Вещий Олег Страница 22

Словно я иду и плачу о судьбе Веселинки, а чей-то голос так твёрдо мне говорит: проси Житяну, она поможет. Я не поверила. Но тот голос повторил снова то же самое. Говорит: иди к Житяне, она поможет. Только проси хорошо, ведь она ещё и сама не знает, что умеет то делать. Вот такое пришло во сне! И я проснулась. Целый день думала об этом. И вот к тебе пришла: ты можешь помочь!.. Ты можешь, Житяно!.. Можешь! Житяне от тех пылких слов стало так томно, так жарко, будто кто-то дохнул на неё горячим раскалённым ветром. Чей же это голос слышала Крушка? — Сестра, скажи, чей голос был — мужской или женский? Крушка на миг задумалась, растерянно глянула Житяне в лицо, вытерла кончиком рушника пересохшие губы. — Не вспомню... Не знаю... Но голос был очень ласковый и... добрый... Поверь! — Хорошо. Давай вдвоём сотворим молитву к Всевышнему Богу и к небу священному... Пусть оно услышит нашу мольбу... Житяна встала на колени, перекрестилась к восточному углу хаты и начала быстро и горячо шептать свою молитву. Крушка и сама стала на колени и протянула вверх руки... Неизвестно, сколько прошло времени. Не заметила Крушка, как усталость завяла тело. Почему-то было тихо-тихо. Над крышей исчезли завывания, стон и смех крылатых сил. Что-то умиротворённое и доброе опустилось над градом. А Житяна всё молилась, всё склоняла чело к земле. Крушка хотела сказать ей, что её моления утихомирили разбушевавшийся ветер, что она отогнала от Киева ведьмачье племя, слетавшееся отовсюду на весенние свадьбы. Но увидела бледное, покрытое росой чело Житяны, её потемневшие, как глубокий колодец, глаза, смолкшие уста — и замерла. Не будет мешать доброй чародейке творить людям защиту и добро. И где она берёт те силы? И сколько в ней ещё тех сил в сердце есть, чтобы победить стаи нечестивцев, зловещих и коварных губителей человеческих душ? О Житяна, недаром тебе дано небом такое имя — пусть воздастся тебе за добро добром... Наверное, во сне явилась великая Истина, о которой человек сам о себе не знает и которая живёт, может, в каждой человеческой душе. * * * Олег только что поверил в то, что победил мир. Да только бы не видеть того подлого мира! Мир неожиданно расставил ему свои сети. Вернее, не мир, а Свенельд. Думал-полагал, что усмирил своего варяга, насытил его честолюбивые надежды. Может, так оно и было сначала. Но вдруг то богатство и честь от Олега пробудили в Свенельде новые желания. Может, пробудили их сыновья, что один за другим появлялись у него от киевских красавиц. И вышло, что Олег собственными руками взрастил ещё большую заносчивость и жадность варяжского витязя. Тот уверовал в своё призвание — судьба привела его в эту страну, чтобы владычествовать! Сначала думал, что будет владычествовать вместе с Ефандой. Но Олег ослепил ему глаза богатыми землями и юными подолянками, что рожали ему сыновей. Теперь сыновья росли и ждали от него богатств и власти. Прочно укоренился варяг в земле Руси. Надеялся, что теперь захватит и руль власти. Разве он менее удачлив, чем Олег? Кто он, этот киевский владыка? Пройдоха, гуляка, развратник, убийца, корыстолюбец, полный зависти, лжи, страха, злого умысла! Чем же Олег лучше него, Свенельда? Конечно, боги урманские и боги славянские недаром утешили сердце витязя — верный знак, что эта богатая и щедрая земля приняла его как своего. Значит, должен стать и законным властителем на ней. За ним его дружина и сыновья от синеглазых славянок — Мстислав, Лют, Святослав... У Олега же нет наследников — ни славянских, ни урманских, ни све́йских. Чужим остался для этой земли — пришлец, и только. Так недаром вёл какие-то разговоры с теми пришлыми болгарами — с царевной Оленкой и её людьми. Чего хочет от них Олег — переманить девочку-царевну? Для себя — уж слишком стар, совсем поседел, как лунь. Для молодого Рюриковича Игоря, у которого насильно отнял руль власти в Киеве и именем которого владычествует? Но ведь того выгнал из Киева. Что-то лукавое задумал этот хитрец. А потом Свенельд узнал, что Олег отпустил болгар. От удивления аж захлебнулся собственным дыханием: безрассудный! Что делает? Хочет усилить своего врага — Маломира искоростенского — союзом с Болгарией! В тот же день Свенельд ринулся со своей дружиной вдогонку болгарским обозам. Нужно было во что бы то ни стало перехватить царевну — она не может добраться до Искоростеня. Ведь Маломир обратит против Киева свой меч и меч Болгарии. В Киеве же должен сесть он, Свенельд! Олег узнал о своевольном выступе Свенельда лишь на следующий день. И остолбенел: вот так самоуправство! Он, киевский владыка, не просил его бежать вдогонку болгарской свите. Свенельд сам своей волей это сделал. Без Олега... Сам! Значит, он что-то задумал тайное от Олега. И не для его, Олега, пользы. Нет, не мыслью, а чутьём Олег угадывал, что Свенельд жаждет столкнуть его с Киевских гор. Тайно, вероломно и настойчиво жаждет! Был же такой же злодей-тать, как и он сам. Свой свояка чует издалека. И вот тогда чёрной змеёй из души Олега выполз тревожный догад: Свенельд — предатель. И он, Олег, выкормил и выгрел его на своей груди, в своих объятиях, своими