Вещий Олег Страница 38

И пошёл себе Гомін дальше. Задумали подольские плотники поставить у Оскольдовой могилы вместо сгоревшей церквушки небольшой храмец. Гомін, первый мастер Киева, шёл к Оскольдовой могиле, чтобы сейчас разметить землю, вбить колышки, где нужно начинать ставить тот храмец. Ведь и вправду, старые люди говорят, что века мимолётны и времена смертны, и люд немеют пришлые чужаки — и всё исчезает в реке бесконечности. И остановить их нечем, кроме творением души и рук. Так и надумали оживить память о своём правителе, о величии их Страны Руси. Тогда и станет совесть против властолюбцев, и заплачет душа, и отзовётся словом. А там, где есть слово, не исчезает память рода, и сам народ воскресает из немых и мёртвых времён. Нет, не честолюбец он, умелый подольский плотник Гомін, ведь всю жизнь идёт тяжкими дорогами правды и не ищет себе платы ни от людей, ни от богов. Радость и беду принимал привычно, не бежал им навстречу и не убегал от них... Был уверен, что если каждый человек оставит после себя добрый след на земле, уродит для потомков и великий урожай Добра. Неизбежно уродит! Ведь слова, как и вера в Добро, мертвы без доброго дела. Если бы мог, ходил бы среди людей и каждого убеждал: человек, сделай хоть капельку добра, оставь после себя хотя бы одно его зёрнышко!.. Ведь откуда же взрастёт оно, то Добро, если его не сеют в этой благословенной его отчизне... Вот такая у него вера, своя — и в себя. Она и спасает его душу от соблазнов суетного мира и возносит его над серыми буднями забот... Вот такой дивный младший братец у воеводы Щербила! Разными дорогами ходят слава и честь двух сыновей покойного Златорука-мастера. Наверное, так уж устроен наш мир, что всё в нём уравновешено — для разума и для безумия одинаково есть в нём место. Уже вечерело. Жаркое летнее солнце катилось к горизонту. Земля пахла нагретой пылью, увядшей от зноя листвой. Гомін размышлял о брате, о себе, а тем временем делал своё дело. Уже когда солнце качнулось на волнах Днепра, разогнул спину. На жерди, которую нёс с собой, делал зарубки-метки — то были размеры его нового храма — Оскольдова. Собрался было отправляться домой, как вдруг какой-то подозрительный шорох кустов, треск сухостоя, запыхавшееся дыхание насторожило. Тревожно огляделся. Ничего не увидел, лишь спиной почувствовал присутствие рядом людей. Отбежал к могилке с крестом, упёрся рукой в дубовое, уже почерневшее распятие. И в этот миг увидел, как со всех сторон начали его обступать какие-то люди, что прятались в кустах. Кто с дубиной, кто с копьём в руках. Рядом мелькнул и в тот же миг скрылся в зарослях волхв Перуна. Узкогрудый, бледный, тихий человечек, которого когда-то отыскала боярыня Гордина. Что ему нужно? Гомін стоял, словно зачарованный. Какое-то терпкое и липкое предчувствие неизбежности сковало его силы. Бежать? Не знает за собой ни малейшей вины. Но всё же кто-то внутри его кричал: беги! Лети! Быстрее, быстрее!.. Рванулся с места — наткнулся на выставленные против него копья и дубины. Незнакомые мужи смотрели на него с неумолимой злобой, беспощадностью, злорадством. Ну, просить у них пощады не станет... Стоял и ждал. — Берите его в железо. Живым! — крикнул высоким, каким-то лязгающим голосом волхв. Неужели это Перунов жрец имеет такой паскудный, свиной голос?! Гомина мгновенно скрутили. Кто-то вырвал у него жердину, сломал о колено. Руки и ноги его стянули железными цепями. Бросили на землю и долго возились рядом. Хрустели сухие ветки, шуршала под подошвами сухая трава. Потянуло дымом. А солнце уже садилось за леса... Потянули за ноги, куда-то кинули. Кто-то упал ему на живот, кто-то прижал коленями его голову. И вдруг острая, жгучая боль в глазах!.. — За что-о-о? А дальше уже не слышал своего крика. Ведь летел в пропасть небытия, в чёрноту боли... Не слышал, как визжал над ним волхв, захлёбываясь собственной ненавистью: — Пусть поразит тебя проклятие Перуна! Пусть дети твои будут изгнанниками из дома своего! Пусть род твой скрутит позор. Отступник от богов наших! Пусть испепелит тебя Перунов огонь и Перунов меч... Пусть сгорят твои чернобоговы хоромы!.. Никогда теперь не увидишь их! Никогда!.. А теперь отведите его в Киев... Бросьте на торжище... На посмешище курам и свиньям! Гомін не мог слышать этих проклятий. Не мог и видеть, как блестели в отблесках жертвенного пламени водянистые глаза обезумевшего волхва, как победно тряслись его сухие, с синими жилами руки, как злая радость кривила ему уста от чувства свершённого подвига. Не будет теперь возводить на земле свои дивные хоромы этот гордый мастер!.. Его скатали в какое-то рядно и бегом понесли невидимыми лесными тропами к подольскому торжищу. Волхв не поспевал за мужами. Задыхался, остановился. Возвёл руки к небу: — Кара пришла, отступнику! О, теперь волхва будет любить Княжья Гора. И новый воевода Щербило. Волхв был уверен в этом... * * * Пока была полна надежд, чувствовала себя сильной и мудрой. Сначала надеялась на силу своей красоты. Знала, что стоило лишь подвинуться поближе к своему владыке так, чтобы он ощутил запах её тела, — и сразу добьётся над ним победы. Она тогда качалась в ней, как сыр в