Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 10

Где Ява? Что с ним?.. Пересдача...

Кажется, я начал волноваться ещё во сне. Потому что когда проснулся, то, не открывая глаз, уже чувствовал, как у меня под сердцем холодно, как оно то бешено колотится-колотится, то замирает, неживое, а в это время от затылка по спине до самых пят бегут-бегут ледяные пузырьки — будто кто-то обливает меня холодной газировкой, — и по всему телу мурашки.

О, как бы я хотел не просыпаться сегодня! Что бы я отдал, лишь бы уже было завтра! Но нет... Я чувствовал неизбежность и неумолимость судьбы. То же самое я чувствовал, когда однажды сидел в ожидании под дверью зубного врача и слушал, как отвратительно жужжит там, в кабинете, бормашина, а мама крепко держала меня за руку, чтобы я не сбежал.

Я начал паниковать ещё несколько дней назад.

— Ява! — сказал я. — Ява, голубчик, надо что-то делать — повторять, учить, шпаргалки писать, хоть что-нибудь. Пропадём. Экзамен же. Первый в жизни. А экзаменов все боятся. Даже герои. Вон и мой папа говорил, что боялся. А мой папа — ты же знаешь!

Но Ява на мою панику не поддался — ни капельки. Только смеялся и тюкал. Будто нас ждал не экзамен, а новогодний утренник.

— Тю! Не дрейфь, Павлуша! Держи хвост бубликом! Мы ж не какие-то там двоечники-пропащие. Мы толковые ребята. Сама Галина Сидоровна говорила. И четвёрки, и пятёрки получали. А если и двойки — то больше за шалости да баловство. Не дрейфь!

— Ага, не дрейфь! — говорил я. — Это ты просто не задумываешься, что такое экзамен. Легкомысленный ты просто. И всё!

Тогда Ява прищуривал один глаз, наклонялся к моему уху и, прикрыв рот ладонью, говорил:

— Не забывай, что моя мама — депутат! Это тоже кое-что значит!

И он многозначительно подмигивал. А потом добавлял:

— И думаешь, так просто поставить двойку? Хе! Не думай! У них же свой план по пятёркам и даже по тройкам. От них же, знаешь, как требуют эти самые... ну... инстанции. Я слышал, Галина Сидоровна моей маме жаловалась. Так что...

«Что ж, может, ему и вправду нечего бояться, — думал я. — Конечно, у него мама — депутат. Конечно. И папа — передовик, рационализатор, какую-то штуковину к соломорезке придумал. И на скрипке играет. А сейчас уехали в загранкомандировку, в Чехию. Всё село провожало. Конечно. А мои родители — обычные себе крестьяне. Ни депутаты, ни рационализаторы, на скрипке не играют, по заграницам не ездят...»

И мне становилось ещё грустнее и страшнее. И сердце сжималось от одиночества. Всегда у нас с Явой всё было общее, всегда мы были вместе: и в горе, и в радости, и вкусняшками делились (один без другого не ели), и оценки одинаковые получали, и из класса нас выгоняли всегда вдвоём... А теперь...

Яве — «Пожалуйста, дорогой сынок депутата, вот вам пятёрочка или четвёрочка!» А мне...

Одна лишь оставалась надежда — на те самые инстанции, которые требуют пятёрок. Только эта надежда дала мне силы подняться с кровати, а то бы и не встал.

Медленно, еле шевелясь (руки одеревенели — так бывает, когда ударишься локтем), надеваю новую рубашку и праздничные брюки. Выпиваю полстакана молока (больше не могу — всё в горле застревает) и не спеша — ещё есть время — иду к Яве.

— Ява! — кричу через плетень. Он не отзывается.

«Неужели у меня сил нет крикнуть?»

— Ява! — кричу, как говорится, во весь голос.

Не отзывается.

Захожу во двор. Заглядываю в дом. Потом в сад, на огород, везде-всюду. Явы нигде нет. И вообще никого. Дед Варава, наверное, повёл Яришку, Явину сестрёнку, в детский сад. А где же Ява? Неужели ушёл на экзамен? Без меня? Не может быть!

