Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 13

Выложили из арбузов на земле военный объект — вражескую укреплённую линию. Взяли в руки по арбузу — это бомбы, — подняли над головой — и вуу-у!.. Летят наши штурмовики-бомбовики. Подлетают — ррэп! ррэп! Трескаются полосатые бомбы, разлетаются в разные стороны осколки и шрапнель — чёрные скользкие семечки, льётся красная арбузная кровь...

Побомбили минут несколько, глянули — аж самим стало страшно и совестно. Красно-бело-зелёная каша на земле.

— Э, ребята! Это уже свинство! Так только фашисты делают!

— И правда! Давайте не будем! — снова сели, сопим.

Поглядел тогда Степан Карафолька на гору арбузов и говорит:

— И здоровенные же! Самая настоящая египетская пирамида. — И вдруг подскочил. — Ребята! А давайте играть в фараона и египетскую пирамиду!

— Шо? Что? Кого? — не въехали мы.

Степана мы не любили. Он каждый день чистил зубы, делал зарядку и вообще был свиньёй. То есть, он был так называемый примерный ученик: учился только на пятёрки, в школе вёл себя идеально, не бузил, не бил стёкол, не макал девчонке, что сидит впереди, косу в чернила, не поджигал на уроке «лягушку» из киноплёнки... И этим очень нас всех подставлял.

Потому что завучи всё время:

— А вот Карафолька, видишь ли...

— А почему Карафолька...

— А посмотри на Карафольку... И — хрясь! хрясь! хрясь!

«Да чтоб тебе, Карафолька, чирей на носу вскочил!» — всегда думалось в такие моменты.

Но иногда мы Карафольку прощали за то, что, по нашему мнению, он о-о-очень много знал. Потому что читал днём и ночью. И был для нас таким себе ходячим справочником. Вот и сейчас.

— А... что это такое — египетские пирамиды? — жуя, спросил Г£>ицко Сало.

— Не знаешь, барахольщик? Это такие гробницы здоровенные в Египте. В них египетских царей — фараонов — хоронили. Много веков назад. До сих пор стоят как новенькие, и туристы со всего света приезжают на них смотреть.

— Ага, это в пятом классе проходят, я у брата в учебнике видел, — подтвердил Антончик.

— А я по телевизору, в киножурнале, — сказал Васько Деркач.

— Ну и что? — спросил я. — А как играть?

— Как? Ш! — презрительно фыркнул Степан. — Выберем среди нас фараона. Он умрёт, и мы его похороним. И пирамиду сделаем. Из арбузов.

— А что — класс! — у Явы загорелись глаза. — Интересно! Давай!

— Ребята! Да вы что? Тю! — сказал я. — На фига нам этот вонючий фараон! Мертвяк! Тоже мне веселье — в похороны играть! Ха-ха!.. Давайте лучше в пограничника и шпиона. Я согласен быть шпионом!

— Старик! Договорились — всё! — решительно сказал Ява. — Давай считать, кому быть фараоном. Ну! Сетка-ветка, дуб-дубки, построились казаки! Сабельками бряк — выйди князь! То есть... фараон.

Я! Так и знал. Сердце чуяло.

— Старик! По-честному! — сказал Карафолька. Это мы от киевских охотников научились говорить друг другу «старик».

Я вздохнул. Я был ужасно невезучим. Во что бы мы ни играли, мне всегда выпадало быть то разбойником, то вором, то шпионом, то фашистом. Одним словом, врагом. Я уже не помню даже, когда я был «нашим». А я так любил быть «нашими»!.. А всё время был врагом.

— Старик! Ничего, не переживай! Зато тебе в любви повезёт! Честное слово! Есть такая примета! — утешали меня ребята. — Вон, Гребенючка на тебя засматривается.

— Подавитесь своим счастьем! Плевал я на любовь! Триста лет! — с ненавистью процедил я сквозь зубы и поплёлся занимать свои вражеские позиции.

И когда Карафолька только произнёс слово про ту египетскую пирамиду, я уже не сомневался, что фараоном буду именно я. И не ошибся...

