Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 7

Дед подержал долблёнку, пока мы уселись, а потом оттолкнул нас от берега. Я осторожно начал грести, и мы поехали. Папуша сидел прямо, как первоученик за партой. На коленях двумя руками держал ружьё, балансируя им, как канатоходец.

«Хорошо сидит, доедем», — подумал я. Мы уже были как раз на середине реки. И тут над нами низко-низко с шумом пролетели три кряквы. Папуша вдруг дёрнулся, вскинул ружьё (охотник он был азартный), но выстрелить не успел — мы потеряли равновесие. Лодка начала крениться-крениться набок.

— Дядька! — кричу. — Держитесь, переворачиваемся! Он только рукой по воде — плюсь, плюсь, плюсь... Да разве за воду рукой удержишься? Плюх! Последнее, что

я видел, — это как новенькие резиновые сапоги с длинными голенищами мелькнули в воздухе, и над ними сомкнулась вода. Я сразу всплыл и ухватился за перевёрнутую долблёнку. Через мгновение из воды вынырнула голова Папуши — лица не видно: мокрые волосы прилипли до самого подбородка.

— Ружьё! — булькнул он и снова ушёл под воду — как поплавок, когда клюёт. Потом снова вынырнул:

— Ружьё!

И опять — под воду.

— Что у вас там? — весело крикнули с берега.

— Дядька, похоже, ружьё утопил! — крикнул я в ответ.

Тут и Папуша уже окончательно вынырнул и, отплёвываясь, простонал:

— Упустиииил! Стендовое! Бесценное!

Еле мы с ним добрались до берега — я долблёнку и вёсла перед собой толкал, а он… Я уже боялся, как бы он с горя сам не утонул. Плывёт и стонет:

— Господи! Такое ружьё! Такое ружьё! На берегу дед стал его успокаивать:

— Ничего, достанем! Вон, ребята нырнут — и достанут.

Снарядили нас. Поплыли мы. Ныряли-ныряли — ничего не достали. Дно заилено, втянуло ружьё в ил, где уж его там найти?

Пока мы ныряли, дед Варава утешал Папушу, а когда не нашли — разозлился на него, как будто Папуша утопил не своё, а дедово ружьё:

— А чего вы, дурак, дёргались? Чего дёргались? Надо было сидеть спокойно! Ехать, раз везут! Так нет — криквы ему подавай. Первый ещё не выстрелил, а он уже, видите ли, дёргается. Утопил такую дорогую вещь! Разве можно вам доверять ружьё? Вам бы из пукалки стрелять, а не из ружья.

Папуша виновато молчал, не оправдывался и не обижался на то, что дед его, кандидата, ругает как школьника. Дед на охоте часто под горячую руку и ругал, и подтрунивал, и никто из них не обижался. Невыгодно им было обижаться. Дед Варава знал плавни, как свои пять пальцев. Во время войны он был здесь у партизан проводником — «главным лоцманом», как тогда называли. И все охотники знали: если поехал с дедом — без дичи не вернёшься. Сколько ни приезжал после того Папуша, всегда тяжело вздыхал, вспоминая свою «дорогую утопленницу» (он говорил о ней, как о живом существе — с нежностью и грустью). А когда «мазал» — бросал на землю свою нынешнюю «гулкую» и чуть не топтал её ногами, восклицая:

— Проклятая дрянь! Разве это ружьё?! Барышня-лопата! Эх, была бы жива моя утопленница — разве ж я бы промахнулся по тому криквяку!

Всё это доказывало, что ружьё было действительно ценное и нырять за ним стоило.

— Ну а тогда что значит тот «вермахт», «подарочек от немцев»? — сказал я. — И те «двадцать железных», и всё остальное?

К обычному, пусть даже стендовому, ружью все эти шпионские слова ну никак не подходили.

— Нет, речь не о ружье, — уверенно сказал Ява. — Точно! Папуша ведь сам говорил: полную цену заплачу тому, кто достанет, только достаньте. Так чего ему тогда скрывать...