— Ява! Ява! Ява! Ява! Ява!..

Накричавшись до хрипоты и заглянув в каждый уголок на подворье, я побежал в школу.

«Может, он думает, что я сплю, решил разведать обстановку — ещё ж рано».

Но и у школы Явы не было. Все были, весь класс (вот тебе и рано!), все, кроме Явы.

Я бросился обратно.

Я бегал по селу. Зигзагами. С одного конца в другой.

— Яву не видели? Не видели Яву? Ява Рень не проходил здесь? — безнадёжно спрашивал я всех, кого встречал. Но никто не видел, никто.

Я вытягивал шею, заглядывая за заборы, и мне казалось, что она стала длинной, как у гуся.

Я подбежал к школе, когда баба Маруся уже ходила по двору, звонила в колокольчик и, будто не доверяя ему, выкрикивала:

— Звонок! Звонок! Экзамены начались! Начались экзамены! Звонок!

Я кинулся к ней:

— Ой, бабушка! Ой, не звоните, хоть минутку! Не звоните! Явы где-то нет! Ещё одну минутку!

Баба Маруся с сожалением покачала головой и как-то виновато сказала:

— Не могу, сердечко! Уже позвонила. Поздно. Надо было раньше, сыночек. Где ж он подевался? Вот беда! Ну, беги в класс, а то и ты не успеешь.

Пришлось идти.

В школе торжественно и празднично, как во время выборов (у нас и агитпункт, и избирательный участок всегда в школе). В коридорах постелены ковровые дорожки, на окнах цветы, стол в классе покрыт красной китайкой. Даже плакат висит в вестибюле: «Добро пожаловать!». Только музыка не играет и буфет с пивом не работает, как на выборах.

Девочки в белых фартучках, мальчики непривычно чистые и причёсанные.

Заходит Галина Сидоровна, с красивой причёской, в шёлковом платье — не учительница, а киноактриса. За ней идёт Николай Иванович, учитель географии. Он у нас ассистент на экзамене.

Галина Сидоровна обводит взглядом класс, хмурит брови и спрашивает:

— А где Рень?

Я вскакиваю с места:

— Нет его... Не знаю... всё село оббегал... Может, подождём чуть-чуть?

Галина Сидоровна хмурится ещё больше:

— Задерживать экзамен нельзя. Нам этого никто не разрешит.

Она становится у доски, сжимает руки — будто сейчас петь будет (видно, тоже волнуется) — и говорит:

— На первой странице каждый напишите: «Экзаменационный диктант по украинскому языку ученика (или ученицы) пятого класса...» — и свою фамилию.

Мы склоняем головы — пишем.

Экзамен начался. Ученики сопят. Пера скрипят.

Я пишу машинально, даже не думая, что пишу. И мне совсем не страшно, я совсем не думаю об экзамене. Я думаю о Яве. Где он? Что с ним? Не прийти на экзамен! На первый в жизни экзамен! Это просто в голове не укладывается! Даже если твоя мама депутат... Это безумие. Он не мог так просто не прийти. Что-то случилось... Может, непоправимое?.. Но — что? Вчера же мы виделись, и всё было в порядке. Расстались поздно вечером, когда ложились спать. Договорились, что я с утра зайду, чтобы идти на экзамен. «Может, он уже не живой?» — холодею я.

Диктант окончен.

— Теперь внимательно проверьте и сдавайте, — мягко-мягко, как никогда, говорит Галина Сидоровна и ободряюще улыбается нам — поддерживает.

Сопят ученики, уткнувшись носами в диктанты, — проверяют. Даже пот на лбу от напряжения выступил.

А у меня буквы в глазах прыгают, рассыпаются во все стороны — не вчитываюсь. Не могу.

Вот уже выскочил из-за парты Карафолька, понёс. Первый. Выскочка!

Вон уже и Мациеский, и Гребенючка пошли. А я ещё до середины не добрался.

И вдруг — двери распахнулись, и в класс влетел Ява.

Я аж подпрыгнул: живой!

Живой-то живой, но — матушка! — как он выглядит! Запыхавшийся, взъерошенный, мокрый, весь в грязи с ног до головы. Следом за ним ввалился такой же перепачканный Собакевич.

