Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 4

И вот только Галина Сидоровна появляется из дверей с новым стулом — мы тут же открываем рты и начинаем:

— Мы ж не хотели… Мы нечаянно, — гундосит Ява.

— Мы больше не будем… Честное слово, — гундошу я. Галина Сидоровна сначала не обращает внимания, молча

исчезает в дверях, будто не слышит. А потом наконец говорит:

— Было бы даже непедагогично, если бы я вас взяла.

И мы чувствуем — ей уже жаль нас (она ведь добрая, только вид делает строгий). Надо ковать, пока горячо.

— Педагогично! — выкрикнул я. — Мы же сказали, что больше не будем.

— Ну да, педагогично! — подхватывает Ява. — Даже очень педагогично! Макаренко бы точно взял. Точно!

Галина Сидоровна резко хмурит брови и холодно говорит:

— Нет.

И мы понимаем: всё. Переборщили. Учителя не любят, когда их учат.

Я тревожно посматриваю на Бурмила и на Кныша, который прохаживается у машины, время от времени пинает сапогом колесо (проверяет шины). «Неужели останемся и так и не узнаем, что они будут делать в Киеве?» — думаю я.

И в голове моей снова звучат загадочные слова: «Зато подарочек будет от немцев... Вермахт щедрый... Двадцать железных... Качество бронебойное... Раз — и нету!.. Только ж никому-никому».

Вдруг Ява дёргает меня за рукав: «Пошли! Быстро!» — и бросается к машине. Я — за ним. Надо успеть спрятаться под стулья, пока Галина Сидоровна в помещении.

Конечно, все видят это и могут нас выдать, но это уже на их совести.

Шмыг! Словно ящерицы, мы юркнули под стулья прямо к кабине и затаились.

Через некоторое время слышим голос Галины Сидоровны:

— Ушли? Ну и хорошо, что сами наконец поняли. Это будет наукой всем, кто любит срывать уроки и нарушать дисциплину. Ну, поехали.

Те ученики, что ещё не были в кузове, с шумом начали забираться. И вскоре мотор загудел, машина тронулась. Никто нас не выдал. Всё-таки совесть у людей есть.

Если вы хотите почувствовать сразу всё своё тело — от пяток до макушки — как оно откликается на удары, попробуйте проехать по ухабистой дороге в кузове грузовика, лёжа под стульями. Ничего подобного вы не испытаете. Разве только тот «язычок» в школьном колокольчике, когда баба Маруся звенит на перемену или на урок.

«Раз — и нету!.. Качество бронебойное!.. Вермахт щедрый!» — стучало у меня в голове в такт ударам.

Затылком о стул — лбом о дно кузова...

Затылком о стул — лбом о дно кузова...

«Раз — и нету!..

Качество бронебойное!..

Вермахт щедрый!..»

И всё-таки чем сильнее нас колотило, чем выше подбрасывало и сильнее кидало, тем легче становилось на душе — ведь мы отдалялись от села. А значит, всё меньше шансов, что нас обнаружат и высадят из машины. Мы только стискивали зубы, стараясь не ойкать. И вот тряска вдруг прекратилась, мотор весело загудел, набирая скорость — мы выехали на асфальт (это в трёх километрах от села). И сразу, будто от стартера завелась, зазвенела песня:

Снова слышен в роще голос кукушки,

На карнизе ласточки вьют гнёздышки,

Пастух гонит стадо через поле,

Соловей запел за лесом в доле.

Ну ещё бы! Где вы видели, чтобы люди ехали в кузове компанией и не пели? Так не бывает. Когда ветер свистит в ушах от скорости, когда дорога шуршит под колёсами, а встречные машины пролетают мимо — гух-гух-гух! — песня сама вырывается из груди.