И правда, я вспомнил — Папуша так говорил. И он бы заплатил даже больше, чем стоило ружьё, потому что, кроме всего, верил: от него зависит его охотничье счастье (что-то уж очень часто он «мазал» со своей новой «тулки»)... Вариант с ружьём отпадал.

Тем временем Бурмыло снова нырнул, забавно дрыгая над водой ногами в ластах. И почти сразу всплыл. Из трубки, что держал он во рту, как из фонтана, метра на два вверх выстрелила вода. Потом — кашель и ругань:

— А… чтоб его пупом! Так я и утону, к чертям! Зачем оно мне надо!

— Ну, ша-ша-ша! Как пацан! — поморщился Кныш.

— Это маска, чёртова, меня подводит, — Бурмыло сорвал маску с лица. — Думаю, что как в противогазе — начинаю дышать, а там вода… Захлёбываюсь. У меня ж жабр нет.

— Значит, надо подстраховать. Подстраховать надо. Привяжем к ноге верёвку, я конец в руке подержу — на всякий случай. Если что — раз! — и вытяну. Но то уже в другой раз. На сегодня хватит, — Кныш глянул на часы. — А то опоздаю на аэродром. Я ж тебе говорил — спецзадание.

Мы переглянулись. «Аэродром», «спецзадание»… Это что-то такое… В общем, кровь из носа — мы должны узнать, что за спецзадание на аэродроме.

— Погнали! — шепчет Ява и хватается за вёсла. Я тоже. Никогда ещё наша плоскодонка так не мчалась. Вода бурлила за кормой. Нам во что бы то ни стало нужно было опередить Кныша и добраться до берега первыми.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Карманная атомная бомба на транзисторах. Кто такой Фарадеевич

И вот мы уже со всех ног мчимся по деревне. Вбегаем на колхозный двор, где стоит грузовик Кныша, и тут же тормозим. Ху! Бежать дальше нельзя — привлечём внимание. А нам надо незаметно, по-тихому забраться в кузов. И мы, засунув руки в карманы и равнодушно сплёвывая, не спеша чапаем по двору. Навстречу — белозубо улыбается перемазанный (всё лицо в масле) комбайнёр Гриць Чучеренко.

— Здорово, хлопцы! Что — гаечку украсть надо?

— Да нет, просто гуляем… — беззаботно цыкнул сквозь зубы Ява.

— Ну смотрите, если у меня полкомбайна пропадёт — ноги пооткручиваю, — смеётся дядька и заходит в открытую дверь мастерской.

Мы оглядываемся. Кажется, никто не смотрит.

— На абордаж! — командует Ява. Раз-раз-раз! Шмяк! Он уже в кузове. Теперь я. Раз-раз-раз!.. Др-р-р!..

Вот те раз! Застрял. И — как штаны на заборе — повис, свесившись по бокам. Ни туда, ни сюда.

Ява хватает меня за воротник — дёрг! Др-р-рррр… Шлёп! Шлёпнулся жабой в кузов. Фьють — здоровенный кусок штанов треугольником оторвался на бедре, тело моё грешное на свет божий вывалилось. Ой, будет мне от матери! Что ж, придётся терпеть: гоняться за шпионами — не в карты играть.

Только бы Кныш в кузов не заглянул… А то выкинет за шкирку, как щенят — такой он! Сколько ни проси: «Дядьку, покатайте», — ни за что не возьмёт. И спрятаться, прикрыться нечем — кузов пустой-препустой.

И тут — хлоп дверцей, зарокотал мотор — и машина вздрогнула и поехала.

Повезло! Не заглянул. И снова нас подбрасывает на ухабах — хорошо хоть, что над головой стульев нет. Ничего, вытерпим — до аэродрома километров десять, не больше.

Мы только по нескольку синяков и шишек набили, как уже и приехали.

Когда машина остановилась и Кныш вышел (хлопнула дверца), мы осторожненько и медленно-медленно высунули головы из-за бортов. Оно! Аэродром. Наш, районный. Вон развевается на ветру полосатый конус на служебном домике. Стоят несколько самолётов сельхозавиации. С грузовика лентой загружают в один из самолётов минеральные удобрения.

