наконец входит к ней.
— Мавра! — восклицает живо. — А вот я к тебе в гости, хоть и не воскресенье, но у нас в доме тоскливо иногда и грустно, а порой так... тянет выйти... хоть бы и к тебе! — И с этими словами прижимается девушка к старой подруге, словно желая, пусть и неосознанно, ласки и любви.
— Мавра, видишь, я тут... так за то обними, приласкай...
— Вот и вспомнила! — отвечает Мавра, но всё же гладит и ласкает свою дочку.
— Почему не приходила? — спрашивает. — Забыла уж Мавру? Полюбила какого парня? Пусть расскажет ей всё, всё, что бы ни знала.
Ведь у неё только она одна. Одна на всём свете, одна превыше всего. Больше... кого ей любить? Кто пожалел бы бедную женщину? Вокруг только лес, лес да горы. А вот сегодня с утра ребята опять кричали. Налетели злые, на хату снова напали: "Татары идут!" — закричали. В двери застучали и, пока она с печи слезла, уже исчезли. Кого ей любить? Кого ласкать, как не её, кукушечку, белую кукушечку!
...Татьяна смеялась.
— Опять пугали татарами?
— Да, налетели откуда-то и ну колотить в двери. "Открой, Мавра, татары идут". Столько времени оставили, что едва успела заклясть, травы спрятать, чтоб не растрясли.
— Много этим летом трав собрала? — спрашивает Татьяна и оглядывается по углам, где старая подруга держала сушёные волшебные травы.
— Достаточно.
— А вот там на печи, что это за трава? — спросила любопытно Татьяна. — Я ещё не видела её у тебя, не знаю.
— Эта трава? — спрашивает старая сухо.
— Эта. От чего она, Мавра?
— От всякого зла, — отвечает опять сухо старая, — она из-под "Белого камня".
— Так от какого же зла, Мавра? — допытывается девушка, внимательно разглядывая листья травы...
— Вот, от зла... — снова слышит то же самое. — Дашь выпить, так и победишь его. Победишь сном, и уж его не будет. Она сон навевает... — добавила потом уже дружелюбнее. — Не можешь ночами спать, сваришь, дашь выпить, и как ни крути, уснёшь. Наверное, и меня той травой напоили враги тогда, когда мою судьбу решили и из своей среды выбросили. Вынесли во сне из шатра, и я ничего не слышала. Некоторые у нас хорошо разбираются в травах. Ещё и слова к ним, когда надо, приговаривают. Гей, гей, травушка! — добавила и улыбнулась странно. — Мавра тоже знается на ней. Только себе не вари, доченька, — предостерегала, — разве что тяжёлому врагу. Да ещё и знай, когда копать её.
Говоря так и объясняя силу травы, она будто ещё что-то скрывала, но Татьяна дальше не спрашивала.
— Когда копать её? — спросила только.
— Когда? — повторяет Мавра. — Вот послушай, как и когда, только не забудь. Второй раз не скажу. Для себя — в любое время, в одиночку, с водой во рту. До восхода солнца водой залей, одна без соседей горшки вари, кувшин не качай, и всё молча. Так для себя. А против зла — иначе.
Татьяна улыбнулась.
Мавра погрозила.
— Не смейся, девочка, — добавила серьёзно, — а лучше запомни. Может, я погибну, ты одна запомни! Почему тебе не знать? Тебе пусть не пригодится, а знать всё полезно. Так вот знай: против зла... в воскресенье рано выкопай, в понедельник полощи, во вторник вари, в среду рано напои, тогда и гей-гей какой сон зло захватит!.. — и даже запела, щёлкнув пальцами. — Гай, га-й! — и расхохоталась. — Ой! — воскликнула потом с жалостью. — Если б я тогда ту траву имела при себе, когда он сказал мне, что я одна во всём виновата, да ещё и свистнул — не была бы ныне Мавра одна по лесам, одна на всём свете, а была бы со своим людом, со своей дочкой... эх! — добавила горько и оборвала.
— Так что же, Мавра? — спрашивает Татьяна, и её глаза вдруг широко раскрылись, тревожно.