— Ну, так что делать? — грустно спросил я.

— Значит, так, — быстро заговорил Карафолька. — Ты — славный, знаменитый, могучий египетский фараон. Какой хочешь — выбирай: Хеопс... Тутанхамон... Гаменготеп...

— Гаменготеп, — безразлично сказал я.

— Прекрасно. О великий и мудрый фараон Гаменготеп! — воздел руки к солнцу Карафолька. — Ты завоевал множество земель, покорил множество народов, вписал своё имя в историю веков Древнего мира! Но безжалостная смерть подстерегла тебя, и вот ты умираешь. Плачьте, рабы, великий Гаменготеп умирает!

Ребята завыли, как шакалы.

— Ну, давай-давай — ложись и умирай, — под аккомпанемент этого воя сказал Карафолька.

Я лёг.

— Прощайся и... — махнул рукой Карафолька.

— Прощайте, — мрачно сказал я. — Не поминайте лихом. Простите, если что не так. Кланяйтесь маме, папе. Галине Сидоровне и всем нашим.

— Обойдутся! Умирай, умирай скорее! — нетерпеливо перебил Карафолька.

Я зажмурил глаза и громко вздохнул — испустил дух.

— О люди! О народы! Великий Гаменготеп скончался! О горе-горе! — так отчаянно заорал Карафолька, что мне самому стало страшно и жалко себя.

— Но имя его будет славно во веках! И пирамида великого Гаменготепа сохранит для потомков память о нём. За работу, жалкие рабы! За работу!

И ребята засуетились, обкладывая меня арбузами. Через несколько минут я почувствовал, как на грудь мне наваливается тяжеленная масса, и дышать уже нечем.

— Эй! — вскрикнул я. — Давит! Эй! Так я и вправду помру. Эй!

— Цыц! — рявкнул Карафолька. — Не разговаривать. Мертвяк, называется! Таких мертвяков убивать надо!

И положил мне здоровенный арбуз прямо на физиономию. Я только хрюкнул.

— Э нет, ребята, так он и вправду окочурится, — вдруг слышу голос Явы. — Так нельзя.

И арбуз с моей физиономии откатился.

— А что же? Как же тогда? Пирамида же не получится, — послышались голоса.

— Как не получится! Получится! — закричал Карафолька. — Я же совсем забыл. Фараонов хоронили сидя, а то и стоя. Вставай! Вставай, Гаменготеп! Только молчи — ты же мёртвый!

Я встал, и работа снова закипела.

Теперь было легче. Хоть и жало в бока, но дышать можно. Я стоял с закрытыми глазами, а ребята обкладывали меня арбузами. Вскоре вокруг меня уже была настоящая пирамида, из которой торчала только моя голова, которая, как потом сказал Ява, тоже была похожа на арбуз.

Карафолька был очень доволен и весело напевал похоронный марш:

— Тай-та-та-ра-та-рай, та-та-та-ра-рай-там-та-рам! И вдруг раздался пронзительный крик Антончика:

— Ребята! Бежим! Дед!

И все разбежались. Это было так внезапно, что я даже не сразу испугался. И только когда от ребят осталась одна пыль, я похолодел.

Я стоял, обложенный арбузами, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и смотрел, как ко мне, размахивая клюкой, бежал дед Салимон.

— Ребята! — безнадёжно завопил я. — Куда вы?! А я? Рабы! Эгей! Гаменготепа бросили! Антончик! Друг!

Но они уже и не услышали бы.

Ну всё! Конец! Сейчас дед подбежит, увидит, что мы натворили, увидит гору побитых арбузов, размахнётся — и клюкой мне по башке. И будет на один арбуз больше. Будет мне гробница... Пирамида...

Я уже видел разъярённое лицо деда и слышал, как он сопит. Ближе, ближе, ближе...