Кныш подошёл к лётчикам, что курят у домика, о чём-то спрашивает, глядит на часы, потом, приложив ладонь к глазам, — в небо. И будто только и ждал — в небе появляется самолёт. Уже слышен гул мотора.

— Заходит на посадку, — авторитетно шепчет Ява.

И вот уже подскакивает, катится самолёт, севший на обозначенную кольями полосу. Кныш сразу бежит к нему.

Спустив на землю металлическую лесенку, из самолёта выходит лётчик. В руках у него продолговатая коробка, из которой торчит какая-то трубка. Лётчик передаёт коробку Кнышу, что-то говорит (нам не слышно) и показывает: осторожно. Кныш берёт коробку, как бомбу.

— Что это? Что он ему передал? — тревожно спрашиваю я.

— Что-то подозрительное, — говорит Ява. — Может… может, атомная бомба… из Америки…

— Маленькая для бомбы, — пытаюсь я себя успокоить.

— Много ты понимаешь, — хмыкает Ява. — А если она на транзисторах… специально для шпионов.

Кныш осторожно залезает в кабину, заводит мотор, и мы едем. Нет, «едем» — это не то. Мы ползём, медленно, осторожно, объезжая каждую кочку, каждый камешек. Только один раз в жизни я видел, как эта машина так ехала. Тогда она была покрыта красным покрывалом, и на ней стоял… гроб. Это — когда всем селом хоронили героя гражданской войны деда Опанаса. Воспоминание о том моменте — словно холодный гвоздь в сердце. А вдруг и правда взорвётся? И хоронить будет нечего — даже пепла не останется. Атомная бомба — это же…

— Ява, — шепчу я, — а давай спрыгнем…

— Чего? — спрашивает он, но по глазам вижу — не против.

— Так ехать — лучше уж пешком! На такой скорости он от нас не удерёт. Да и ноги размять хочется.

Мы перелезаем через задний борт и прыгаем, плюхаясь по-лягушачьи на землю.

Ява вдруг приседает и валится на бок. Я наклоняюсь к нему. Ява держится за ногу и морщится:

— Ч-чёрт… подвернул…

Но по глазам вижу — врёт, ничего он не подвернул. Молодец. Я бы не догадался. Машина уже метров сто отъехала. Теперь можно идти следом. В крайнем случае — нырнём в канаву, хоть какой-никакой щит…

— Идти можешь? — спрашиваю для вида.

— Попробую, — прячет глаза Ява.

Сначала он прихрамывает, но вскоре забывает и идёт нормально. Мы идём за машиной. Нам даже не нужно спешить — так медленно она тащится.

Вот и село. Машина сворачивает в узенькую, тихую, всю заросшую спорышом зелёную улочку и останавливается у остроконечного домика с черепичной крышей.

Мы взволнованно переглядываемся.

О, мы хорошо знаем этот домик! Тут живёт Фарадеевич — знаменитый на весь наш район, а может, и на всю область Фарадеевич.

Вы не знаете, кто такой Фарадеевич?! Та ну? Не может быть?!

О, это необыкновенный, замечательный человек! Такой, как сказал мой отец, бывает один на миллион, и то не на каждый.

Он — наш сельский библиотекарь. Официально. А неофициально — изобретатель. И не просто изобретатель. А, как сказал Явин дед Варава, «универсальный изобретатель-конструктор». Я не знаю, чего он не умеет и не может. Он и механик, и электрик, и разбирается во всяких радио-прибамбасах (тех, что на транзисторах, полупроводниках), и селекционер (выводит невиданные сорта овощей, фруктов), и по гидросистемам мастер — просто не перечесть…

Чего он только не изобрёл! И паровой двигатель, сам качающий воду из колодца (из простейшего примуса и старой кастрюли); и пневматическую садовую лестницу (нажал кнопку — пуфф! — и лезь себе на самую верхушку груши); и гидрогазовую поливалку на три атмосферы (вода под газовым давлением разбрызгивается на пятнадцать метров)…

Баштанник дед Салимон как-то сказал: «Если бы Фарадеевичу дать сто карбованцев на запчасти, он бы сам какую-никакую межпланетную станцию собрал»…

Та что там говорить…