И было бы ему хорошо, и было бы матери хорошо. А так что? Гай, гай! — пожаловалась снова. — Гай, гай!
— Может, и зарабатывает где, Мавро, кто его знает, — говорит спокойно Татьяна. — Так уж бог дал. По правде, Мавро, ты своего Раду предала, а из того вышло всё горе.
— Предала, потому что была молода, глупа и поверила, — отзывается Мавра уже спокойно. — Загляделась на белое барское лицо, нецыганские глаза, барскую одежду, а господь за то и наказал. Держись своего, говорит, и карает. Будь оно худо, будь хорошо, а на грех не выйдет.
Девушка слушала молча, задумавшись будто куда-то вдаль, хотя перед ней были лишь низенькие стены старой низкой хижины и больше ничего.
— Гриць не пан, — говорит затем, произнося уверенно и твёрдо имя милого перед старой. — Гриць не пан, хоть тоже белолицый и голубоглазый и на коне ездит, как ветер. И мы любим друг друга, — и сказав это, встаёт и прощается с Маврой.
— Приходи, Мавро, к нам, если меня иногда в воскресенье у тебя не будет.
— Гай, гай! — отвечает Мавра. — Я приду. А ты, хоть и не придёшь в воскресенье, то приходи и в будний день, да предупреди бабку, когда ей к твоей свадьбе готовиться и на парня посмотреть.
— Скоро, Мавро, скоро, — отзывается Татьяна и выходит.
— А не выходи к нему каждое воскресенье в лес, — предостерегает, провожая её аж за порог. — А как пойдёшь, то возьми и меня с собой, — шутит с чудным взглядом Мавра. — Пусть и на старую няню своей любки разок посмотрит. Она ж ему на счастье вот какую звезду ясную да прекрасную вырастила. Сказками взрастила, сердцем выпестила, глазами уберегла, то пусть хоть теперь словом ласковым поблагодарит.
— Поблагодарит, Мавро, поблагодарит, — отвечает Татьяна искренне и серьёзно. — Он добрый и честный, убедишься сама, как увидишь, как он меня по-настоящему любит, если мне не веришь.
Татьяна, отойдя уже на несколько шагов от дома, вдруг оглядывается назад. Не почудилось ли ей, что Мавра, отвернувшись сначала от неё, засмеялась сама с собой? Или это было на самом деле?
Нет.
Мавра именно в ту минуту переступала порог своей хаты и исчезла в ней, словно в яме.
Нет. Разве почудилось... а всё же так тягостно!
Татьяна, словно холодной водой окатанная, с неописуемым чувством унижения и боли возвращается вялым шагом назад.
Уже столько раз она постановляла себе не говорить Мавре ничего о Грице, об их любви, и всегда побеждает любовь и искренность к той старой колдунье: она выдаёт себя, говорит.
Зато возвращается, хоть бы и сегодня, снова с отравленной душой домой, с больным сердцем, с тоской недоверия в душе к нему, пока его снова не увидит, пока он снова своими ясными, как небо голубыми и честными глазами не развеет её омраченную душу, не успокоит — и она снова не поверит.
"Грицю! — зовёт её искреннее, тёплое сердце и рвётся чистой, неподдельной любовью. — Грицю, не так ли? Ты любишь?"
"Гай, гай! — слышится ей в душе предостерегающий голос старой цыганки, словно отгонял бы какого-то хищника... пронзает её душу острым жалом. — Гай, гай!"
Татьяна заплакала...
Вернувшись домой, она бросается молча в тихой светлице перед иконой пресвятой богородицы, как однажды, год назад, судорожно ломает руки, прижимая их отчаянно к груди и к лбу, повторяет снова и снова:
— Господи, почему мне грустно? Почему мне грустно? Грустно мне, о боже!..
Несколько лет назад рассказывал как-то старый седоголовый странник, отдыхая несколько дней у богомольной и милосердной Иванихи Дубихи, молодым ровесницам Татьяны, собравшимся у неё, что был или, может, и есть ещё среди украинских девушек обычай накануне Ивана Купала гадать и узнавать о своей судьбе у русалок.
— Как? Чем? — расспрашивали любопытно молодые девушки старого странника.
Точно он этого не знает, не из той он местности, но кое-что осталось ещё ему в памяти, и он перескажет. Поздним вечером перед Иваном Купалом плавают девушки по воде в лодке или, если боятся, чтобы русалки не заманили их под воду к себе, в русалку не обратили, проходят берегом и поют разные тоскливые, любовные, красивые и заманчивые песни. Девушки на тот вечер наряжены пышно, на голове у них красивые венки и, распевая так в лодках по воде или у берега, бросают их с головы на воду. Бросив венки в воду, ждут, поя, и смотрят, куда понесёт вода венок или выбросит на берег, как кому назначено судьбой. Иногда любят русалки рвать под водой своевольной рукой венки — это знак, что или она, или милый до года умрёт, или разойдутся. Иногда задерживается венок с той стороны реки, откуда суженый придёт. А всё, прикликанные, заманенные русалками, их силой и мощью, всё в благодарность, что в вечер Ивана Купала девушки их вспоминают, украшаются в их честь пышно и оживляют их, заклятых к воде, молодыми заманчивыми песнями, за что они берутся за их судьбу, раскрывая её перед девичьей душой разными событиями, понятными лишь девушкам, или странными снами, указывающими на будущее.
И заинтересовались девушки рассказом старого странника.
Но хоть и заинтересовались, не решались ни разу так гадать. Одни не хотели, потому что лодок не было, другие отказывались, оправдываясь, что боятся, чтобы русалки не заманили их в воду, третьи снова колебались, потому что парни, узнав, будут насмехаться, и так отказывались, пока в конце никто из желающих не остался.
