Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 70

— Ложись, спи немедленно! Это тебе не игрушки! — повысила голос мать.

Но я уже одевался. Меня била нервная лихорадка, и я долго не мог попасть ногой в штанину. Зубы выбивали бешеный рок-н-ролл. Спать! Может, я всю жизнь этой ночи ждал, чтобы совершить что-то героическое! А тут — спать! Нет! Пойду!

— Пусть идёт. Авось поможет. Парень-то крепкий, — сказал дед.

— И правда, пусть, — поддержал отец. Свет вдруг мигнул — и погас.

— Сорвало! А может, и столб повалило, — сказал в темноте отец.

Дед чиркнул спичкой и зажёг керосиновую лампу, стоявшую на печке.

— Надень-ка отцовский ватник и сапоги, — сказала мне мать.

— Фонарик свой возьми, — подсказал отец.

— Лампу не будем тушить. Пусть! А то Ярышка проснётся... Вот лучше бы ты всё-таки не шёл. Мне бы на душе спокойнее было, — вздохнула мать.

— Да что вы, мам, в самом деле, с той Ярышкой! Девка здоровенная, уже в школу пошла, а вы всё...

— Пошли, пошли, хватит уже вам, — вмешался дед.

Мы вышли из дома в мокрую, хмурую, ветреную темень. Дождь, гонимый ветром, хлестал прямо в лицо.

— Главное, что лодки, похоже, унесло, потопило, — едва расслышал я голос деда, шедшего рядом. Я хотел сказать, что нашу плоскодонку, может, и не унесло, ведь она лежит на горке вверх дном, но ветер заткнул мне рот, и я только хрюкнул.

Тут и там, словно светлячки, мигали огоньки — со всех сторон с фонарями спешили люди.

Ещё издалека сквозь шум ливня слышались тревожные возгласы, крики, стоны. Чем ближе мы подходили к улице Гагарина, ведущей к берегу, тем громче и чётче становились эти звуки. Уже можно было расслышать урчание мотора, стук топоров и отчаянные женские вопли: «Ой горе! Ой беда! Ой спасите!» Тоскливо ревел скот, визжали свиньи, выли собаки. Всё это слышалось уже совсем близко, рядом, но сколько я ни вглядывался сквозь дождь и темень — ничего не мог разглядеть.

И вот впереди вспыхнули два светлых глаза — фары.

И первое, что я увидел в свете фар, — это забор и воду. Вода накатывала волнами и разбивалась о забор, а тот шатался и клонялся. Затем у забора появилась фигура по пояс в воде с телевизором на голове. В свете фар мокрый от дождя экран сверкал, как огромное страшное око — выпученное и мутное.

Фары были тракторные — в переулке надсадно урчал колёсный трактор «Беларусь». Огромные задние колёса буксовали, разбрызгивая грязь.

— Давай, давай, ну! — кричал кто-то сзади трактора — там тоже светили фары машин.

Несколько мужиков посреди улицы стучали топорами — наскоро сколачивали плот из брёвен.

Дед, отец и мать сразу кинулись помогать: дед — строить плот, отец — к трактору, а мать — прямо в воду, к ближайшей хате — выносить вещи.

— Побудь пока здесь! — крикнула она мне на ходу. И я не успел опомниться, как остался один.

Из темноты то и дело, словно водяники, выныривали из воды люди, волоча за собой всякий домашний скарб. Вот провели корову, которая уже не ревела, только стонала. Вот бабушка, спотыкаясь, тащит по воде за собой, словно лодку, цинковый таз с узлами и подушками. И, плача, всё твердит:

— Ой что же это делается! Ой Господи! За что же такая кара! Ой всё пропало, всё пропало! Ой Боже мой, Боже!

— Хуже всего внизу, у берега, — сказал кто-то в темноте. — Гребенюков, Мазниченков, Пашков затопило полностью. А старую Деркачку — аж по самую крышу. И добраться никак. Лодки потопило. Да и трактор, видишь, застрял — брёвна для плотов не подвести...

