Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 65

Это был ров, до краёв залитый водой.

Мой Вороний лежал на боку, трагично и как-то неестественно задрав вверх переднее колесо. Я подошёл к нему, и вскрик отчаяния и горя вырвался у меня из груди. Переднее колесо было скручено в какую-то страшную спираль. «Восьмёрка»! Такой ужасной «восьмёрки» я ещё никогда не видел.

А до села километра два.

Вот ведь незадача! И почему я такой невезучий! Всегда так. Только мне чуть-чуть полегчает, только настроение улучшится, только покажется, что жизнь снова улыбается — и сразу судьба бац! — по морде. И я в луже. Эх!..

Поднял я своего Вороного, обнял за руль и поковылял в сторону села, таща его за собой. Когда просто идёшь — редко кого встретишь. А как только не хочешь никого видеть — на каждом шагу:

— Ой-ёй-ёй!

— Что ж ты натворил?!

— Ого-го!

— Вот это «восьмёрка»!

— О-хо-хо!

А у самой хаты я наткнулся на Павлушу. Он как раз выходил из своей калитки.

Увидев меня, Павлуша не удержался от удивлённой улыбки. Я в раздражении только плюнул в его сторону и тут же, как назло, споткнулся.

Павлуша рассмеялся.

— Дурак! — крикнул я, нервно дёргая велосипед, застрявший в калитке.

Он не ответил. Отвернулся и пошёл себе дальше. Дед взглянул на искалеченное колесо и спокойно спросил:

— Что, на таран с трактором шёл, а?

Я только скрипнул зубами. Ругаться с дедом я не мог. Кто ж тогда мне Вороного вылечит? Дед у меня всё на свете умел. Что бы я ни сломал, ни перекосил, ни испортил — всегда шёл к деду. И он меня выручал. Хотя при этом всегда говорил всякие обидные слова. Но я к ним привык.

Вот и сейчас я вздохнул и молча с надеждой посмотрел на деда. Дед, в свою очередь, вздохнул и сказал:

— Принеси плоскогубцы, гвоздодёр и молоток.

Я не стал ждать, пока он повторит. Молнией метнулся в сарай за инструментом. И дед сразу взялся за дело.

— Варвар! — дед любил коверкать слова. — Только и умеешь золотые вербы выращивать… Вредитель! Колорадский жук! Тебе бы не на велосипеде, а на корове ездить. Багамот! Так wheel покрутить! Это ж надо уметь! Десять воров будут специально крутить — так не перекрутят. Вот бы тебя так перекрутило — чтобы знал, как ездить. Убоище!

Я молча слушал и только время от времени вздыхал, показывая своё раскаяние. Дед любил, чтобы я каялся. Когда я каялся — он делал для меня всё на свете.

Дед возился до самого позднего вечера. Но колесо стало как новенькое, будто только что из магазина.

У деда моего были золотые руки. Эх, мне бы такие! Мои только вред могут делать. Эх!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Недаром эта глава тринадцатая, ведь в ней происходит нечто невероятное, необъяснимое и загадочное. Тайна трёх неизвестных

На следующий день я уже выехал на своём Вороном как ни в чём не бывало. Правда, теперь я ехал осторожненько, объезжая каждую ямку, каждый камешек, каждую лужицу.

Дед стоял у ворот, будто просто так, но я заметил, что он украдкой поглядывает на моё переднее колесо. Ему было интересно, как оно крутится. И, видно, он был доволен своей работой.

Я доехал до конца нашей улицы и свернул на центральную, Шевченковскую, что вела через всё село в поле. Уже проезжал мимо последних хат, когда услышал позади рык мотоцикла. Я съехал с колеи, чтобы пропустить его, и обернулся. Меня догонял какой-то военный в шлеме и больших мотоциклетных очках, закрывавших пол-лица.

Поравнявшись со мной, он резко затормозил.