— Так пусть бы хоть на три дня заснул, если уж не что иное...
— Мавра! — крикнула девушка с отвращением, гневно нахмурив чёрные брови. — Грех, что ты говоришь!
— Может, и грех... — соглашается Мавра твёрдо. — Но и меня, молодую, губить, разлучать с мужем тоже было грехом.
— Мавра... ты его любила? — снова спрашивает Татьяна с бессознательной защитой в голосе, и сама не знает, почему ей мерещится тот, кого она любит, Гриц.
— Любила на свою беду и на своё горе. Правда, любила. Лучше был, чем Раду. Но что мне с того? Теперь нет ни его, ни ребёнка, ни Раду, ни родных — никого. Татьяна, Татьяна, — добавляет печально, — что ты, доченька, знаешь, что значит в груди у женщины тоска. Она веса не знает... И упаси бог, чтоб ты её узнала хоть издалека. Ты бы сошла с ума, — предостерегает Мавра и раскуривает трубку.
— Я бы сошла с ума, — повторила Татьяна тихо и умолкла, нахмурив, как прежде, брови над челом. Вдруг, став близко перед старой цыганкой, говорит:
— Мавра!
— Что, доченька?
— Ты многое знаешь...
— Хоть не так много, а что надо — знаю.
— Так скажи же. Разве все такие, как тот был?
— Который?
— Кого ты любила, а он тебя... предал, свистнул вслед?
Мавра смотрит на девушку, словно на малое дитя, прищурив глаза, и отвечает:
— Разве отныне родится, что такой не будет.
Татьяна словно замирает от этих слов. Садится молча снова на лавку и больше не спрашивает. Зато Мавра не молчит.
— Дочка! — вдруг говорит и пристально смотрит на девушку. — Почему ты в последнее время забываешь старую Мавру? Г-а?
Татьяна сжимает зубы.
— Не любишь её уже?
— ...Люблю.
— А больше никого не полюбила? Г-а-а? — спрашивает и затягивается трубкой, а чёрными глазами пронизывает белое лицо той, что "одну" её любит.
В Татьяне на этот вопрос что-то волнуется, что-то поднимает гордо голову, которая до сих пор перед старой послушно склонялась, подчинялась, словно перед невидимой чёрной силой, что пыталась взять верх над ней.
— А пусть бы и полюбила? — вдруг спрашивает и смотрит бесстрашно прямо старой гадалке в глаза.
— Тогда не верь!
— А если поверю?
— Тогда потом не жалей! — Последнее слово произносит Мавра почти с угрозой.
— Я не пожалею.
— Посылал уже сватов? — спрашивает Мавра вместо всего и снова пронзает девушку взглядом до глубины души.
— Ещё он их пришлёт.
— Из нашего села какой?
— Нет.
— Издалека?
— Не знаю. Ничего не знаю.
— И ты его любишь?
— И я его люблю.
— Говоришь — он тебя посватает?
— Он меня посватает.
— Когда?
— Не знаю.
— Этой осенью?
— Не знаю.
— Татьяна! — предостерегает Мавра с искренней строгостью и грозно качает пальцем. — Татьяна!
— Что такое? — сопротивляется чему-то в голосе старой Мавры молодая девушка.
— Осторожно, Танечка!
— Он же меня любит!
— И ты его любишь?
— И я его люблю.
— И не из нашего он села?
— Не из нашего.
— А мама об этом знает?
Татьяна возмутилась. Одна мысль, что в её любви к Грицу кто-то хотел бы встать на страже или помешать, тронула её сразу и настроила бунтовно. Она топнула ногой, как делала в детстве, когда не исполнялось её желание, и сердито отвернулась.
— Ей — маме! — крикнула раздражённо, — зачем ещё и маме знать. Он пришлёт уже вовремя сватов, тогда и узнает. А теперь не надо.
— А если кто другой посватает этой осенью?
— Тогда не пойду, — отвечает решительно и гордо.
— А если мама скажет?
— Мама не скажет.
— А если заставит?
— Мавра! — бросилась к ней девушка с неописуемым раздражением, словно хотела ударить, а глаза её засверкали яростно. — Мама не заставит!
