Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 69

За пятнадцать минут до конца счёт был двадцать три — восемнадцать в пользу дедовщинского «Космоса». Стадион сходил с ума. Болельщики ревели, как быки на выгоне. Среди наших особенно горячились дед Салимон и баба Маруся, наша школьная уборщица. Дед Салимон не умолкал ни на минуту, подбадривая игроков к активным действиям:

— Вовка, давай, давай, давай! Ванька, пасуй Грицьку! Головой, головой! А чтоб ты лопнул! Чего ж ты мяч отдал, недотёпа. Бей, Вовка, бей!..

А баба Маруся всё время тихонько бормотала:

— Господи милосердный! Боже праведный! Сделай так, чтобы наши забили гол! Господи милосердный! Боже праведный! Сделай так, чтобы наши забили гол!

И когда наши всё-таки забивали, она пищала пронзительно:

— Штука! — И крестилась.

За пятнадцать минут до конца Вовка Маруня прорвался с мячом к воротам и уже собирался влепить в «девятку», но защитник «Космоса», здоровенный бугай Роман Гепа (двоюродный брат того самого Гепы, что пошёл учиться на попа), поддел его ногой — и Вовка зарысился носом в землю. А судья, дедовщинский киномеханик Ярешко Бриль, вместо того чтобы назначить пенальти, дал угловой. Мол, Гепа действовал правильно, только выбил мяч на угловой, а Маруня, мол, сам упал.

Вот тут и началось! Наши болельщики так неистово закричали, засвистели, завизжали, будто наступил конец света.

— Судью — на мыло! Шкуру — на барабан! — орал до надрыва дед Салимон.

— Пенальти! Пенальти, чтоб тебя черти побрали! — визжала баба Маруся.

Но судья на этот вой не обратил ни малейшего внимания. Такой уж футбольный закон — на поле судья полновластный хозяин. После игры можно сколько угодно оспаривать его решения, но во время — его слово свято.

Стиснув зубы, Вовка Маруня подал угловой и от нервов сделал это неудачно — мяч улетел в аут.

Однако через минуту мяч снова оказался у Маруни, и он опять прорвался к воротам. Но Гепа, видя, что судья закрывает глаза на нарушения, теперь уже нарочно подножку поставил — и Вовка опять рухнул носом в землю. Тут Маруня не стерпел (а он был очень горячий), вскочил и, несмотря на то что едва Гепе до подбородка доставал, влепил ему в морду. Гепа ответил пинком — и Маруня кубарем покатился по земле. Тогда к Гепе подскочил наш левый крайний Юрко Загубенко и врезал ему под дых. И началось...

Пока зрители опомнились и кинулись разнимать, наша «Ракета» успела скатать дедовщинский «Космос» что называется «в кисель». Один только Бардадим мог в одиночку отдубасить как минимум пятерых их форвардов. А двадцать три пропущенных гола только умножили Бардадимову силу. Еле-еле разняли.

— Вот это да, товарищеская встреча, — сказал дед Салимон. — Вторую такую, пожалуй, придётся проводить прямо на кладбище.

— Это ещё, понимаете, ничего, — сказал отец Павлуши. — Это мелочи. А вот между Сальвадором и Гондурасом из-за футбольного матча настоящая война вспыхнула. Стотысячные, понимаете, армии схлестнулись. Артиллерия, самолёты, танки... Вот это, понимаете, болельщики...

Лично я был доволен тем, что Бардадим заодно отвесил подзатыльников и судье. Чтобы знал, как подсуживать своим.

Вот такой был матч тридцатого июня.

Честно говоря, было что расследовать.

Я заехал в Дедовщину и сразу направился к сельмагу. Купил в сельмаге фигурных леденцов на палочках, немного покрутился и поехал назад. Настроение у меня было отличное. Несмотря даже на то, что погода была паршивая — собирался дождь.

На вышке над лесом развевался красный флаг. Значит, учения ещё продолжаются.