— Рень? — коротко спросил он и, когда я кивнул в ответ, протянул мне какой-то конверт. И сразу дал газу и умчался вперёд.

Я так растерялся, что выронил конверт на землю. И пока поднимал его — от мотоциклиста осталась только пыль на дороге. Я успел лишь заметить, что это был офицер: то ли старший лейтенант, то ли капитан (три или четыре звёздочки на погонах). А лицо — хоть расстреливай — не вспомню. Только и запомнилось, как ослепительно сверкнуло это короткое «Рень?» на загорелом, пыльном лице… И очки на пол-лица, и зелёный шлем…

Я взглянул на конверт:

«Яве Реню. (Совершенно секретно)»

Онемевшими пальцами разорвал конверт и достал письмо: «Сегодня ровно в девятнадцать ноль-ноль приходи к разрушенному доту в Волчьем лесу. В расщелине над амбразурой ты найдёшь инструкцию, что ты должен делать.

Это письмо необходимо немедленно уничтожить. Дело чрезвычайно важное и секретное. Никому ни слова. Чтобы тебе было легче хранить тайну, мы пока не называем себя. Итак, ровно в 19:00.

Г. П. Г.»

У меня сразу вспотели ладони. Я поднял голову и огляделся вокруг. На улице никого не было. Только у крайней хаты во дворе бабка кормила кур, приговаривая: «Тїо-тиньки, тю-тю-тю, тютиньки, тю-тю-тю». Но она даже не глянула в мою сторону. Кажется, никто ничего не видел.

Я сел на велосипед и погнал в поле. Письмо крепко держал в руке, прижимая к рулю.

В голове у меня царила суматоха.

Что это? Шутка? Кто-то из ребят? Или все вместе? Решили подшутить надо мной? Отплатить, что я их надул с тем привидением? Но ведь видели, что я сам попался. За что мстить?

И стал бы офицер на мотоцикле связываться с детскими проделками, передавать письмо? Нет. Вряд ли. Да и почерк в письме не детский, не ученический. Ученическую руку, даже самую каллиграфическую, сразу видно. А это — совсем взрослый почерк: чёткий, разборчивый, с наклоном влево и каждая буковка отдельно.

Нет! Это не ребята! А кто же?..

И что означают эти буквы — Г. П. Г.? Это инициалы? Или зашифрованная должность? Например, гвардии полковник Герасименко (или там Швырлюк, или Гоцадраленко). Или — генеральный прокурор Гаврилюк (или опять же Герасименко или Гоцадраленко).

Но в письме написано «мы». Значит, Г. П. Г. — это не один человек. Выходит, трое — «Г», «П», «Г». И кто же они, эти трое неизвестных? Хорошие они или плохие?

Не останавливаясь, я перечитывал письмо снова и снова. И ничего не мог понять. Они просят его уничтожить. Ну что ж, уничтожить можно. Даже если это розыгрыш — тем более.

Я порвал письмо на мелкие-мелкие клочки и, по пути, постепенно выбрасывал их.

Теперь это письмо сам чёрт не соберёт.

До семи вечера было ещё далеко. Но ноги мои механически крутили педали, а руль сам собой поворачивал в сторону Волчьего леса. И я не заметил, как уже оказался на опушке. И только тогда вдруг подумал: «С чего это я сюда еду? Ведь в письме сказано — в девятнадцать. А если я приеду раньше, вдруг это повредит делу — кто его знает».

Я крутанул руль и свернул на дорогу, что шла вдоль леса в Дидовщину — будто кто-то невидимый следил за мной, и я хотел убедить, что вовсе и не собирался в лес.

«Заеду в Дидовщину в магазин, куплю фигурных леденцов», — решил я. В дидовщинском магазине были фигурные леденцы на палочках — девятнадцать копеек за сто граммов. В наш таких почему-то не завозили. И мы иногда специально ездили за ними аж в Дидовщину.

