Вещий Олег Страница 29

А ныне там мой Степко! Наш Степко... Сын. — У меня есть сын, Житяно? Ладонью смахнула с глаз то ли слезинку, то ли воспоминание. И добавила: — Уже скоро должен вернуться. Хотел научиться читать и писать. А купцы наши передают, что видели Степка, что он станет священником. И что в Киеве он воздвигнет христианский храм. Вратко застонал. Как люди все жаждут оставить на земле свои храмы. Вот и у него есть свои храмы. И вот уже один сожгли... Вместе с могилкой матери и с отцом... Но он нашёл её... свою ладо, долгожданную и любимую ладо... И нашёл своего сына... Его зовут так красиво — Степко. Словно степью веет от этого имени. Полынным ветром пьянящим. Степко! Сын! Он теперь и для тебя воздвигнет храм! Чтобы и твоя душа взлетала в высоту мечтаний... ближе к небесам и богам... — Когда придёт Степко, он, наверное, станет таким, каким был у нас когда-то священник в Оскольдовом храме... Такой мудрый был! — Я ему воздвигну лучший храм, Житяно. А ты знала того Местивоя? Ты уже была тогда в Киеве, когда он был? — Так сразу же за тобой и пошла из дому. В Киев. Думала, найду тебя. Столько дорог прошла... — А я и не знал... Как же ты выжила, Житяно? — Не знаю... — Она видела те бесконечные, тяжёлые и болезненные свои дороги... Кто постиг их, кто познал их тяготы, тот постиг полноту великой жизни, наполнился верой в неё, обрёл силу устоять. Так и выжила. Так и устояла! Но что ему скажет? Лучше промолчит. Потому что вон по Киеву рыщут тёмными тенями лакеи Олеговы. Вынюхивают мятежников, чтобы всех сжечь на кострах. А лютый волхв насылает на их головы проклятия и беды. Над Киевом навис карающий меч варягов-пришельцев... Тревожные, смутные времена крутятся над Киевскими горами... А она нашла своего Братислава. Ей теперь нужно сохранить его!.. * * * После погрома Княжьей Горы великий Ольг почувствовал себя в опасности. Вдруг неверие упало в его сердце, вытеснило уверенность и чувство недосягаемости, которые до этого властно вели его государственной десницей. А виной всему был главный киевский волхв Славута, которого он сам и возвысил когда-то. Вспомнил, как недавно этот вещун дерзко разговаривал с ним, намекал, что он, Олег, сеет чужое зерно в стране и соберёт от того жестокую скорбь... За заботами, походами, изменами и коварством своих ближних бояр Олег забыл те угрожающие намёки. Но теперь камень, брошенный Славутой-волхвом, начал тяготить страхом. Ныне в Киеве не было Свенельда и его варягов. Правда, остался Карло с небольшой дружиной, но то не Свенельд. Была ещё небольшая дружина у молодого сотского Щербила из подольских простолюдинов. Но разве простолюдин брат богача, чтобы защищать его честь и добро? Киевские бояре осмелели, обнаглели — на совет не приходили, а когда приходили — требовали новых земель и селений. Так и Славута поднял голову. На глаза Олегу не показывался, на зов его не шёл, особенно после смуты. Может, боялся. Поймать мятежников не удалось, разгромили дворы и растаяли в городе. Кто где — попробуй распознай! Это было великое предостережение для Олега. Чувствовал, что пройдёт время — и кияне вспомнят-таки ему и убитого Оскольда, и варягов. А волхв может направить против него и горожан. Как против Щербилова отца. За что сжёг Златорука-мастера? Наверное, за то, что Олег возвысил при дворе его младшего сына. А старший сын — искусный плотник, дивный храм вместе с отцом поставил. Против волхва, значит, вознёс тот храмец. Вот и отомстил им обоим — и Златоруку, и Олегу... Но Ольг не будет теперь идти к волхву. Сидел и думал, что сделать, чтобы уменьшить лукавую силу вещуна. Сидел в резном деревянном кресле, в котором, наверное, сидел ещё Кий и все Киевичи. Вот теперь он, Олег, захватил их страну и их славу. А сможет ли сам вознестись в ней? Что у него осталось в жизни?.. Позади великая дорога трудов, и походов, и ратных битв, и измен, и коварств, и отваги. Достиг своего — вознёсся на вершину в державе, которую забрал хитростью и стал в ней властителем. Имеет любовь наилучшей женщины — отважной и честолюбной — её красота венчает его чело. Но счастливым себя не чувствовал. Новгород от него отрёкся, его не признавал, жил сам по себе, как и прежде. Полочане и смоляне, которых он повоевал, также забыли платить ему дань. И здесь, в Киеве, не чувствует себя всевластным — нет признания ни среди бояр, ни среди простого люда. Знает, что властителей не любят, что их удел не любовь, а зависть и ненависть. Тогда чего же не хватает его взволнованной, жадной душе? Жгло то, что он ни от кого не имеет искреннего сочувствия и доброты. Что приобрёл много — а кому то оставить? Никого у него нет. Один рыжий Егорка, Рюрикович. Он должен быть ему благодарным за киевский стол, который ему он и передаст, как то сказал когда-то. И именно Егорка должен продолжить его имя и его дело — удержать Киевскую землю русов-полян. Чтобы навеки осталась хоть здесь о нём память в народе. Чтобы хоть кто-то когда-нибудь сказал: великий то был владыка — мудрый и отважный, поднял эту землю, которую взял хитростью, но вознёс её над миром. Ибо продолжил достойно дело Киевичей — и воссиял в славе рядом с ними. О, он должен ради этого быть твёрдым и не блуждать в смятениях души, а быть непоколебимым в своих действиях... Позвал постельничего. Дудко тихо вкатився в гридницу, выжидательно моргал к нему красноватыми веками. Этого лакея никакое смятение не гложет — толстеет, и всё!.. — Пошли Карла в Новгород. Пусть приведёт Игоря. А Щербило пусть увеличит свою дружину. Братца его, мастера, знаешь? — Вратка? Где-то пропал, кто его знает. Может, скрывается. — Найди. Дай оглас по всему Киеву: я велю найти его! — Э-э, кто же на это откликнется. Побоятся, чтобы не убили. Как его отца Златорука. — Скажи, что я хочу воздвигнуть на Горе великую хоромину. Чтобы видно было со всех окрестных земель, чтобы до небес доставала и чтобы все боги нашли в ней своё обиталище. — Э-э... — чесал затылок Дудко.