— Нет, нет, доченька, — успокаивает встревоженная раздражением девушки Мавра, как в её детские годы. — Мама не заставит.
— И ты поможешь, Мавра? — просит Татьяна, приказывая.
— И я помогу, дочка, уговарю маму.
— Пока он сватов не пришлёт, Мавра?
— Пока сватов не пришлёт.
— Пусть даже другие придут и мама будет принуждать? — спрашивает Татьяна с нажимом, словно обеспечивая себе с этого времени помощь Мавры.
— Пусть даже так, детонька. Но не тревожься. Не время об этом думать.
Татьяна садится близко у печи, где тлеет несколько уголёчков, и молчит.
— А хоть богатырский сын он? — спрашивает через несколько минут снова Мавра.
— Конечно, — отвечает Татьяна гордо, и её голос заранее предупреждает в старой подруге другую мысль, как ту, что он богатырский сын.
— А красивый?
— ...Ну-у-у! — отвечает лишь молодая девушка с нажимом и поднимает брови, потом добавляет: — Такой, пожалуй, только твой был, Мавра...
— Упаси бог, чтобы такой уж удался.
— Красивый — говорю, Мавра.
— Слышу, доченька, — отвечает Мавра и печально качает головой. — Потому я и пропала, — добавляет, почти напевая, полушёпотом. — Душу за ним отдала — за его глазами.
— За его глазами... — повторяет мечтательно, задумчиво Татьяна.
— А как его зовут?
Татьяна колеблется, потом машет рукой презрительно и равнодушно добавляет:
— Встретила раз...
— Раз? И уже полюбила?
— Раз, и второй, и третий, а на четвёртый полюбила.
— Тайком?
Татьяна молчит, опустив голову.
— В мельнице? — расспрашивает, выведывает девичью тайну Мавра.
Татьяна снова кивает молча головой, а потом отрицает.
— Не хочу правду сказать.
— Татьяна! — предостерегает Мавра, почти умоляет. — Говори, пусть шлёт сватов. Сама не выходи к нему!
— Сам пошлёт он сватов, — отвечает твёрдо девушка.
— Пусть бог помогает. И дальше остерегайся, Татьяна! Потому что кто, доченька, любит, тот не раз и губит, — добавила пророчески.
— Губит, — повторяет едва слышно шёпотом Татьяна, а потом умолкает...
Тишина... Молчание.
Мавра, задумавшись, раскуривает трубку, а Татьяна снова борется с чем-то, молчит какое-то время; потом бросается к Мавре, прижимается к ней и умоляющим голосом спрашивает:
— Мавра, разве уж правда все такие, как ты раньше говорила?..
Мавра отвечает твёрдо, как камень, что, упав в воду, возврата не знает:
— Разве отныне родится — что такой не будет.
— Мавра!!
— Дочка моя дорогая, если ты никогда не верила Мавре, то теперь поверь! Ты у меня одна на свете...
— У него честные глаза... я его люблю, — отвечает и будто борется молодая девушка с недоверчивостью старой няни.
— Любишь, дочка? Любишь? — отвечает печально Мавра, — Так люби счастливо, ведь я — одна на всю гору, на весь лес, на всю пустыню, далеко-широко одна да и одна.
Взволнованная возвращается тихим осенним лесом Татьяна, и уже не идёт к Мавре, ей тяжело, когда Мавра заговорит о них, а вместе и о том, кого она и не знает.
Не пойдёт. Не хорошо ей с Маврой. Что бы ни затронула, она на всё бросает тень. А Татьяна любит. Она знает Гриця. И он её тоже любит. Своё счастье они знают.
Она ждёт дома сватов от него. Иногда и молится. Когда-нибудь он только подъед ет — говорит её сердце — чёрный конь заржёт, и он войдёт в дом. Снимет шляпу, как не раз уже в лесу, и, поклонившись покорно, скажет: "Я пришёл, Турчанка! Тебя одну я люблю, одну на всём свете".
Куда бы ни ходила, за что бы ни бралась, а в её душе играет одна и та же песня: "Гриц её полюбил, а она Гриця..."
Медленно проходит день за днём осень, приближается зима — и вот настала наконец.