Вещий Олег Страница 35

Почему?.. Обида и ненависть жгли её душу... Вот такая благодарность! Она отдала ему лучшие годы, покрыла себя позором — стала его любовницей перед всем миром, берегла его и лелеяла... И вот! На склоне лет этот старик её унизил... Пожалел ей своего имени, которое вознесло бы её над всеми. Отдал его чужеземке... Но теперь пусть боги её рода будут свидетелями: она сделает всё, чтобы эта пришлая не добралась до киевского стола... Гордина выскочила из светлицы и хлопнула дверью так, что задрожали мостины... Олег не успел сказать ни слова. Удивлялся: такой жажды власти у женщины он и не подозревал. Она хотела бы взять его имя, чтобы стать здесь владычицей? А знает ли она, что власть легко взять, да не каждому дано её удержать?! Что власть — это тягчайшее ярмо, которое душит человека... которое высасывает из него всё: и жизнь, и покой, и сон — и потом бросает на свалку... Увы, жено, ты рвёшься к властвованию, потому что не знаешь его тяжести и горечи... Когда-нибудь поблагодаришь, что он уберёг тебя от этого искушения... Сумеешь ли понять его доброту? Способна ли понять? * * * Житяне снилось, что вокруг её новой хаты ходит солнце, а какая-то светлая тень его догоняет и закрывает, но оно снова катится, и опять вокруг хаты светло. Она вскочила с ложа: в окошке искрилось белое солнышко. Кто же это его заслонял? Кинулась к дверям, во двор — никого нет у хаты. Видно, это тень русалки была, ведь сегодня началась Русальная неделя. Ещё с вечера она повесила над сениными дверями, над окнами клечание — из ветвей вяза, берёзы и дуба. Со стрехи торчали пучки полыни. То зелье волшебное и не пустило русалку в дом — слишком уж не любят эти водяные и полевые девы терпкого духа полыни. Житяна весь двор свой уберегла от тех мавок: и над калиткой, и над воротами, возле амбара и хлева — всюду воткнула полынь, мяту, любисток, чабрец. И в светлице, и в кладовой полно целебных ветвей и листьев. Ноги мягко ступали по ковру из осоки и клёна... Вот и сон у неё был такой крепкий от благоухания трав. Да вот же! Русалка всё-таки разбудила! Значит, надо бежать к корове. Житяна схватила вёдро, обмахнула его изнутри пучком мяты и любистка, чтобы никакая ведьмовская сила не повредила корове. Ведь в Русальную неделю надо очень стеречься ведьм! Они прилетают на мётлах на рассвете, забираются к коровам и доят всё молоко из вымени. Корова встретила хозяйку приветно, ласково качнула крутыми рогами и подставила ей тугие дойки. Между пальцами заструились тёплые струйки молока. На душе у Житяны становилось радостно. Всё-таки улыбнулась ей доля. Ведь заработал её Вратко-Гомін немного серебра, вот и дом поставили, и коровку приобрели. А самое большое счастье — сын вернулся домой! Их Степко... Не верил, что всё то они нажили собственным трудом. Недаром люди говорят: терпение и труд всё перетрут. Перетерлось всё лихое её терпением и работой. Счастье настигло её. Теперь имеют и хозяйство, и почёт от людей. Золотые руки плотника Гомина всем помогают: тому дом, тому амбар поставить. А что уж тот храм у Киянки воздвиг — всем на диво! Отовсюду на праздники идут люди, чтобы взглянуть на то диво, где, верно, витает дух небесных богов. Сегодня там тоже соберутся и старые и молодые. Ведь нынче — в русальный понедельник — все русалки и мавки выйдут из леса, из воды, из поля и будут смотреть, как люди чтят их песнями. Если кто будет в этот день работать и не придёт на Русальный Пасхальник, те девы откажутся сторожить ниву от гусеницы, тли, от птицы или от зверя. Потому на гулянье люди разведут большие костры прямо под открытым небом, будут варить кулеш, затирку, разное мясо, пить квас и пиво, и все будут угощать друг друга. Так задабривают мавок и русалок. За всю неделю девушки и парни напоются и натанцуются — на всё лето. А может, кто и увидит тех волшебных красавиц — в этот недельный срок они приближаются к людям, мавки ходят среди них, а русалки — лишь при полной луне всплывают на поверхность воды, распускают свои длинные зелёные косы и тихо плещут волной. Только подходить к ним нельзя — залоскают, лукавые, или утянут в воду и утопят!.. Житяна подоила корову, стала из вёдра набирать мисочкой молоко и брызгать на тропинку, по которой корова идёт на пастбище. Мавки и русалки должны видеть, что она им не жалеет молока. Пусть берегут её коровку! Ещё и кувшин с молоком поставит возле пруда, где корова пьёт воду. Не забыть сбегать к ниве и положить хлеб на межу, чтобы мавки помогли колоситься хлебам. Лишь к полудню Житяна управилась со всеми хлопотами, переоделась в праздничную вышиванку, новый навершник, белым убрусом повязала голову. Ещё и ожерелье хорошее со серебряным колокольчиком надела. Побежала к Киянке. Гомін ещё с вечера там был со своими мастеровыми — к празднику заканчивали украшать храм. С тех пор как из Киева ушла Ольгова рать, в городе установилась какая-то лёгкая, прозрачная тишина. Люди заботились о скоте, весновали на полях — забыли о своих обидах и обидчиках. Обсеялись, встретили и первые всходы на своих полях. А теперь шли праздновать Русалии, увидеть друг друга, услышать какие-то новости, в песнях и хороводах забыть повседневные заботы и вознестись душой над