— Наш волхв не позволит того. — Славута? Но я выше волхва. Я позволяю! Я велю!.. — Всем колют ему глаза тем вещуном, будто он, великий Олег, властитель этой державы, имеет меньше силы и веса, чем волхв. Настал конец жадности жадного — Славута теперь должен принять наказание за свои грехи... Тихо, но твёрдо сказал Дудку: — Зови Деревьяку... Дудко встрепенулся. Никогда не видел такой тихой ярости в глазах своего владыки... Неслышно выскользнул за дверь. Какое-то бедствие снова прокатится над Киевом, коли хочет воспользоваться тем подонком... Вскоре от Княжьей Горы помчались во все концы биричевыми путями глашатаи-биричи. Кричали на торгах, на многолюдных почайновских пристанях, увозах имя мастера-хитреца Братислава, сына Златорукова. Ибо киевский властитель зовёт его к себе! Хочет воздвигнуть на Княжьей Горе великий храм, который был бы виден во все окрестные земли!.. А пока взволнованный Киев думал и разгадывал, чего бы то Олегу захотелось ставить такой храм, мечники сотника Деревьяки расставляли свои сети вокруг боярских дворов и вылавливали самого волхва, который разгневал богов небесных и самого Перуна. Ибо оставил своё святое капище, угас вечный его огонь у кумира, защитника полянского русского рода и народа, замолкли моления за покой и благо горожан и земли. Из-за того и сошла милость Перуна-Громовержца с полянской земли, и боги приготовили кару волхву. Пока его душа не предстанет на их небесный суд. Так киевский властитель зовёт волхва перед свои очи ответ держать: зачем оставил свой град и свой народ без молений и без слова защиты? От этих слухов ещё больше всколыхнулся Киев. Все видели, что их властитель Олег за них болеет своим сердцем, печётся о простолюдинах. Давно такого не слышали от властителей!.. А когда узнали, что Олеговы мечники всё же поймали колдуна, посадили на сани и вывезли куда-то из города, и вовсе растерялись... Пусть боги простят им злословие и недоверие к этому Олегу, ибо не знали, что он так убивается за их спокойствие... Но конец Олеговым чудесам не настал. Говорили, что стал каким-то другим, скрытнее, добрее. К себе никого не зовёт, советников-бояр совсем забыл. Уже и зима снегами легла. Раньше бы уж позвал сокольничего, ловчих и псарей — и на охоту! На вепрей, на медвежьи берлоги, на оленьи табуны... Теперь же — лишь иногда зовёт к себе ту болгарскую царевну, или кто она, да её священника. Внимает их рассказам. Что-то, верно, новое задумал их владыка. Может, его манят далёкие тёплые края, великая река Дунай, белокаменные славянские города на ней, их многолюдные торги, где песни дев славянских вьются аж через Русское море. А там близко и могучий Царгород, краса земли, с золотыми храмами и палатами, окутанный паволокой, бархатом и золотым узорочьем. Знал ведь Олег, что при Киевичах тот град склонял свою главу перед их землёй, платил дань и золотом, и бархатом, и узорочьем. Он, Олег, победил непобедимого киевского князя. Так неужели не победит он и Царгород, который Олега не признаёт и больше не шлёт Киеву своей дани... Дворовая челядь рассказывала про того Олега дивные сказания, знала всё, слышала всё, ибо десятками глаз исподтишка заглядывала во все уголки княжеских палат, следила за каждым шагом, за каждым словом своего владыки-господина. Кияне и сами строили догадки. — А может, он хочет жениться на той болгарской царевне, потому и зовёт её на беседы. — Тьфу на вас! Старый, седой ворон, а держит вон какую боярышну — как огонь та Гордина! А это дитя, отроковица ещё. Он всё больше с её священником беседует — тот всё знает, книжный человек. Говорит, что нужно найти какие-то древние пергамены, где записаны договоры Киева и Царьграда... Все ларцы перерыли — не нашли... И вправду Олег велел челяди снести в гридницу все сундуки, ларцы, пергамены, какие были в других светёлках, и священник Гавриил искал каких-то пергаментов. Их не было. С тех пор как Олег сел в Киеве, Ромейская империя и впрямь хоть немного перевела дух — перестала посылать Киеву свои богатые дары. Олег знал, что должен ныне делать — должен вернуть Киеву его давнюю славу и тот ручеёк, по которому текло ромейское золото в эту страну русов. Он должен идти на Царьград! Обрадовалась Оленка, чуть не плясала, как дитя. — Я тогда смогу вернуться домой! — Как можешь вернуться? — возразил Гавриил.— Не смоешь с себя позора! Ехала невестой князя, а вернёшься изгоем... — Она вернётся женою киевского князя — Игоря Рюриковича,— возразил Олег.— Он скоро будет в Киеве.