Подъезжая к селу, я снова, как и вчера, свернул на тропинку, что вела за огородами, мимо сада Галины Сидоровны. Мне не терпелось взглянуть, что там да как — может, остались следы вчерашнего мужика. А может, он ночью ещё приходил?

Возле учительского сада я слез с велосипеда, положил его на землю и крадучись, как настоящий детектив, пошёл, оглядываясь по сторонам. Тропинку в двух местах пересекали следы огромных, не меньше сорок пятого размера, сапог. Они чётко отпечатались на сырой земле. Одни следы были обращены носками к саду, другие — наоборот, в сторону поля. Вот он шёл, а вот возвращался.

Возле малиновых кустов, где он прятался, трава была примята, и лежал мокрый окурок сигареты с фильтром. Я поднял его. Сигарета была почти не выкурена и потушена о землю. Марка — «Столичные».

Шерлоку Холмсу одного этого окурка и следов хватило бы, чтобы знать всё. Но я не был Шерлоком Холмсом. Я мог сказать только, что мужик — курильщик (потому что окурок!) и что у него большие ноги (потому что это видно по следам). Больше я ничего сказать не мог. Разве что сигареты он купил не в нашем сельмаге — у нас «Столочных» нет. Может, в дедовщинском, там есть, я только что видел.

Но для выяснения личности незнакомца этого было маловато. Что он тут делал? Почему прятался? Неужели хотел ограбить учительницу, а я его спугнул? На нашего он совсем не похож, какой-то совершенно незнакомый...

— Только смотри, Ганю, поосторожнее, — услышал я возле дома голос Галины Сидоровны.

— Ой, что вы, Галина Сидоровна, что вы!.. — пискляво затрещала в ответ. Это был голос Гребенючки.

Чтоб ты лопнула! Ещё только не хватало, чтобы ты меня тут увидела. Пригнувшись, я метнулся к тропинке, к велосипеду. Оседлал Вороного — и галопом!

Вот уж эта Гребенючка! Не люблю я людей, которые подлизываются к учителям, лезут со своей любовью: «Галина Сидоровна, я вам это! Галина Сидоровна, я вам то! Галина Сидоровна, дорогая! Золотая! Любименькая! Ах! Ох! Ах!» Противно!

Уж лучше двойки получать, чем подлизываться.

Я выехал на улицу и увидел спину Гребенючки, которая выходила от ворот Галины Сидоровны, в праздничном белом платьице с синими крапинками. Она не шла, а вытанцовывала на цыпочках, как дрессированная собачка в цирке, меленько перебирая ножками. Наверное, думала, что она очень изящная и красивая.

Вдруг я вспомнил Павлушу — как он сидел сегодня на земле у велосипеда, хмурый, мрачный, как осенняя ночь.

И ярость на Гребенючку охватила меня. Это она во всём виновата! Она, она! Это из-за неё мы стали врагами!

Посреди улицы раскинулась огромная лужа. Гребенючка как раз проходила мимо, прижавшись к забору, осторожно, чтобы не запачкать платье, ступая по краешку лужи.

Назад она не оглядывалась, меня не видела.

Эх, я разогнался и прямо через ту лужу — ш-шуррр! Вжжжж! Целые гейзеры грязной воды и жижи полетели на Гребенючку, и беленькое аккуратное платьице вмиг превратилось в грязную тряпку, и сама она стала похожа на огородное пугало.

— Ой! — только и успела вскрикнуть она, отшатнувшись.

А я пришпорил своего Вороного и, не оглядываясь, помчался дальше. В душе моей булькало и клокотало сладкое чувство мести.

Вот чтоб знала, чтоб не разлучала друзей, не делала из них врагов, крапива жгучая!

Я резко свернул направо, на нашу улицу. Уже издали увидел, что Павлуша всё ещё сидит на земле возле своего велосипеда и крутит каким-то ключом какие-то гайки.

