Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 66

А дорогу, что через лес на Гарбузяны, люди назвали «генеральской», потому что в лесу она поворачивает к военным лагерям.

Славная история у этого дота.

В сорок первом, когда немцы захватили Украину, в этом доте держали круговую оборону трое наших бойцов. Весь район уже был оккупирован, фронт продвинулся на тридцать километров на восток, а немцы всё никак не могли захватить дот. Ни бомбы его не брали, ни снаряды, ни мины. Восемь дней держались бойцы без воды, без еды, до последнего патрона. Четыре танка подбили, множество фашистов положили из пулемёта. И только когда уже не осталось боеприпасов, вышли бойцы и безоружные пошли под вражеские пули. Говорят, что в каждого попало не меньше сотни пуль.

И дот, даже пустой, наводил страх на фашистов.

Они свезли туда три повозки взрывчатки и взорвали его.

Но и разбитый, изуродованный, с изогнутыми железными рельсами, что, как кости, торчали на изломах толстенных метровых глыб, — он поражал своей силой и мощью. Эти огромные грязно-серые глыбы, местами покрытые ржавым мхом, были из какого-то невероятного железобетона, густо замешанного на остроугольном гранитном камне, каким мостят дороги. Среди того камня торчала чёрная, изогнутая в палец толщиной проволочная сетка, которую даже ржавчина не брала.

Весь дот зарос густой жгучей крапивой, словно оберегая свою гордую отрешённость и неприкосновенность.

Однако на одной из глыб какой-то прохожий Вася, видимо, пытаясь пробиться в бессмертие, попытался выцарапать чем-то острым своё имя, но не осилил. Буквы еле нацарапались, а последнее «я» было такое хилое и убогое, что за того Васю становилось просто стыдно — с таким жалким «я».

Хотя дот был и не так далеко от села (а на велосипеде — вообще рукой подать), мы, ребята, почему-то почти туда не ходили. За всю свою жизнь я, может, раза три там был. И по грибы, и по ягоды почему-то больше ходили в Песчанский лес, за Пески.

И теперь, когда я подъезжал к доту, всё вокруг казалось мне чужим, незнакомым и непривычным. Стояла жуткая тишина, даже птиц не было слышно, только где-то высоко вверху едва слышно шелестело от ветра листво.

Я прислонил своего Вороного к придорожному дубу и, осторожно раздвигая кусты и цепляясь руками за ветки, взобрался наверх, к руинам дота.

И вдруг услышал негромкий, но властный голос:

— Ты куда?!

От неожиданности я выпустил из рук ветки, за которые держался, и упал на колени.

— Куда лезешь? — повторил голос.

— Никуда... а... а что такое? — спросил я, всё ещё стоя на коленях и тщетно вглядываясь в чащу — говорящего за кустами видно не было.

— Сейчас учения. Не видел, что ли, флаги на вышке? А ну-ка, давай отсюда!

Понятно. Часовой. Когда идут учения, всегда выставляют часовых на дорогах, ведущих к военным лагерям.

Спорить было бессмысленно. Я повернулся и, сидя на пятках, стал спускаться вниз.

Вот чёрт! Ну надо же! Поставили как раз здесь. Ничего, я его обойду. Зайду сбоку — он и не заметит. Эти часовые, по-моему, просто так стоят, для вида. Развалился в кустах и покуривает. Очень ему надо. Кто сюда пойдёт? Если бы я прямо на него не нарвался, он бы, наверное, и головы не поднял.

Спустившись на дорогу, я, пригнувшись, метнулся вправо и, перебегая от дерева к дереву, начал обходить дот сбоку. Теперь я был начеку и старался двигаться как можно осторожнее. Но когда я уже почти достиг цели, из кустов послышалось:

— Ты что — в прятки со мной играешь? А ну давай отсюда!

Заметил. Всё-таки заметил, чертяка!

— Уже и грибочка поискать нельзя, — пробормотал я и, нахмурившись, пошёл назад.

Вот так вот!

Как же я теперь достану инструкцию? Неужели они не знали, что будут военные учения? Не может быть. Так что же делать? Просто так ехать домой и всё? А может, они именно поэтому и обратились ко мне, что рассчитывают на мою ловкость, находчивость, на то, что я смогу проскользнуть мимо часового? Может, в этом и заключается моё задание? Тогда кто ж такие «они»? Если они хотят что-то делать тайно от армии...

Может, «они» — шпионы? Э, нет! Чепуха! Хватит с меня шпионов. Были уже у меня «шпионы». Кныш и Бурмило. Хватит. Сейчас шпионы не такие дураки, чтобы мальчишки их ловили.

Да и не стану я делать ничего шпионского, что я — болван? Я сначала узнаю, что надо делать, зачем, а потом уже...

Но домой так просто идти я не могу. Я должен достать из амбразуры эту инструкцию. Должен! Иначе я сам себя уважать не буду.

Я беру Вороного за седло и встряхиваю — пусть подзвенит. Пусть часовой слышит, что я уже уезжаю. Ещё и кашляю громко в придачу. Потом сажусь, кручу педали — якобы в сторону села. Но, отъехав метров сто, так чтобы меня уже никак не было видно из дота, сворачиваю в лес, прячу Вороного под папоротником в окопе и по-пластунски, на пузе, начинаю в обход подкрадываться к доту. Я ползу долго и осторожно, каждые два-три метра замирая и прислушиваясь. Наконец передо мной дот. Часового не видно. Наверное, он с той стороны, в кустах. Но и амбразура тоже с той стороны. Выход один — пробираться через руины дота и попытаться нащупать расщелину над амбразурой изнутри. Но легко сказать — пробраться. Я же говорил, весь дот зарос густющей и безжалостно жгучей крапивой. Одно дело — идти такой крапивой в полный рост, раздвигая её какой-то веткой, и совсем другое — ползти в ней на пузе, по-пластунски, да ещё так, чтобы тебя не заметили, чтобы крапива не шевелилась.