щедротами. Думал, что всем тем купил навеки его благодарность. Забыл за себя. Разве у вероломцев бывает благодарность к тем, кто возвышает их? Разве вспоминает когда-нибудь своего первого благодетеля, новгородского посадника Гостомысла? Лишь теперь вот вспомнил. И — диво! — не чувствует перед ним ни вины, ни благодарности. Так и Свенельд ничего такого не ощущает. Теперь приходится думать — у него, Олега, ещё не угас разум. Должен придумать, как вывернуться из сетей Свенельдовых. Спокойно поразмыслим... Свенельд погнался за болгарской царевной. Зачем она ему? Может, хочет взять её в жёны (тьфу, старый перевёртыш!). Это ой как возвысило бы урманского витязя, за плечами которого встала бы великая Болгария, что спорит за первенство с самим Царьградом! Когда честолюбец хочет возвыситься, он может возвыситься над кем-то. А кто в земле Киевской выше витязя Свенельда? Никто, кроме него, Олега. То есть: Свенельд хочет возвыситься над Олегом. Но этому не бывать! Где его, Олеговы, люди? Где самые ловкие, самые удачливые его вои, ловцы, охотники, умеющие птицу на лету перехватить, быстроногого зверя перегнать, упрямую, дикую силу ловкостью сломить! Олег бросился к дверям своей опочивальни, схватил за конец пояса и начал яростно дёргать. По всему княжему терему полетели встревоженные звонкие звуки калатала. Через миг палаты огласились топотом, возгласами, криками. В опочивальню ввалился пузатый боярин, постельничий Дудко. Мужчина весьма внушительный, одним обхватом не охватишь в чреслах. — Где Свенельд? — грозно рыкнул Олег к нему. Тот аж присел от неожиданности. Моргал короткими ресницами, будто смахивал испуг с лица. — Говорят, погнался за царевной. — Кто говорит? — Олега уже трясло. Кто-то про всё это знает, а он узнаёт не от своих слуг и льстецов, что толкутся возле него в гриднице на бесконечных пирах, а от чужака, от глупого варяга Карла. Вчера упился мёдами, и Свенельд его не взял с собой. От отчаяния Карло плакал пьяными слезами, проклиная свою судьбу, что и на этот раз забыла его. Между тем он знал, что его товарищи-варяги готовили большие кошели для большой мзды от деревского князя или же от царя болгарского. Ведь Свенельд хочет её захватить и держать, пока не получит выкуп. Теперь Карла не взяли, и он на похмелье бесновался. Жажда мести Свенельду всколыхнула его душу, когда случайно он увидел Олега. Свою обиду выплеснул киевскому владыке до конца. А дворская челядь — ни звука! Олегу никто об этом не сказал. — Кто говорит, кто знал? — допытывался Олег у Дудка. — Все во дворе говорят...— Его грубое, дряблое лицо начало восковеть и потеть. Да что возьмёшь с этого кабана? В его мозгу шевелится лишь страх быть изгнанным из княжеских покоев. Мужчина служит из страха, так какая ж от него верность? Олег знал, что на таких нельзя ни в чём полагаться. Но других не было. — Созывай советников. Да на одной ноге! — А... к-кого? — Дудко аж заикался от страха. У Олега не было верных советников, да ещё таких, чтоб не грызлись между собой. Кого же звать? Или таких, как Дудко, или пролазливых и хитрых, что ещё, чего доброго, помогут столкнуть Олега, чтобы и возле нового владыки быть первыми... Нет, Олег должен полагаться лишь на самого себя. И сам всё решать. — Зови дворских людей. Ловких и сильных. Чтобы могли гнаться, словно ветер. — Ага...— охотно согласился постельничий. Олег желает устроить погоню за Свенельдом. Но он хотел ещё уточнить.— А Щербила, сокольничего, тоже? — И его, и таких, как он... Долго в одиночестве киевский владыка обдумывал, как наказать изменника Свенельда. Неизвестно, какой тропой бежала мысль витязя, но он так же, верно, пришёл к выводу: болгарская невеста — то драгоценный камень на груди владыки, кто им овладеет, тот и возвысится. Теперь настала очередь ему укорять самого себя. Зачем не устоял перед упрямством девочки-отрочицы? Хотел через неё подчинить деревского князя и добыть союзника в походе на Царьград? Уж слишком сложно всё это должно было выходить, а такие дела нужно решать одним ударом. Кто же виноват, что выпустил золотую пташку из своих рук? Его, поседевшего в мудростях и хитростях государя, обошла искренняя простота никому не ведомой княжны. Эта ошибка может стоить ему жизни. Но снова уверенность вернулась к нему: думает, что спохватился вовремя, и на этот раз сумеет обскакать лукавую судьбу, догонит другую, счастливейшую, везучую, что вынесет его на вершину признания многих земель и народов. Не спалось Олегу в его просторной опочивальне. Время от времени подходил к окошку, вглядывался в светлую мутность ночи, будто хотел увидеть тропы, которыми мчатся его люди вдогонку Свенельду. Словно видел освещённое изнутри лицо сокольничего Щербила, что крадётся, словно барс, сквозь чащу леса, чтобы внезапно повиснуть на спине у Свенельда. Подлый варяг! Имел всё, что желал, и всё то получил даром, из рук Олега, а он, Олег, всё то добывал своим неутомимым мечом, своими ратными трудами, и хитростью, и великой кровью!.. Не заметил, что вырастил сам себе убийцу. Но не заметил ещё и другого — нет у него верного наследника, кто подпер бы его во дни несогласий и битв.