убогостью и серостью будней. Без песни поляне — что рыба без воды!.. Возле храма уже резвились стайки парней и девушек. Вокруг одного костра водили хоровод увенчанные венками юнки. Русальные песни взлетали в небо звонко, молодо: Та в святу неділю, та вставай раненько, Та пряди тоненько, та біли біленько... Гомін издали увидел Житяну и обрадовался. Но в тот же миг русальные песни напомнили ему Оляну и её бесконечные заботы на поле и во дворе... И возле коровы, которую она поставила в храм... Жаль ему стало тех лет, что прошли так напрасно. И жену ту стало жаль, ведь так и не поднялась её душа в небо красоты... Несчастная Оляна!.. Сегодня же он расскажет о ней Житяне. Прогонит из сердца малодушие — и вот сейчас, в эту праздничную минуту, признается, что была у него такая несчастная жена — Оляна... И что он оставил её на произвол судьбы... Грешен есть, здатель подольский Гомін... Проводили русалочек, проводили, Чтобы они к нам не ходили, Чтоб нашего житечка не ломили, Чтоб наших девочек не ловили!.. Житяна прикрыла глаза ладонью от солнца, следила, как над девятиглавым храмом её мужа кружили стаи сизокрылых голубей, словно серебро разбрызгивали крыльями. Лицо её было переполнено тихой радостью... Гомін не захотел сейчас ей ничего рассказывать. Сел на бугорке — ему и праздник не праздник, грызёт его совесть какой-то червь... А рано, рано солнце заиграло — Ляйльо, ляйльо, ліляйльо. Ляйльо, ляйльо, ліляйльо... — выводили уже вместе парни и девушки. Житяна повернула к нему лицо — такое просветлённое, молодое. — Подожди-ка, вот я им нашу уличанскую русальную покажу. Такой они ещё не слыхали! — И побежала к гурту девушек. Вскоре оттуда донёсся её глубокий, низкий голос: Ой од неділі до місяця Казали хлопці — повісяться! Ходім, дівчата, дивитися, Як будуть хлопці казитися! Ой од неділі до місяця Казали дійки — повісяться, Ой ходім, хлопці, заглядати, Як будуть дівчат рятувати!.. И уже звонкие голоса подхватывают смешную уличанскую песню. Не заметили, как солнце скатилось на днепровские волны. На востоке небо посинело, сверкнуло первыми молодыми звёздочками. Уже понемногу люди начали расходиться, как послышались какие-то стоны и крики. Вскоре все увидели, что по тропинке, спускавшейся к храму, шла какая-то женщина. Сгорбленная, с распущенными волосами, в грязной, разорванной рубахе. К её спине был привязан большой столб с перекладиной. Руки, грудь и живот были туго перевиты верёвкой вместе с тем столбом. Лицо её залепили волосы, она сгибалась от того столба так, что казалось, будто слышно, как трещал её хребет от тяжести. Она изнемогала. Шла медленно, осторожно ступая босыми ногами, чтобы та колода не свалилась и не потянула её на землю. Она делала несколько шагов и останавливалась, смотрела на людей, словно просила у них помощи. А люди онемели. — Смотрите, у неё на шее тоже верёвка... — раздался чей-то голос. — Люди! Да это же наша Веселинка!.. — У кого есть нож? Дайте хоть топор!.. Несколько мужиков кинулись к Веселине, подхватили колоду, чтобы легче было ей держать, и начали развязывать, зубами перегрызали проклятую верёвку. Наконец столб тот грохнулся на землю. А вместе с ним без чувств упала и Веселина. — Кто же это её так? За что? — Кто ж — разве не знаете, что Свенельд её тогда силой забрал? — И красоту погубил, и судьбу сломал... — То всё боярыня Гордина! Ведьма! То она тогда Свенельда сюда насылала... — За Щербила злится... Веселинка уже очнулась, поднялась на ноги. Собрала в пригоршню волосы и закрутила на затылке. На людей не смотрела. Кто-то из женщин подал ей платок, кто-то снял с себя передник. Руки её дрожали. Она тёрла ладонями горло — от тугой верёвки на шее была содрана до крови кожа. Ответила тихо всем: — Вот уже семь дней, как мучил меня Свенельд. В поле поставил этот столб, закопал его в землю, а потом вот привязал меня к нему... Думала, волки съедят... Еле вырвалась... — Ох! — ужаснулись женщины. Веселинка поклонилась людям и пошла. Искалеченная душой, уничтоженная, изувеченная, полумёртвая. А может, и совсем мёртвая... Шла Веселина, и земля качалась у неё под ногами. Исчезала в серебристых летних сумерках, под молодыми звёздами. Растворялась в вечерней дымке степи. — Куда же она? — удивился кто-то, ведь Веселина шла не в город, а подальше от него. — Не трогайте... Куда боги зовут... Русальный Пасхальник закончился грустно. Кияне понуро расходились... Гомін мысленно ярился на брата. Если бы он её тогда защитил!.. Совсем испоганился человек. Побоялся упасть с высоты, на которую взобрался с такими трудностями. Думал, всё перевидал, всё пережил на свете бывалый плотник. Но такого ещё не слышал в роду человеческом. Возле ворот на Житяну и Гомина ждал челядник от Щербила. Вот и наврочил! — Велел Щербило тебе завтра прийти к нему. — Чего он хочет? — Не велел говорить про то. — Разве не ведаешь, к кому пришёл? Я ж ему брат, — Знаю. Только не говорите, что знаете... Соцький хочет поставить себе большой терем над оврагом. А ты вот какой хором сделал, Гомине. Вот он и хочет, чтоб ты ему терем ещё лучше поставил. — Тогда передай: не приду к нему. И терем ставить не буду!.. — рассердился плотник. — Ой, зачем же я сказал!.. — загоревал челядник.