— Это что-то в природе происходит, честное слово. Сплошные катаклизмы по всему свету: ураганы, землетрясения, наводнения, смерчи. То в Америке, то в Японии, то в Голландии... То на Кубани, то в Закарпатье... А теперь вот у нас...

Заскрипели колёса, заржали кони — люди подъезжали на телегах.

— Кладите сюда! Давайте! Телевизор сюда ставьте, на сено!

Я бросился помогать грузить на возы вещи пострадавших.

Из темноты раздался голос Ивана Ивановича Шапки, председателя колхоза:

— Везите в школу! Занимайте школу, клуб, правление! Там всё открыто!

А трактор всё урчал и урчал, аж визжал, но не мог сдвинуться с места. Отец мой командовал там, выкрикивая:

— Переключай на первую! Влево поворачивай, влево! Давай заднюю! Теперь вперёд!

То было проклятое место. Там всегда была лужа и грязь даже в самую сухую погоду. И машины всегда там застревали. А теперь от дождя всё размыто, засасывает, как болото.

Вдруг издалека, с берега, донёсся отчаянный пронзительный женский крик:

— Спасите! Спасите! Ой!

Люди беспомощно забегали. Кто-то из мужиков рванул прямо в воду. Ему закричали:

— Куда ты? Что ты там поможешь? Сейчас плот доделаем. Но он уже исчез в темноте.

Тогда сердито закричали трактористу:

— Чего застыл, как квочка! Там люди гибнут, а ты!.. Трактором проехать не можешь, герой!

Кричали, чтобы выплеснуть своё бессилие. Тракторист хрипло выругался:

— Что — трактором! Тут танком не проедешь, не то что трактором! Умники!

«Танком...» — и вдруг в воображении моём возник военный лагерь, артиллерийский двор, диковинные неуклюжие машины с носами, скошенными, как у лодок...

«Бронетранспортёры-амфибии, да... Для преодоления водных рубежей... для десантов...»

Я мгновенно вспомнил, как читал где-то, как солдаты помогали людям во время стихийных бедствий...

И внезапная мысль пронзила меня.

— Иван Иванович! Иван Иванович! — закричал я в темноту. Но председатель не отзывался. Тогда я бросился к отцу:

— Папа! Папа!

Он, с ног до головы забрызганный грязью, толкал трактор. Из-под буксующего колеса летела грязь прямо на него.

— Отойди! Отойди, ну! — хрипло, с усилием проговорил он, раздражённо стиснув зубы.

Эх! Что тут спрашивать, рассказывать! Нельзя терять ни минуты. Самому надо мчаться туда.

И не раздумывая больше, я кинулся домой. Запыхавшись, вбежал в сени, схватил велосипед, прижал динамку к шине, чтобы загорелась фара, и вскочил в седло.

Ехать было ой как тяжело! Колёса вязли в грязи, скользили по глине. Приходилось всё время слезать и толкать велосипед рядом. Хорошо, что это не трактор. Когда выбрался из села на утоптанную полевую дорогу, колёсам стало полегче. Колёсам, но не мне. Здесь гулял такой сильный ветер, что сбивал с ног, просто валил на землю. Дважды я не удержался и падал набок, на ногу, и какое-то время прыгал на ней — не мог выровняться. А один раз просто рухнул в грязь. Но спешил из последних сил. И тревожно всматривался вперёд, в тёмную громаду леса, что приближалась. Искал глазами вышку с флагом — и не мог найти. И с тревогой думал: «А что, если учения ещё не закончились и в лагере нет людей? Что делать? А даже если есть — послушают ли, поверят ли мне, мальчишке?»

Может, следовало бы разыскать председателя или хотя бы уговорить кого-то из взрослых. Но нет! Вылетел пулей и понёсся. Даже не подумав. Как бешеный!