Так было несколько лет назад.
Но в этом году вышло иначе.
В этом году захотелось бог весть почему самой Татьяне узнать о своей будущей судьбе. Подруги и ровесницы, которым она объявила своё желание погадать на Ивана Купала венками, словно только и ждали её зова. Зова самой красивой и, по их мнению, самой смелой девушки, которая, как уверяла, ничего не боялась: ни русалок ни днём, ни ночью, ни насмешек всех парней в селе, а так просто хотела. Хотела увидеть, куда поплывёт её венок по воде, куда направят его русалки. Потому и пригласила всех подруг и ровесниц накануне Ивана Купала к реке неподалёку от мельницы.
И в самом деле, они исполнили её волю, набравшись и себе охоты погадать венками, погулять ясной ночью у реки, перепеть в хоре как можно лучших песен и заручиться милостью русалок, скрытых на дне воды...
И вот наступил наконец ожидаемый вечер, а с ним и полная луна.
Завтра Ивана Купала, а сегодняшняя ночь ясная, звёздная, будто нарочно расцвела, чтобы молодым девушкам открыть над рекой будущую судьбу и милого.
Словно красивые птицы, собрались они у берега реки, которая, освещённая лунным светом, сверкала заманчиво среди густо заросшей, тёмной вечером Чабаницы и белой дороги, что бежала мимо неё.
Словно серебряный широкий поток, двигалась вода шумно вперёд и всё вперёд.
Но не во всех местах одинаково.
Вон там, где её русло на время сужается, где со дна поднялось каменье-великан неподвижной формы, она становится величавей. Там, под тем камнем, что напоминает небольшую скалу, хранит она несколько мест, словно своих тайн, мест пронзительной глубины, над которыми её поверхность то морщится, то закручивается водоворотом.
Морщась и дрожа каким-то злорадным манящим мерцанием, она старается всегда в том месте безжалостно поглотить в себя всё, что появляется на поверхности.
Никто не переходит тех глубин, таких спокойных на вид, а таких коварных своим спокойствием, никто не пробовал их переплывать.
Они не любопытны.
Своим спокойствием не манят никого к себе, а кого заманят на минуту, тот отворачивается, поняв взглядом глубину возле камня-великана, не заботится больше о нём и уходит. Потому и река в том месте будто оставлена и никто не тревожит там её покоя.
Не одни прибыли девушки к берегу сверкающей ночью реки. Среди них есть и цыганка Мавра. Наряженная в какой-то старый красный платок, небрежно спущенный с головы, в старое серебряное ожерелье на шее и груди, с растрёпанными волосами, она прохаживается между девушками, словно привидение.
Развеселённая девичьими разговорами и подарками, которыми привлекли её из укрытия между собой, она напевает какие-то странные монотонные песни, на родном, только ей понятном языке, и чему-то довольна.
Сегодня её захватила, очевидно, струя живой жизни молодёжи, и она будто омолодилась этим вечером с ними. Впрочем, она больше всего из-за Татьяны здесь. Татьяне захотелось у реки погадать, а это было для неё то же самое, что её собственное желание. Потому она весела.
Она отвечает громко на все расспросы девичьих уст, что хотели бы заглянуть хоть на минутку в закрытое для них будущее, и смеётся весело.
Девушки становятся наконец по своему вкусу и воле каждая на выбранных местах и, распевая, бросают с головы одна за другой пышные венки с лентами, которыми украсились в этот вечер, на сверкающую воду — и ждут.
Когда упал первый венок на воду, послышался первый голос:
Эй, на Ивана, эй, на Купала, эй, эй, эй!
Красная девушка судьбу искала, эй, эй, эй!
Цветы собирала, веночек сплела,
Воду пустила — судьбу позвала.
Второй голос:
Плыви, веночек, по блестящей волне,
Плыви под хату, где милый мне.
Поплыл веночек водою судьбы,
Сердце девичье унёс с собой ты.
Третий голос:
На заре венок увял понемногу,
Не дал Купала девице долю.
Эй, на Ивана, эй, на Купала,
Девица в полночь травы копала;
В полночь копала, в полночь варила,
А к восходу солнца уже отравила...
Затем смотрят все девушки на весёлые волны, куда и как несут они венки. Унесут их далеко или близко? К милому или к чужому? На каком месте берега остановятся? И здесь же в селе? Или, может, разорвут их дикой игрой на мелкие куски, не донёсши целыми, куда судьба назначила?..
Некоторое время глубокая тишина. Девушки стоят склонённые на берегу, глядят, стерегут глазами, да разве не всем телом, колышущиеся водой венки — и лишь кое-где повторяется вполголоса:
Эй, на Ивана, эй, на Купала,
Красная девушка судьбу искала!
Цветы собирала, веночек сплела,
Воду пустила — судьбу позвала.
Вдруг крик и смех.
Один венок наткнулся на более быструю волну у берега, и она выбросила его шутливо на траву. Два других, сплетённые неміцно, разорвались сразу с самого начала и расплылись отдельными цветами по всей реке, словно раздробились для всей реки, и вскоре исчезли из глаз.
Лишь одна Татьяна молчит, не заботится ни о ком, ничем не интересуется.
Она оказалась на берегу возле спокойной глубины, обозначенной камнями-великанами, и задумывается. За ней потянулась, словно её тень, и гадалка-цыганка.
Её занимает ныне больше всего венок Татьяны. Что случится с ним? Куда понесёт его река? Дальше к красному Грицю в горы или на берег бросит? Или разорвёт на куски, на смех пустит? Вот что её интересует!
Татьяна не снимает венок с головы.