Галина Сидоровна качнулась и чуть не упала.

— Что это значит?!

Ява молчал, опустив голову. И Собакевич не тявкнул, как в прошлый раз, не зарычал даже, а поджал хвост и спрятался за Яву.

— У тебя что-то случилось? Что-то произошло? Дома?

Ява молчал.

— Где ты был?

Ява наконец разомкнул губы:

— В плавнях.

— Что?! В плавнях?! Что ты там делал?

Ява опустил голову ещё ниже и тихо сказал:

— Рыбачил.

Мне показалось, что внутри у Галины Сидоровны произошёл взрыв. И по всему классу полетели осколки.

— Что?! Что?! Вместо экзамена ты пошёл на рыбалку?! Ну... ну, знаешь, это уже слишком! Сли-ш-ком! Это просто... просто возмутительно! Так вот — будешь сдавать экзамен осенью! Как двоечник. Считай, что ты получил двойку! У тебя пересдача! Будешь теперь всё лето готовиться.

Вот тебе наука за все твои художества. Иди! До свидания!

Ещё мгновение Ява стоял, не веря, что это случилось. Он был такой маленький-маленький и жалкий.

Эх ты, «мама — депутат»! Эх вы, «инстанции, которые требуют пятёрок»!..

Я видел: ещё секунда — и Ява заплачет... У него уже слёзы стояли в глазах. Но вы не знаете, какой он гордый! Разве он допустит, чтобы кто-то увидел, как он плачет?! Ява крутанулся на месте и пулей вылетел из класса. Верный Собакевич — за ним.

— Кто сдал работу, можете идти, — замёрзшим голосом сказала Галина Сидоровна. Но даже если бы она и не сказала — я бы не остался в классе, клянусь! Побежал бы за Явой.

Не думая даже дочитывать диктант, я швырнул его на стол и выскочил за дверь.

Однако Яву я уже не увидел. Я метнулся в одну сторону, в другую — Ява исчез, как пузырь в воде.

И снова я бегал по селу, вытягивая шею, и заглядывал повсюду. Но напрасно. Будто раненное птенцо, он забился где-то в кусты и там наедине кружками, прихлёбывая, пил своё горе. Может, и плакал, кто знает... А в такие минуты не хочется видеть никого на свете.

И не подумайте — я искал его не для того, чтобы утешить, посочувствовать (разве утешишь человека в такой момент!). Я только хотел, чтобы он видел, чтобы он знал, что я разделяю его боль и готов сделать для него всё. Я бы ни слова ему не сказал, только посмотрел бы в глаза — и он бы всё понял.

Ещё совсем недавно я с обидой думал о своих родителях — что они не депутаты и что это мне дорого обойдётся. И вдруг — о, коварная человеческая судьба! — не я, а Ява, сын депутата, схлопотал пересдачу. Где же справедливость? Ничего не поймёшь в этом мире.

И ещё — я ломал себе голову: что же случилось? Почему он оказался в плавнях? Это чепуха, что он рыбачил, — никогда в жизни! Он ни за что не пошёл бы на рыбалку без меня. Не поверю, хоть режьте! Наверное, это связано с теми шпионскими делами. Но когда он успел? Ушёл вечером? Без меня? Ничего не понимаю!Долго я бродил по селу. И к реке ходил, и на выгоне был, и даже на кладбище заглянул (мы там когда-то чижей ловили).

Потом подумал: «Может, он уже дома — обед скоро». Подошёл, заглядываю из-за плетня осторожненько (не хочется деда видеть, чтобы не расспрашивал). Не видно что-то Явы.

По соседству, за высоким дощатым забором — усадьба Кныша. Вон и сам он — сидит на крыше новой, ещё недостроенной хаты, кладёт черепицу.

Вышел во двор дед Варава — с вёдром, к колодцу.Увидел деда Вараву Кныш, громко поздоровался сверху:

— Здравствуйте, дедушка!

— Здоров! — буркнул невесело дед.

Тогда Кныш неожиданно, с показным сочувствием:

— Я слышал, у вас большая неприятность...