И тут, будто из-под земли, появился Ява. Дед уже был совсем близко, уже занёс клюку. Ява подскочил ко мне, схватил арбуз, лежавший у самого моего носа, и швырнул в деда. Дед выронил клюку и едва успел поймать арбуз. Он же был баштанщик, этот Салимон, и не мог допустить, чтобы арбуз упал и разбился. А Ява уже схватил второй арбуз и снова бросил. И снова дед поймал. Это было прямо как в цирке, как в кино. Ява бросал, дед ловил и складывал на землю. Ява бросал, дед ловил и складывал на землю.

Я понемногу освобождался. Вот и я уже схватил арбуз и бросил. Теперь мы с Явой кидали вдвоём, а дед Салимон ловил. Ловил, пыхтя и приговаривая:

— Ох, лоботрясы!

— Ох, шельмы малолетние!

— Ох, канальи проклятые!

Через пару минут мы с Явой уже со всех ног улепётывали по бахче. Теперь догони нас, дед! Ищи ветра в поле.

Я бежал рядом с Явой в ногу, словно мы были одним механизмом. И мне казалось, что и сердца наши тоже бьются как одно.

Мне было очень хорошо!

Наверное, такое чувствуют настоящие солдаты-друзья, когда плечом к плечу идут в атаку.

Вот так бы и бежал до края света. Нет ничего в жизни лучше дружбы!

...На следующий день наша дружба с Явой стала ещё крепче. Так сказать, скреплена кровью. Потому что дед Салимон поделился своими впечатлениями о фараонской пирамиде с нашими родителями. И родители сделали нам четыреста двадцать восьмое серьёзное внушение по тому месту, о котором при девочках не говорят. Делая внушение, родители приговаривали:

— А вот Карафолька! Карафолька не такой! Карафольки там не было! Шо? Не было же?!

Мы сжимали зубы и молчали. Мы никого не сдали. Никого! Пусть говорят про Карафольку! Пусть! А я всё равно знал, кто такой Карафолька, кто такой Антончик, а кто такой — Ява!

Так разве мог я, скажите, поехать один в лагерь к морю после этого?! Ни за что. Никогда в жизни!

Дружба! Великое это слово — дружба! Может, самое великое из всех человеческих слов.

Ради дружбы люди идут на муки, садятся в тюрьму, даже жизнь отдают...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Мы — крепостные. Приезд родителей Явы. Пистолеты

Вы не подумайте, я папу очень люблю, но он у нас уж очень упрямый, или, как он сам о себе говорит, «абсолютно принципиальный» человек. Сказал — так хоть камни с неба, а будет по-своему. Сказал — как завязал.

А пообещал он мне, что гулянок не будет, — так и не сомневайтесь: некогда было даже в небо взглянуть.

Каждое утро он задавал мне такую «нагрузочку» на день, что и хороший батрак бы не управился. И я пахал, аж пар валил.

Мама, конечно, меня жалела и, когда папы не было, всегда спешила сказать: «Отдохни, сынок, погуляй!» Но моя гордость не позволяла мне её слушаться. Я знал, что если бы папа узнал, он бы только презрительно скривился и сказал: «Маменькин неудачник!» А это было хуже сотни подзатыльников.

И я пахал.

Я уж не говорю, что делал то, что действительно нужно было делать: чистил свинарник, рубил дрова, работал в саду и огороде.

Но чаще я выполнял, на мой взгляд, совершенно бесполезную работу, которую отец просто придумывал для меня. Например, копал огромную яму под помои и мусор. Зачем? Всю жизнь мама выливала помои в бурьян за сараем — и ничего. А тут, понимаешь, понадобилась специальная яма.

Или — забор из штакетника на межу нашего огорода с соседским. Никогда там забора не было. Мол, чтобы куры в чужой огород не лазили. Смешно! Лазили и будут лазить — на то они и куры. И никакие штакеты их не остановят.

Я знаю, это просто называется — трудовое воспитание.

И чего эти взрослые так любят воспитывать! Только морока от них. Будто я сам не понимаю, что хорошо, а что плохо, что надо делать, а чего не следует! Прекрасно понимаю.

Вот я подслушал ненароком разговор папы с мамой...