Вещий Олег Страница 26

Свенельд рассматривал в руках печенежский меч. Большим пальцем водил по тонкому и острому лезвию. Сталь отзывалась тонким высоким шёпотом. Если это случилось ночью, тайный гость не успел убежать сегодня. Возможно, где-то тут поблизости отсыпается. Или на торгу среди люда разноголосого и разноокого. Попробуй разбери, где он. Разве что кто видел... — А здесь, в тереме, не видала какого гостя желтолицего? Купца или воя степного? Старуха качала головой. Никого не видела она в том хлеву, кроме коровы... Да и глаза уже ослабли, больше видят минувшее, что кружится в водовороте дней и лет веремийных... А если бы и видела старуха кого, то не сказала бы этому чужаку варяжину. Летали тут уже такие вороны, да гнезда не свили!.. Свенельд понял, что ему крайне нужно найти Игоря. Только вдвоём они смогут вырвать власть в Киеве из рук Олега. Разве видано такое — ни тебе царь, ни князь, а сам себя возвысил и правит от Киева до Новгорода! Пора стянуть его с престола... Не скоро отыскал он Игоря. Молодой Рюрикович уже знал о смерти матери. Но не очень переживал — у каждого свой век и своя смерть. Был сытый и довольный собой. Свенельда бесила его легкомысленность. Этот рыжевусый детина, которому судьба выделила княжескую честь, спокойно насмехается над судьбой матери! Не видит вещего знака — меч печенежский!.. Игорь насупил брови. И какая нечистая сила пригнала сюда этого шута, что мутит ему покой. Ведь он спрятался тут от страстей властолюбцев, утонул в простых и уютных житейских буднях. Казалось, догнал-таки своё счастье. Но беда везде подстерегает счастливого человека. И вот пригнала этого смутьяна аж из Киева. Печенежский меч... Разве не всё равно, каким убивают человека — двусечным русским или кривым печенежским... Толкнул ногой пса, что ластился к нему. Не до ласк ныне. Хотел, чтоб Свенельд скорее исчез из его глаз!.. — Не ведаю того знака, Свенельде. Беглый варяжин аж подпрыгнул: — То ж рука Олега! Игорь нахмурил лоб. Не хотел вспоминать Олега, от себя гнал его образ... А всё же он предстал перед ним. Мать всю жизнь лютилась на Олега, всё собиралась мстить. Чувствовало её сердце, что Олег её не забывал... Но он, Игорь, ничего не хочет от Олега. — То и что? — пожал плечами. — А то, что второй меч будет вонзён в твои груди, княже! И уже скоро. Может, и сегодня... Лицо Игоря стало прозрачным, желтоватым. — Думаешь? Зачем я ему? — Да он же тебя боится. Страх заставляет его убивать. Ты есть князь по роду. По роду должен иметь и власть. И по закону. А он ни по роду, ни по закону не может иметь власти. Он противозаконник и злодей. Игорь настороженно присел на краешек лавки. О, он знал того гордеца и жадного завистника. Такие люди всегда завидуют высшим, потому что не прощают их высоты в чём-то. А особенно в благородстве!.. Верно, и к нему прикатились злые лета. Как ни хотел убежать от судьбы, а она его отыскала вот здесь... — Что советуешь, витязь Свенельде? Зачем пришёл? — устало взглянул на гостя. Понял, что лучшие дни его человеческой жизни стали уже безвозвратно прошлыми... — Оставь это тараканье гнездо. Тебя ждёт Киев. — Но ведь там... Олег... — Ты придёшь туда с мечами. Холодным мокрым рядном накрыли Игорю спину... Не было колебаний — явилась внезапная уверенность, что иного пути у него уже нет. Вдруг ему показалось, что все прожитые годы его были ненастоящими, что жил он какой-то чужой жизнью и чужой волей, что прожитые дни ничему его не научили, а надежды оказались напрасны. Малое заменяло ему великое, и всё утонуло в смятении серых будней… Свенельд пружинисто поднялся на ноги. Его беспощадные, холодные, словно льдины, глаза пронзали тело и виски Игоря. Он уже чувствовал, что те глаза ведут его за собой, что это тараканье счастье уже растоптано и он переступает порог своей новой жизни... * * * Уже под утро ей приснился сон. Будто она снова в своём доме, в Плескове. Вокруг знакомые каменные палаты бывших царей и вельмож дунайской державы славян. Вокруг виноградные лозы с солнечными гроздьями винограда. И их старый дом тоже весь оплетён виноградным витьём... Но будто слышит, как тревожно грохочут двери в трапезной, как топает ногами чернобородый боярин Георгий Сурсубул, как что-то лепечет сквозь слёзы её матушка... Оленка вскочила на ноги — она сама выгонит этого проклятого боярина, пиявку её рода! Сколько зла он чинит вокруг!.. Как ненавидит он славянский её род, как возносится, что он болгарин, покоритель этой славянской земли... Вскочила прямо, распахнула глаза. В её спальне было тихо и тепло. Где-то под мостинами шуршали мыши — глубокой осенью они ищут спасения в жилищах людей. На Княжьей Горе их всюду было полно. Снова легла в постель, но уже не спалось. Вспоминался родной дом и беда её рода. С тех пор как боярин Сурсубул начал захаживать к ним, в их уютном доме исчез покой, замерли громкие речи челяди в людской, странная настороженная тишина легла по всей усадьбе, словно в какой-то из комнат постоянно лежал покойник. Мать её — Томила — боялась твёрдо ступать ногой по мостинам, ставила ногу в серебром расшитом башмачке осторожно, и когда доски скрипели от сухости, вздрагивала, бежала в какой-нибудь закуток, чтобы спрятаться от всего мира. Георгия Сурсубула боялись все, и