В хоре особенно звучал звонкий, соловьиный голос Галины Сидоровны. Мы представляли, как она стоит, опершись о кабину, лицом к ученикам, дирижирует. А ветер треплет её чёрные, как воронье крыло, кудри, а она — белозубо смеётся, поёт. А девочки смотрят на неё с восхищением — ведь она, по их мнению, ну просто красавица...

Всюду буйно черёмуха цветёт,

Словно к свадьбе убралась калина...

Как тут не подпеть, когда все поют! И мы с Явой («Да всё равно в таком хоре нас не услышат!») завели во всё горло:

Пастуха в садочке,

В тёплом уголочке

Ждёт девица, ждёт.

Эх, хорошо! Когда поёшь в хоре, кажется, будто это ты придаёшь ему звучность и стройность.

И вдруг... Мы так увлеклись, что даже не заметили, как все вдруг замолкли. Как позже выяснилось, в этот момент машина проезжала под ивой, нависшей над шоссе. Все в кузове пригнулись, и песня вмиг оборвалась. А мы же были под стульями и не знали об этом… И продолжали тянуть, как два барана:

Ждё-ё-ёт девица, ждё-ё-ёт...

И сердитое учительское: «А ну, вылезайте!» — было для нас как гром среди ясного неба. Взъерошенные и мятые, мы вылезли из-под стульев.

— Эх вы! — с презрением сказала Галина Сидоровна. — Я думала, вы хоть благородные мальчики. А вы — «зайцами», обманули меня… Как… как какие-то шпионы. Фу!

Я увидел, как вздрогнул, аж подскочил Ява. Да и у меня внутри всё перевернулось. Нас! Нас назвать шпионами! Нас, которые… Эх!

— Да, не хорошо, ученики. Обманывать нельзя, — сказал Бурмило.

«Подарочек от немцев... Качество бронебойное!..»

Мы с Явой так глянули на него, что если бы взглядом можно было сжечь, от Бурмила осталась бы только кучка пепла.

— Вас надо было бы немедленно отвезти назад домой или высадить прямо здесь, в поле, — сказала Галина Сидоровна. — Я этого не сделаю только потому, что мы уже отъехали на тридцать километров и не имеем права задерживаться. Вы поедете с нами. Но знайте — весь коллектив презирает и осуждает вас за недостойное поведение.

Мы подняли глаза — коллектив смотрел на нас весело и с улыбками. У коллектива было отличное настроение. Коллектив хотел петь. Мы опустили головы и сказали:

— Мы больше не будем...

Коллектив подвинулся, и мы сели. И тут же, как по команде, в небо снова взлетела песня:

Шла она в садок вдоль тополей-ей,

Увлеклась видом высоких аллей...

Мы с Явой старались перекричать всех — так усердно пели.

Ехали мы долго — все песни, какие знали, спели по нескольку раз. Дважды останавливались поесть.

И вот, наконец, длиннющий мост через широкий Днепр. А по ту сторону — высокий берег, и на горе сверкает золотом колокольня, а рядом — ещё золотые купола — Лавра, а за ней в небо упирается огромная телевизионная башня, и громоздятся, налезая друг на друга, дома — большие, многоэтажные… Киев! Приехали.

Красивый город Киев! Красивее Пирятина, Крыжополя, Жмеринки — всех городов, какие я видел.

Столица!

— Итак, — говорит Галина Сидоровна. — Машину оставим у Дворца пионеров и сразу — в метро. Согласны?

— Ура-а-а! — закричали все. Последнюю четверть в нашем пятом «Б» только и разговоров было, что о метро. Почему-то из всех киевских чудес метро интересовало нас больше всего.

И вот все разом загомонили: «метро», «в метро», «на метро», «с метро»...

Все, кроме меня и Явы. Мы тревожно переглянулись. Ведь нам нужно было обязательно проследить, что купят в Киеве Кныш и Бурмило. Ради этого мы были готовы на любые жертвы. Но… неужели мы из-за них не увидим метро?