Я лез вперёд головой, опустив лицо к земле и прикрывая его одной рукой. Раздвигал крапиву прямо своей макушкой. И пока колючие листья крапивы скользили по волосам — я их не чувствовал. Но когда они касались шеи — меня всего передёргивало, как будто кто-то лил мне за шиворот кипяток.

Но больше всего страдали уши. Бедные мои большие, торчащие уши. Мне даже казалось, что я слышу,

как они сухо потрескивают, пылая жарким пламенем. И казалось, что я лезу не по крапиве, а через адское пламя. Но я стиснул зубы и лез, лез, лез...

— М-да-а! — вдруг услышал я над головой. — Видно, ты или дурак, или что-то задумал. Вставай!

Выругавшись про себя последним словом, я поднялся.

На наклонной плите дота, расставив ноги, с автоматом на груди стоял солдат Митя Иванов. Это был он! И где-то в глубине души мелькнула у меня одобрительная мысль: «А часовой он, всё-таки, неплохой, не проспит».

Митя Иванов смотрел на меня не злобно, с интересом. Мои совсем обожжённые крапивой уши, шея, руки, наверное, сами за себя говорили достаточно красноречиво.

— Ну, чего тебе надо? — спросил он, улыбаясь.

— Ничего, — я ещё не успел придумать.

— Ничего? Гм. Значит, дурак, — с разочарованием сказал он. — А может, всё-таки что-то надо?

И вдруг мне пришло в голову: «А может, это всё специально? Чтобы меня проверить?»

Ну, тогда вы от меня ничего не добьётесь! Хоть мне и очень хочется доказать, что я не дурак, но ничего не скажу.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Старший лейтенант Пайчадзе. Я осматриваю лагерь

Вдруг на дороге зарычал мотоцикл и, чихнув, тут же заглох — остановился.

— Иванов, что там такое, а? Чей велосипед на дарога? — послышался хриплый голос с кавказским акцентом.

— Так это, товарищ старший лейтенант, нарушитель... Пацан какой-то. Я его гоню, а он лезет...

Кусты раздвинулись, и появился офицер — высокий, стройный, с чёрными грузинскими усиками. Внимательно посмотрел на меня и спросил:

— В чём дело?

Я тоже внимательно посмотрел на него и молча пожал плечами. А в голове крутилось: «Тот или не тот? Тот или не тот?» И никак не мог вспомнить, был ли тот с усами или нет. Но за те секунды, пока он передавал мне письмо, разве можно было что-то запомнить? Но лицо такое же загорелое, запылённое, улыбка белозубая. И на погонах три звезды... Похоже, всё-таки он.

— Ты что — немой, да? Не понимаешь, что тебе говорят? А что с ушами? Почему такие красные? А шея... Иванов! — он вдруг метнул молниеносный взгляд в сторону солдата. — Ты что... а?

— Да что вы, товарищ старший лейтенант!

Уши Иванова стали вдруг ещё краснее, наверное, чем мои.

— Как вы могли такое подумать? Это он по крапиве полз. Сумасшедший какой-то!

— По крапиве, да? — офицер удивлённо поднял брови и посмотрел на меня с откровенным интересом. — Ин-те-рес-но! Так что тебе здесь надо, а?

«Ничего-ничего, — подумал я, — проверяй, проверяй! Не возьмёшь. Я не расколюсь». И, изображая дурачка, я захлопал глазами и сказал:

— Так... грибов хотел поискать... А что, нельзя? Нельзя?

Офицер прищурился, сверля меня взглядом, потом повернулся к солдату:

— Иванов, пригляди за его велосипед, да...

— Есть! — козырнул солдат.

— А ты поедешь со мной, — приказал мне старший лейтенант и пошёл к мотоциклу. Я молча пошёл за ним.

— Садись! — кивнул он на сиденье позади себя, ударил ногой по стартеру — мотоцикл сразу чихнул, зарычал, и мы так резко сорвались с места, что я едва не вылетел из седла. Хорошо, что успел крепко вцепиться в офицерову гимнастёрку.

Мы мчались по ухабистой, разбитой тяжёлыми армейскими машинами так называемой «генеральской» дороге. Меня нещадно подбрасывало, и полдороги я почти летел в воздухе, а полдороги — просто ехал. Но я этого не замечал. Наоборот, это как нельзя лучше соответствовало моему внутреннему состоянию. Потому что внутри меня тоже всё подбрасывало от нервного возбуждения, которое я не знаю, как называется по-научному, а по-нашему, по-мальчишески — «мандраж». Разве можно было быть спокойным, когда едешь на какое-то необычное, важное и секретное задание, требующее мужества, смелости, а может, и героизма? Теперь стало ясно, что это какое-то военное задание. Секретно-военного значения. Может, у них что-то сломалось, а взрослый не пролезет. Нужен мальчишка. Может, прикажут лезть в дуло какой-нибудь гигантской пушки или в ракету с ядерной боеголовкой.

И мне, с одной стороны, честно говоря, было жутковато, аж в пятках холодно (а вдруг как шарахнет — и пепла от меня не останется, хоронить нечего будет). А с другой — распирала радостная гордость, что выбрали именно меня, — значит, считают подходящим кадром для такого дела. И так хотелось доказать, что я такой! И щекотно было под ложечкой, как перед экзаменом или перед тем, как украсть арбуз на бахче.