Вещий Олег Страница 13

Не к добру ли? — Не забывают боги род Соловьёв... Снова вспомнили... — Всё меняется, беды и удача... горе и счастье... Но не боги, а люди творят зло... — послышался среди толпы чей-то густой рассудительный голос. Люди оборачивались к тем словам, прислушивались. Опершись на костыль, у крыльца стоял крепкий старец. Вынул из залатанной торбины сопель, и грустно запело в нём чьё-то сердце. — Что же будет с ней? — гомонили люди. — А где жених? Чего его всё нет? — Сети любви непостижимы. Одни в них вылавливают счастье, другие — погибель. — А то ж... Кто ходит тропою любви, ходит, словно по углям... Печально рассказывала о чьей-то преданной любви дедова сопель. — И чего их всех, тех Соловьёв, на Княжью Гору тянет? — вдруг раздался резкий завистливый женский голос. Конечно, чья судьба обходится без зависти? Заздрость повсюду сущая и неумирающая, всегда между людьми живёт и правит их страстями. Но всё ж ждали жениха. Он должен броситься на Гору и отбить свою невесту. И они обязаны будут помочь ему! С каких это пор владыки начали у простолюдинов отбирать невест прямо на свадьбах! — Не дадим себя в обиду, люди... — потихоньку разогревали себя мужи и парни. Высокое человеческое достоинство клокотало в сердцах простых людей. Но жених явился слишком поздно. От той новости остолбенел. Похитили у него невесту?! Не хотел слушать мужей, что звали идти на Гору. Может, это глас его судьбы? Может... Серебряный весенний вечер накидывал на землю прозрачно-голубые одежды, усмирял людей. Прозрачными тенями летали души пращуров над подворьями, оберегали свой род от бед и болезней. Пахло свежим хлебом, тёплым молоком, мятой и любистком. Мир готовился к ночному отдыху, чтобы завтра снова колотиться и страдать, любить и ненавидеть. Вечное колесо жизни уже катилось туманной звёздной дорогой меж великих и святых светил. — Твоя судьба отныне пойдёт другой дорогой, Щербило, — подошёл к молодому старец. — Вознесёшься высоко на ней, только ж... не дай гордыне себя погубить... Не дай!.. * * * В серебряных и глиняных подсвечниках пылали восковые свечи; от их сладкого дыма становилось тревожно и томно на душе. На длинном столе слегка побрякивало и позванивало серебро, медные блюда, резные деревянные и глиняные мисы и подносы. Богатый пир снова устроил киевский властитель своим соумышленникам и верным советникам, дружинникам и сотским — варяжским, новгородским и киевским. Наблюдал, как быстро челядники заставляли столы яствами и хмельными медами; как застилали длинные лавы багряницей и оловирами; как широко распахивали двери в сени, ожидая гостей. Повелитель Княжьей Горы кидал на всё то краем глаза, потому что в голове проплывали другие думы. Они то хмурили ему тёмные, уже с сединой брови, то колыхались вихрями — и тогда он запускал пятерню в тёмные, пересечённые серебряными нитями волосы. То обеими руками хватался за широкий, золотом кованый пояс — от новгородских рукомесников. И всё ходил, ходил, словно седой ворон кружил по гриднице, украдкой наблюдал приготовления. Было от чего склонять чело в раздумьях новому киевскому властителю. Льстивые бояре называли его всё чаще князем, но он хорошо знал: как только сам себя назовёт князем — они же первыми и восстанут против него. Конечно, взбудоражат и народ. Го! Боярские нравы он знал издавна, ещё в Новгороде насмотрелся и натерпелся. В Киеве то же самое. Нет, не будет он себя именовать князем. Так, словно он им, боярам, ровня,— советуется с ними, в походы с ними ходит. Равный среди равных. Он не хочет напоминать им, что у него за спиной, в отличие от них, твердыня славянского закона: когда-то призванный в Новгород князь Рюрик и его преемник Егорица. Они незримо стоят за ним и возвышают Олега над боярами. Только не над киевскими. Киевские бояре не звали Рюрика, кликнули только Олега. Вот он и пришёл сюда. Но на княжеский чин не покушается. Все это видят. Но видят и то, что Ефанду с Егорием он тайно отправил в Новгород, а возле себя посадил верного лакея — боярина Бодця. Так и держит Киевскую землю под своей волей с помощью Бодця и великой дружины — новгородской и варяжской. Поэтому все и кланяются перед ним. Знает, что ту дружину кияне терпят до времени, как то было и в Новгороде, знает, что всякому терпению приходит конец. Потому должен щедро одаривать и ублажать и бояр, и Свенельда, которого перехватил и перекупил у Ефанды. Витязь сей и его дружинники — большая предосторожность против буйных и своевольных киевских бояр. И они это знают, потому ползают перед ним и заискивают. Но, хорошо понимал Олег, своевольные варяги могут также возмутить простых людей. Вот тогда не властвовать ему на Киевских горах!.. Надо быть очень осторожным! Теперь ещё больше тревожится его сердце от неопределённости, когда вспоминает поражение от древлян. Может, киевские пешцы вспомнили последнего Киевича и не захотели биться с его сыном. Маломир древлянский с малой силой разбил их! И даже Свенельда побили. Победа над Олегом и киянами принесла древлянам великую славу. Люди уверовали, что боги на стороне праведника, а теперь верят, что Малко должен вернуть свою