Не доезжая до села, я увидел на дороге «Москвич» с открытым мотором, в котором кто-то копался. Когда я подъехал ближе, этот кто-то поднял голову, и я узнал попа Гогу. Увидев меня, отец Гога сказал:

— О! Ну-ка подержи-ка тут немного.

Я слез с велосипеда и, затаив в сердце тревогу, подержал в моторе какую-то штуковину, которую он прикручивал плоскогубцами.

— Спасибо! — сказал он, когда закончил. А потом, прищурившись лукаво, вдруг произнёс загадочные, непонятные слова:

— Тёмная вода во облацех. — И улыбнулся.

Я удивлённо моргнул, потом быстро сел на велосипед и уехал. Мне стало как-то не по себе от этих слов.

Я даже забыл про леденцы на палочках и свернул на другую дорогу, поехал обратно в Васюковку.

«Может, это поп Гога написал? — с тревогой думал я по дороге. — Вдвоём с бабой Мокриной. «Г. П. Г.» «П. Г.» — это может быть «поп Георгий» — вполне. А «Г.» — Гавриловна!.. Это отчество бабы Мокрины. Мокрина Гавриловна, её иногда так зовут — «Гавриловна». И это они хотят заманить меня в лес и… убить. За то, что я их с тем привидением подставил. А что! Бывали такие случаи, когда религиозные фанатики убивали людей. Даже в газетах писали… Эх, будь рядом Павлуша, ничего бы мне не было страшно. И зачем он меня предал? Вот убьют меня, и только тогда он пожалеет, только тогда поймёт, что он виноват, потому что бросил меня одного. Но будет поздно…»

В селе я свернул на улицу Шгарина к реке. Хотелось глянуть, чем сейчас занята баба Мокрина. Её хата была последней, почти у воды. Под соломенной крышей, но опрятная, а сад огромный, самый лучший в селе. Таких сортов яблок, как у неё, не было ни у кого. Но попробовать нам их не удавалось, потому что такой злющей собаки, как у Мокрины, не было ни у кого в округе.

Баба Мокрина как раз трясла яблоню, собирая плоды в подол. Увидев меня, она аж выпрямилась:

— А?! Ты?! По яблочки пришёл! Убирайся! Бандюга! Чтобы тебя черти в аду фотографировали! Гайдабура! Вон!

Я только улыбнулся и поехал дальше. Мне сразу стало легче. Если бы они и правда собирались меня убивать — она бы так не ругалась. Наоборот, она бы говорила сладкие речи, чтобы я ничего не заподозрил. Да и что это я выдумал! Кому я нужен, чтобы меня убивать? Тьфу! Глупость какая-то!

Я твёрдо решил ничего не бояться и в девятнадцать часов ехать в Волчий лес. Видно, дело действительно серьёзное, я кому-то нужен и могу пригодиться. И нечего думать. Мой дед всегда говорит: если можешь сделать доброе дело — делай, не раздумывая и не откладывая.

Но не думать я не мог — и до шести часов вечера только об этом и думал.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Волчий лес. История дота. Неожиданность

Наконец я сел на велосипед и поехал.

Волчий лес когда-то был дремучим, с непролазными зарослями, и в нём действительно водились волки. Теперь волков там давно уже нет — всех истребили. Но непроходимые чащи остались. И даже без волков они были жутковатыми. Во время войны в Волчьем лесу шли ожесточённые бои. Весь он изрыт окопами, теперь заросшими густой травой и кружевным папоротником.

А в старом дубняке на возвышении громоздятся огромные глыбы разрушенного дота.

Когда-то здесь была опушка, и прямо возле дота пересекались дороги — одна вдоль леса, в Дидовщину, другая — через лес, в Габузяны. А теперь опушка отступила почти на километр, потому что выросла густая сосновая посадка, через которую прорубили новую дорогу. Люди называют её «глеканкой», потому что если ехать по ней на телеге, то на пнях колёса, как у нас говорят, «глекают».