отсекать уды... Степко не вернулся к Григорию-пресвитеру. Возненавидел его... Собираться стал тайно в Киев. Взял ещё те книги, что переписал здесь, чтобы его соученики из них сделали списки. И приумножится мудрость в словянской Поднепровщине. И Бог воздаст ему за труды — встанут подвижники просветительства и там. Что бы он теперь ни делал, о чём бы ни думал — всё связывал со своей землёй и своими людьми. Даже своё увечье принял покорно: значит, Богу так угодно, чтобы он все силы своего духа и тела отдал этому делу... Киев должен прославиться также своими мудрецами и летописцами, как и стольная Преслава. Степка уже ничто здесь не радовало — его сердце было настроено на возвращение. Ходил по торгам, разыскивал киевских купцов. Много чего наслушался. Говорили, что русичи давно почему-то не ходят в болгарскую землю, потому что киевский владыка разгневался на цареградских кесарей, которые напускают на русских купцов печенежские орды; говорили, что Олег хочет ещё повоевать ромеев-греков, потому что не дают его земле дани, которую по ряду-соглашению с Оскольдом обязаны платить. И ещё говорили, что весной уже вышла великая рать русов-полянов и всех приднепровских славян и что вскоре они прибудут к Килии или к Варне. А от Варны до Плескова три дня конного пути. Спешат туда молодцы-болгары. Кто не успел нажить славы и богатств с Симеоном, теперь может добыть их вместе с русичами. Немалые ватаги охочих идут ныне к Варне. "Иди туда же, парень!" — советовали ему. Степко обрадовался — переобулся в старые, мягкие постолы, бронзовые волосы подвязал кожаным ремешком, тяжёлую торбину — за плечи. И в дорогу! Русские рати будут скоро в Варне. Наверное, лодьи киевские там будут набирать брашна и пресной воды да сушёной рыбы. Простоят много дней... Помолился искренне. Боже, удали от него суету и ложь и не дай ему ни нищеты, ни богатства. А дай, великий Боже, от источника живой воды, силы и мудрости дай... Широкая и людная дорога вела к Варне. Мчались всадники, катились повозы со зерном, гнали овец и коз, гнали молодых бычков. Утром при рассветной росе, днём под палящим солнцем, вечером при ласковом вечернем свете двигалась дорога к Варне. Лишь на ночь затихала. Вдоль неё возникали стойбища, загорались костры, пахло варевом, бражкой, сушёной рыбой. Степко пристал к повозам, что везли кожаные меши с мукой, печёным хлебом, квашеной капустой, сельдями. Всю дорогу погонщики приглядывали за тем парнем, что одиноко шёл за их возами — не украдёт ли чего. Последний возчик, молодой смуглый юноша, грозно хмурил в его сторону широкие чёрные брови. Но Степко не делал попыток подойти ближе, и юноша успокоился. На привале Степко сел себе отдельно, вынул кусок хлеба из-за пазухи и начал жевать. — Подойди-ка, другарь, к нам! Миска кулеша найдётся и тебе! — крикнул ему тот погонщик. Повторять приглашение Степко не заставил — сразу подсел к гурту. Ему подсунули миску ароматного варева, но у него не было ложки, — Как же ты в дорогу собрался без ложки? — удивлялись болгарские парни. — Ложка — первая вещь в дороге. Жди теперь, пока кто-то не поест. — Не думал, что попадётся еда, — объяснял Степко. — Далека твоя дорога? — До Варны. — Здесь все до Варны. Такие торги будут там! — Так надеемся... Ныне русская рать, говорят, великая. Много нуждается и в хлебе, и в мясе. — А зачем она идёт на Царьград? — спросил кто-то. — Как зачем? Взять свою правду. Ещё их князь Оскольд мечом добыл дань от ромеев и для купцов свободу. А они не дают. — Но чем ты будешь торговать в Варне? — спросили его. — Земляков своих хочу увидеть, друзья. Да пойти с ними домой — в Киев. — Го! Ты русич? А говоришь, как мы. — Учился здесь… у пресвитера Григория… — Ба, учёный. Никогда близко не видел учёных людей. Как интересно…— Широкобровый юноша разглядывал Степка, словно диковинку. — Слушай, садись на мой воз, ещё два дня дороги. А у тебя торба вон какая тяжёлая. — Спасибо тебе, другарь, — обрадовался русич. Ведь и вправду, те иконы и толстые книги, что он тащил в Киев, уже сильно натерли ему плечо. На третий день уже были в Варне. — Русичи придут на торг брать муку, там и встретишь их, — посоветовал ему болгарин-погонщик. Так всё и было. Русские ратники пришли покупать печёный хлеб. И торговцы быстро закидывали в их кожаные меши небольшие буханки, завернутые в капустные листья и перевязанные нитками из конопляного волокна. Степко долго не мог заговорить — от радости, что видит своих, глотал слёзы. — Вот и земляки твои, другарь. Дождался. Откуда ж вы? — пришёл на помощь ему возчик. — Из Киева, откуда же, — смеялись свободно и весело. — А ты кто? — спрашивали Степка. — Я из Киева, брат, — отвечал Степко. — Ныне домой иду. — Пойдём с нами. А потом вместе и домой. Где твой дом? — На Подоле, возле Почайны. Мать моя — Житяна. Слыхали? — Слыхали, все знают Житяну, добрую чародейку. Мужа дождалась... Знаменитый тесля... — Отец мой?! Вернулся? Киевляне мало что знали о нём. Но Степку было радостно. Отец вернулся... Живой!.. Конечно же, Степко пойдёт с ними сейчас. Со своими людьми и смерть легко принять в чужой стороне. А домой возвращаться — то самый быстрый путь. Плотными рядами стояли острonosые лодьи на берегу моря. Всюду толпился людской народ, всюду родная речь. — Пойдём дальше, здесь наши толковины — тиверцы. Киевляне стояли за древлянскими челнами, на которых реяли золотистые хоругви — на белом полотнище вышито золотисто-красное, улыбающееся солнышко. — Гой, сколько людей праведных! Вся земля двинулась, что ли? — удивлялся Степко. — Сбывается словно пророчество Писания. — Какое пророчество, брат? — заинтересовались юные киевляне. — С запада солнца идёт к нам звезда с копьём впереди. А в Писании сказано, что когда упадёт с неба великая звезда, горящая подобно светильнику, погибнет много рек и народа много погибнет. Наверное, это оно и пришло... — Неужели звезда может упасть? — Может, и нет, как и прежде не падала. Через каждые семьдесят пять лет эта хвостатая зелёная звезда приближается к земле, и тогда случаются великие беды. — Это в Писании сказано? — Нет, это мудрецы так вещают... Увидев несколько шёлковых шатров, Степко спросил: — А там кто — Олег? — Он... А что сказано о нас в Писании? — Сказано обо всех людях, что Бог пошлёт на грешников две тьмы воинов и будут они умерщвлять тех, кто не покаялся в своих злых делах — в убийствах, или в злых колдовствах, или в блуде, или в воровстве... — А нас и есть две тьмы воинов, брат, — так это, может, о нас сказано? — Нет, то будет воинство Господа Бога. А то кто — на белом коне? — То Олег. Киевский владыка гарцевал на молодом белом жеребце.