отчину — Киев. Так что крайне нужно теперь сломить Маломира и его рать. Юнец, ещё молоко на губах не обсохло! И он... — Больно вспоминать свою немощь против воя-ребёнка. Топают шаги по мостинам. Гости уже пришли. Олег широко раскрывает навстречу им свои объятия. Лицо его будто улыбается. Но душа сжата в кулак. Походка степенная и осторожная, словно крадущаяся. Свенельд шарил глазами по гриднице, дивился. Думал, за поражение от древлян его тут будут гнать. А выходит, нет, напротив, угощать будут. Не понять ему закоулков души киевского властителя. Там, где надо ругать — хвалит; где следовало б высечь батогом — возносит. И вправду — не понять. Смотрел на Олега с опаской, когда б не ловушка тут какая. Наконец не выдержал: — Чего молчишь о древлянском походе? — А что скажешь?.. Многие кияне хотят того Малка в Киеве посадить... Потому и не бились... — В Киеве? — Глаза Свенельда побелели. — А куда ж ты? — Туда, куда и ты... — горько усмехнулся Олег. — О! — Свенельду понравилась такая откровенность. — Мы ещё не все мечи пощербили! — тряхнул своими прекрасными светлыми кудрями. — Так думаю себе: побьёшь того Малка — забирай себе его землю с дружиной. — Всю? Так ведь великая страна! — За великий труд — и великая честь тебе, витязю. И уже не Олег Свенельду, а Свенельд Олегу цедит мёды в кубок. Снова загудела, развеселилась дружина Свенельдова. Вдруг какой-то шум поднялся у входа. Варяги поскакали с лавок, захлопали в ладони. Свенельд и сам вскочил, но Олег рукой усадил его на лаву. — Сиди. Сейчас будут. И уже через миг перед Олегом и Свенельдом предстало несколько чаровных девушек. В белых свадебных вышитых сорочках, увенчанные свадебными венками и лентами, с расплетёнными косами. Чудесные феи из дивной сказки! Ведь этот Олег — колдун! Свенельд вскочил на ноги, оббежал вокруг гурта испуганных невест. Пьяно маслились его глаза. Потрогал каждую из них — настоящие, живые. От страха и удивления глядели на него синими-пресиними глазами. — Выбирай, витязь. Лучших девиц Киева добыли тебе мои гриди. — Мне? О! А ты? — А я уже имею. Разве ещё одну так... возьму. — Тогда... возьму вот эту! Нет, эту! А может, эту? — растерялся Свенельд. Олег довольный трясся от смеха. — Бери всех. Землю будешь иметь — сыновей надо много. Кому ж оставлять? Свенельд закивал головой: мудро говорит киевский владыка. Эти молодые феи вырастят ему красивых и сильных витязей. — Беру всех. Раз... два... три... Невест повели в покои. И снова лились мёды. Олег украдкой поглядывал на Свенельда. Был доволен. Теперь никуда не сбежит из Киева этот витязь. И забудет, что на свете есть старая королева Ефанда с её сынком. Челядник угодливо склоняется перед Олегом. Указывает на сени — кто-то срочно хочет его видеть. — Какой-то гонец, владыка. — От кого? — Не говорит. Будто из земли древлянской. Хочет с тобой говорить с глазу на глаз. Тревога сжалась в его груди. От кого же? Вышел из-за стола, поспешно вышел в сени. Приземистый, широкий в плечах человечек с острым носом и вертлявыми глазами почтительно поклонился ему до земли. — Я к тебе, владыка. — Ты кто? — Турбида, купчина. — Отчего такое имя имеешь? — От деда. От князя Тура имел беду — выгнал его из Киева, тогда он пришёл в Житомир... Я к тебе тайно. — От сопливого Малка? — скривился Олег. — Нет, от себя и от бояр. Слово имею. — Говори. — Молвят бояре: Маломир наш против тебя великую войну замышляет. Пошёл ныне в Болгарию, на Дунай, хочет иметь союзником своим болгарского царя, грозного Симеона. И тиверцев с уличами хочет к себе привлечь. И жену-болгарку взять. Сказали бояре: берегись. Олег остолбенел. Вот оно что! А он думал, что Малко — сопляк... — Правда ли твоё слово? — Голос у Олега стал сиплым. — Правдивее не бывает. — Чем поклянешься? — Своей честью. У тебя есть честь? — криво усмехнулся. У киевского владыки всё ж осталась в душе человеческая неприязнь к предателям, хоть и служили они ему. — Мой род хочет вернуться в Киев. — Вот оно и есть: торгуется купчина: я — тебе, а ты — мне и моему роду. Олег удивлённо смотрел на притихшего вестника, который настороженно ощупывал его колючими глазками. Словно говорил, что в Киеве предателей и без него хватает! — Иди. Когда надо будет — позову. Оглядываясь, как побитый пёс, Турбида поплёлся во двор. Не поверил ему киевский владыка. Не поблагодарил и честью не почтил. Так и стоял в сенях, как вор. Вор он и есть, Турбида, житомирский купчина. Украл же у своего князя, что приютил его род, украл его великую тайну и отнёс врагу! А предателям и ворам люди не верят. Впрочем, и сам Олег — злодей и тать первейший! На его руках никогда не высохнет невинная кровь киевского князя Оскольда. А Турбиду обошёл хитростью — добыл от него великую тайну и прикинулся порядочным, презрительно усомнился, мол, есть ли у него, видите ли, честь. То чтобы не платить купчине за труды. Оборотень нечестивый! А он, доверчивец, думал, что его позовут в гридницу, посадят на почётное место, будут угощать медами из княжеских медуш!.. Далеко, и водицы пригубить не дали. Хотя Гора Княжья аж содрогается от рева пьяных варягов! Хмельные меди слышны на весь Киев!..