не только в Плескове, куда он часто наезжал, но и в столице — в Преславе. Знающие втайне говорили, что это именно он донёс в монастырь престарелому царю-крестителю Болгарии Борису, который на склоне лет ушёл в монахи, — о недостойном царствовании его старшего сына Владимира. О том, что этот преемник Борисова престола будто бы грабит казну, устраивает бесчинства, издевается над христианами, пропивает с блудницами честь своей царской семьи... Престарый царь-монах Борис-Радивой разгневался, снял с себя монашескую рясу, облачился в царские одежды, что почти истлели в его келье, подпоясался мечом — и вместе с Сурсубулом и его людьми схватил пьяного Владимира. Отец-царь велел выколоть негодному сыну глаза. Никто не решался исполнить этот приказ — молча стояли над связанным Владимиром. Тогда спрыгнул со своего коня боярин Сурсубул. Вытащил из-за голенища длинный охотничий нож и занёс над поверженным... Владимир гордо смотрел на всех этих бояр, бросил Сурсубулу: — Хочешь отомстить, что я не взял в жёны твою сестру? Подлец! — И плюнул в его сторону.— Не возьму!..— Сурсубул прыгнул ему на грудь... В ту же минуту дикий нечеловеческий крик огласил поляну. Все содрогнулись. Лишь отец-царь спокойно, казалось, ждал конца. Над Родопами долго катился и затихал в долинах отголосок крика поверженного болгарского царя Владимира... — Отвезите его в монастырь... В пожизненное заключение,— решительно приказал царь Борис.— А ты, Георгий, скачи в Царьград, забери Симеона: пусть займёт мой царский стол... Сурсубул во всю прыть помчался в Константинополь. Его час настал!.. Он долго и упорно шёл к нему... Сурсубул вернул Симеона в Болгарию и посадил на царский трон. Сам же стал верным стражем нового царя, ведь лукавые ромеи жаждали избавиться от умного и образованного Симеона. Это они спаивали прежде Владимира, подсыпали тому одурманивающие травы, что превращали царя в жалкое ничтожество... И Царьград уже видел, как молодая и сильная Болгария, что отняла у империи все славянские земли Балканского полуострова, вот-вот падёт на лоно ромейских кесарей — и империя наконец проглотит эту воинственную соседку... Теперь Симеон, возложив на чело венец своего славного отца, стал Царьграду словно кость в горле... Ромеи не могли его достать руками. А впрочем, была уже у Симеона молодая жена, разумеется, гречанка. И Сурсубул заставил нового царя взглянуть на властную жену-ромеянку глазами болгарина. И заставил его, царя, взглянуть на свою сестру, сестру болгарина Георгия Сурсубула, тоже глазами болгарина. И вскоре молодой болгарский царь оставил гречанку-ромеянку, взял в жёны сестру Сурсубула... Ту, от которой отказался Владимир. Сколько радости было среди болгарского люда!.. Вся Болгария праздновала свадьбу Симеона!.. И это стало началом возвышения Сурсубула... Он, Сурсубул, знал, чего хотел в жизни, и делал лишь то, что надо было делать, а не то, чего, может быть, хотел. Он женил и своего старшего брата на сестре царя-монаха Томиле, когда посадил в подземелье монастыря её мужа Михаила. Это он и заставил Томилу отправить свою дочь-сиротину в далёкую неизвестную страну славян древлянских. Наверное, чтобы никто из ближних вельмож не породнился с царской семьёй. О, боярин Сурсубул был слишком прозорлив!.. Вскоре его сестра родила сына царю Симеону — Петра... Сурсубул тихо и ревностно расчищал вокруг него болгарский престол. Готовился вместе с племянником править страной — и царствовать... А тем временем Симеон, словно молодой барс, кинулся с поднятым мечом против вселенской империи. С той одержимостью, с какой он юношей впитывал её величие — науку, блеск искусства, язык её мудрых учёных и философов, с той же сладкой мукой радости, с какой когда-то гордился, что он учится у самого знаменитого Фотия вместе с детьми императора Михаила Третьего и превосходит их в знаниях, что он почти грек,— с такой же одержимостью и последовательностью он теперь жаждал разгромить этого лукавого, коварного змея, что пожирал слабые соседние народы, что хотел стереть с лица земли его страну Болгарию — проглотить её земли, города, храмы, богатства... Теперь Симеон, этот полугрек, как называл его сам Фотий, отрёкся от всего греческого, но, отрекаясь, не отвергал мудрости вселенской, которую впитал вместе с той греческой наукой. Теперь он бросился ту мудрость сеять на своей земле, для своего народа, его родным языком. Хотел Болгарию вознести над миром и на руинах алчной империи поставить своё государство, озарённое светом знаний, наполненное собственной силой и достоинством. Боярин Сурсубул знал, чего хотел Симеон, и бросал в благодатный пылающий огонь честолюбного сердца царя зерна властолюбия. Из них вырастали призраки величия, что затуманивали Симеону светлый зоркий взгляд в будущее. Симеон открывал при монастырях и церквах школы, собирал славянских переписчиков из всех стран, усаживал их за переводы философских и христианских книг; привлекал к себе выдающихся людей, что своей работой возвышали его державу и его. Вот тогда и появляются в Болгарии знаменитый ученик святого Мефодия Константин, что перевёл Афанасия Великого; пресвитер Григорий, что перевёл Хронику Малалы; неутомимый просветитель и подвижник Климент Охридский; знаменитый Иоанн Экзарх...