И уже каялся, и корил себя. Но возвращаться в село было бы глупо. Люди гибнут. Каждая минута дорога. Вот и посадка. Я въехал на «глеканку». Ветер тут же оставил меня. Он пошёл верхами, со свистом трепля острые чубы стройных сосён. Но теперь всё время приходилось быть начеку — не наскочить бы на пенёк. А то если наскочишь да «восьмёрку» сделаешь — тогда всё. И, уставившись в «глеканку», я так и не разглядел, есть ли флаг на вышке.

Где-то тут уже дот на возвышении, за дубами, невидимый в темноте: я выехал на «генеральскую» дорогу. И как о

чём-то далёком и призрачном подумал об инструкциях, что лежат там, в расщелине над амбразурой. Но эту мысль сразу вытеснил в памяти отчаянный пронзительный крик: «Спасите!», что и сейчас звенел в ушах. И я ещё сильнее надавил на педали.

Кто был в лесу ночью в ненастье, когда воет, завывает бешеным волком в кронах ветер, когда деревья стонут человеческим голосом, когда где-то что-то грохочет, свистит, трещит, ломается, падает, опрокидывается, ревёт, бесится и бушует — тот знает, что это такое. Это страшно.

Но, клянусь вам, я не чувствовал страха. Из глубины всплыла даже мысль: «Почему мне не страшно?» Но я сразу забыл про неё. Я весь был устремлён вперёд — и только вперёд. Я думал только о том, чтобы ехать быстрее, быстрее, быстрее... Думал только о своих ногах, что крутили педали и уже страшно болели от напряжения, и о дороге, о тех бесконечных кочках, ямках, бугорках — чтобы не наскочить, не натолкнуться, объехать.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Полковник Соболь. Снова старший лейтенант Пайчадзе

Когда я вдруг выехал на поляну к той арке и шлагбауму, освещённому фонарём, я не сразу сообразил, что уже приехал.

Часовой заметил меня и крикнул:

— Стой! Кто такой?!

Я подъехал вплотную к шлагбауму.

— Мне к начальнику... К главному... Пожалуйста... Очень нужно. Срочно... — Я колебался, говорить ли часовому: ведь он не решает, а вдруг не захочет звать офицера.

— Что случилось? Только с учений вернулись. Три дня... Может, утром?

— У нас село затапливает, — выдохнул я.

— Подожди. Сейчас. — Часовой метнулся в будку, схватил телефонную трубку. — Товарищ капитан! Докладывает часовой на проходной ефрейтор Ефимов. Тут парень приехал. Говорит, у них село затапливает... Есть! — Он обернулся ко мне: — Давай вон к той палатке!

Я нырнул под шлагбаум и поехал к палатке. Навстречу мне уже выходил высокий офицер с красной повязкой на рукаве.

— Что случилось?

Задыхаясь и запинаясь, я рассказал ему о нашем бедствии — и о хатах, затопленных до самых крыш, и о лодках, что унесло, и о сорванных проводах, поваленном столбе, и даже о тракторах, что буксуют и не могут подвезти брёвна для плотов...

— Понятно, — сказал капитан. — Пошли. Придётся будить полковника. Хоть и жалко — только час, как лёг, только что с похода вернулись. Но ничего не поделаешь — тут такое дело, что...

Мы прошли несколько палаток и у одной остановились. Капитан пригнулся и нырнул внутрь. Через миг палатка засветилась изнутри жёлтым светом, и на брезенте закачалась длинная причудливая тень.

— Товарищ полковник, — раздался голос капитана. — Простите, что тревожу, но дело серьёзное. В соседнем селе наводнение. Хаты затопило, нужна помощь.

Кто-то (очевидно, полковник) прокашлялся и проговорил густым, неторопливым басом:

— Значит, так... Поднимите пока что офицеров — начальника штаба, начальника артиллерии, транспортников, командиров мотострелковых батальонов... Остальных не надо. Пусть отдыхают.

У меня вдруг перехватило дыхание. Показалось, будто это тот самый голос, что говорил со мной по телефону.

— Кто сообщил о наводнении?

— Мальчик, товарищ полковник.