Но когда мы подъехали к Дворцу пионеров, слезли с машины, и Галина Сидоровна защебетала, собирая нас: «Смотрите, чтобы никто не остался, чтобы никто не потерялся!» — Кныш, подойдя к ней, сказал:

— Мы тоже с вами в метро. Хотим на Крещатик съездить. Прикупить кое-чего…

Я толкнул Яву локтем — порядок! Гуськом мы зашагали по улице. И вот — метро. Ну, скажу я вам, это шту-у-ка! Сказка! Научная фантастика!

Голубые поезда мчатся в туннелях быстрее ветра. В подземных залах светлее, чем днём в поле. Каждая станция — как театр.

Но главное — эскалаторы, эти чудо-лестницы. Хотя какие это лестницы? Обычные — стоят, и ты по ним идёшь. А тут наоборот — ты стоишь, а лестница движется.

Мы с Явой, ступив на эскалатор, аж присели от восторга. Вот это да! Поднимаешься вверх, опускаешься вниз и ни ногой не шевельнёшь. Можно даже одну ногу задрать или сесть — всё равно едешь.

Нам бы такую лестницу на чердак, где мама сушит бельё. Или на ту горку, с которой мы зимой на санках съезжаем. Великолепная штука — эскалатор!

Вот бы всегда можно было следить за подозрительными шпионами в метро на эскалаторе! Очень удобно и приятно! Стоишь себе и только — зырк! — исподтишка. И никуда голубчик не денется, ни в сторону не метнётся, потому что внизу сидит такая тётенька и всё время говорит в радио: «Уважаемые пассажиры! Бегать по эскалатору запрещается! Садиться запрещается! Класть вещи запрещается!..»

Доехали мы благополучно вниз, сели в голубой поезд.

«Следующая станция — Крещатик!» — пробормотало радио. Двери — щёлк.

Гур-гур — поехали. Видим, Кныш и Бурмило жмутся у двери. Мы — к другой двери (для маскировки). Не успели опомниться — стоп! Двери открылись — станция «Крещатик». Мы в дверь — шмыг! Двери за нами — клац! А наши только и мелькнули в окне. Никто даже не успел заметить, как мы выскочили. Там всё это делается мгновенно — не как в поезде или на пароходе.

И вот мы уже крадучись, прячась среди людей, следим за Кнышом и Бурмило. Те выскочили из метро на Крещатик, перешли на другую сторону, нырнули в подземный переход, вышли — и прямиком в магазин «Динамо». Мы — за ними. Спрятались за огромный до потолка сноп бамбуковых удочек, затаились, подглядываем.

Подошли Кныш и Бурмило к прилавку, мнутся. Бурмило наклонил голову и одним глазом, как ворона на кость, смотрит на полку.

— Давай, — подталкивает Кныш локтем Бурмило.

— Ты давай, — дёрнул плечом Бурмило.

— Нет — ты! Тебе ж покупать, — настаивает Кныш.

— Ох, ей-богу! Какая разница! — снова дёрнул плечом Бурмило, вздохнул, а потом продавщице, тыча пальцем в сторону полки: — Дайте мне, пожалуйста, вон то.

— Что? — не поняла продавщица.

Бурмило нервно оглянулся, как школьник, впервые покупающий сигареты:

— Ну это... с лягушачьими ногами.

— А-а! Для подводного плавания, — улыбнулась продавщица.

Бурмило дёрнул головой и досадливо поморщился (будто она его выдала).

Продавщица достала с полки ласты и маску с трубкой, подала Бурмило.

У нас с Явой глаза сделались как тарелки. Вот это да!

Пока Бурмило примерял маску, щупал ласты, Кныш уже выбил в кассе чек.

— Заверните!

И опять, озираясь по сторонам, словно не купили, а украли эти подводные причиндалы, Кныш и Бурмило вышли из магазина.

Видя, как осторожно они себя ведут, мы не рискнули сразу выйти за ними, а решили немного пересидеть за удочками.