масле. Всё было ей дозволено: любила посмеяться в глаза боярам, встревала в любой разговор, говорила даже глупости и была уверена, что все ею восхищены. Более того, боярыня Гордина заставляла Олега раздавать всем, кто их окружает, богатые дары и чины, потому что знала: за это будут им ещё больше кланяться и вернее служить. Перед ней заискивали все — от челяди до бояр, но никто не любил. Упорно называли злой, ведьмой, колдуньей, блудницей, ненасытной. Она это знала, но перестала обращать внимание. Покупала вокруг себя расположение и друзей, думала, что покупает вечную благодарность их. Потом начала с отчаянием замечать, что красота её мимолётна. У рта от частой улыбки залегли глубокие бороздки, которые уже не разглаживались. Оттого рот её как-то обвис, обвисли и увяли щёки. На лбу выбилась не одна ниточка морщин. Но хуже всего то, что увидела: сохнет, сохнет на её руках и на всём теле кожа. Сохнет — и нет спасения! Ни заморские мази, ни припарки травниц не могли сделать её тугой и, как бархат, мягкой. Тогда Гордина словно опомнилась. Вспомнила, что она женщина и должна, как и каждая жена, родить ребёнка, для владыки своего наследника. Наверное, он и ждал того же самого. В первые годы своего владычества недаром же избавился от Игоря и не подпускал его к киевскому княжескому столу!.. Но годы вертелись, наматывались на колесо времени, а наследника не было. Олег уже и перестал с надеждой смотреть на гибкий стан боярыни. Исчезло в его стареющих глазах ожидание. Но Гордина всё ещё была в силе, ещё чувствовала себя молодой и продолжала надеяться на чудо. Гребла к себе земли в Подесенье, серебро, золото, узоры, набивала кладовые добром — всё для будущего своего наследника. Дворовая челядь радовалась. Ободранные, босоногие киянки водили за собой стайки смуглых ребятишек — им было некогда заботиться о богатствах. А боярыня — гляди ж!.. Тогда Гордина начала приманивать к себе воеводу Щербила. Делала это легко, привычно игриво. У неё появилось новое ожидание... Потому и выпросила у Олега, когда он шёл на Царьград, оставить его в Киеве. А тут словно с неба свалился Свенельд со своими новыми варягами. Привёз Прекрасу для Игоря. Не знала, что с ними делать. Подумав, забрала в свой терем во Вышгород: врага лучше держать перед глазами, чем ждать встречи с ним из-за угла. Свенельд и Прекраса напомнили ей, что в Киеве ещё есть Игорь и... та царевна... теперь Ольгой наречённая. Сначала она не обращала на них внимания. Слишком уж прост умом этот рыжий увалень, хоть и княжеского рода. Конечно, измученная жизнью его жена, что досталась ему насильно, ещё молодая девчонка, и ей не до Киева. Но Прекраса! За её плечами Свенельд и варяги. Говорят, что где-то в Новгороде у Прекрасы остался сын — Игоревич. Надежда боярыни Гордины оказалась над пропастью... Тем более, что Свенельд сразу же привёл Игоря из Киева к Прекрасе во Вышгород и толкнул его к ней в ложе... Свенельд с довольством потягивал меди из серебряных чаш, похотливо поглядывал на Гордину, порой невзначай приобнимал за плечи, а в голове плёл новые сети. На кого? Вдруг Игорь заявил, что хочет домой, в Киев. Его и не удерживали — иди! И никто не думал и не гадал, что он не вернётся назад. Прекраса и в самом деле была красивая и нежная жена... Но когда Игорь всё же не вернулся, то и Свенельд, и Прекраса, и Гордина сразу поняли: на пути их надежд стало то девчонка... та Ольга... Боярыня Гордина велела вывести своих резвых коней, накинула на плечи серебристо-прозрачные ромейские одеяния, на чело надела бронзовый налобник с подвесками-колокольчиками и помчалась на Княжью Гору. Как и раньше, из-под колёс её повозки во все стороны взлетала и разлеталась птица, низко кланялись вслед и челядь, и бояре... Но всё же уловила поспешные, ради приличия поклоны, какие-то игривые искорки или насмешки в глазах людей. Где-то кольнули у сердца мягкие шипы, что предвещали нечто новое, ещё неизвестное, но неизбежное... Каким-то краем её души коснулась мысль, что она взобралась на вершину власти временно, что уже та власть вот-вот выскользнет из её рук... И тогда наступит для неё час расплаты — неумолимый и неизбежный... Но куда же теперь отступать? Да, Олег стар. Теряет к ней интерес и равнодушеет. Теперь больше думает о собственной славе да о своём наследнике Игоре... Изо всей силы хочет подпереть его своей рукой — вот и девчонке той, заблудшей царевне-изгою передал своё имя... Всё это, чтобы Игоря подпереть своим именем и славой... И тем продлить своё земное существование... Объехала Княжью Гору и увидела новый терем. Не терем — теремина, крепость у самой Горы. Осенью ещё не было его. Наверное, это Щербило построился! Быстро же утверждает себя воевода! И место своё знает: не полез на Княжью Гору, а ниже её, однако и не совсем внизу, где стоят дома и хатки простолюдинов. Душа её расправилась. Ещё не всё потеряно! У неё есть ещё воевода Щербило... Натянула вожжи — и помчалась к Бабьему Торжку. У длинных рядов арамейских купцов сошла и начала рассматривать прилавки. На них на лавках лежали кучами диковинные паволоки, золотистые парчи, вольница, китайские шёлка, ожерелья, браслеты, сапожки, жемчугом вышитые.