И вдруг я подумал, что вот сейчас Гребенючка пойдёт по нашей улице. Чтобы попасть домой (а куда ей ещё идти в таком виде!), она непременно должна пройти по нашей улице мимо наших с Павлушей домов. И Павлуша её сейчас увидит и...

Я надавил на педали и проскочил во двор. Павлуша даже головы не поднял.

Я прислонил Вороного к воротам и затаился за забором. Ну-ка, ну-ка! Сейчас Павлуша увидит свою красавицу. Хе-хе! Это даже хорошо. Может, хоть теперь поймёт наконец, какая она на самом деле.

Секунды ожидания тянулись так долго, что я уже подумал — может, она вернулась к Галине Сидоровне жаловаться на меня и требовать наказания. Ага, разбежалась! Попробуй докажи! Кто видел? Ничего не знаю. Сама забрызгалась, как свинья, а теперь сваливает на кого-то другого.

Я смотрел сквозь забор на Павлушу. Улицы не видел и не заметил, как она подошла. Но вдруг Павлуша так резко вскочил, что велосипед упал на землю.

— О, Ганя, что с тобой? Где ты была? Кто тебя так? — удивлённо воскликнул он.

У меня сердце заколотилось быстрее.

Ну, сейчас начнётся! Сейчас она на меня всех собак спустит! Только держись! Ну и пусть! Пусть попробует доказать! Кто видел? Ничего не знаю. Сама виновата...

— Да сама виновата, — весело защебетала Гребенючка. — Грузовик ехал, а я прям под колёса полезла, дурёха. Вот и раскрасил, правда? Хи-хи-хи!

— Так беги скорее домой! Вот ещё! — крикнул Павлуша с искренним сочувствием и досадой.

А я только рот раскрыл...

Это что же она?.. Подумаешь, какая благородная!.. И стало мне как-то гадко на душе, будто не она, а я весь в грязи с головы до пят.

Гребенючка давно уже убежала домой, Павлуша вернулся к велосипеду, а я всё ещё стоял, скорчившись за забором, и не мог сдвинуться с места.

Начал накрапывать дождь.

Павлуша повёл велосипед в дом.

Я тоже пошёл домой... Настроение у меня было окончательно испорчено.

...Дождь лил весь день. А под вечер поднялся ветер. Он, как из ведра, швырял в окна тяжёлые горсти ливня — аж стёкла звенели. И бешено выл в дымоходе. В такую погоду хорошо лежать где-нибудь в тёплом уголке и читать интересную приключенческую книжку. Я вытащил у отца «Покушение на бродягу» Жоржа Сименона (он мне её не давал — считал, что не для детей) и, накрывшись с головой, оставив лишь узенькую щёлку, чтобы падал свет, погрузился в захватывающий мир комиссара Мегрэ, мир таинственных убийств, страшных преступлений и загадок.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. Стихийное бедствие. Я принимаю решение

Я проснулся внезапно ночью, хотя никто меня не будил, и сразу почувствовал тревогу. В доме горел свет и слышались приглушённые, взволнованные голоса. Хоть и не было видно, но ощущалась суета, нервозное движение. Так было, когда у папы внезапно ночью случился приступ аппендицита и его увозили в больницу на операцию. Тогда меня тоже никто не будил, я проснулся сам. Вот и сейчас. Я сразу вскочил и встревоженно спросил:

— Что? Что случилось?

Посреди комнаты стояли одетые, в плащах, отец, мать и дед. У деда в руках было весло. Мама повернулась ко мне:

— Спи, сынок, спи!

— Что случилось? — снова спросил я.

— Река из-за дождей поднялась, вышла из берегов. Плотину у мельницы прорвало. Нижнюю часть села заливает, — сказал дед.

— А ты спи, спи, сынок, — повторила мать.

Я вскочил с постели. Эге, спи! Там людей топит, а я — спи!

— Я с вами! Я тоже пойду!

— Да ты что?! Вон Ярышка проснётся, испугается, если никого не будет.