Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 15

— Просто хоть с моста да в воду! Узнает мама... Правда, дед пообещал в первый день не говорить. «И не из-за тебя, — говорит, — двоешник, а из-за твоей матери. Не хочется ей первый день портить. Так долго, — говорит, — не была дома, соскучилась, а тут ей сынок такой подарочек приготовил. Возьму, — говорит, — грех на душу, совру, что сдал ты экзамен на тройку. Пусть уж на второй день...» Значит, остался у меня один день мирной жизни. А потом будет такой «вермахт», что... Ты ж знаешь мою мать.

Явина мама действительно была решительная женщина. В отличие от моих родителей, у Явы всё наоборот: папа у него был добрейшей души человек (мухи не обидит, голоса никогда не повышал, только на скрипке играл), а мама — гром и молния. Одним словом, папа был как мама, а мама — как папа. И тревогу Явы я понимал.

— Ничего, — успокаивал я друга, — как-нибудь обойдется. Не убьёт же она тебя.

— До смерти, может, и не убьёт. А инвалидом сделать может. Знаешь, какая у неё рука? Как у Жаботинского!

— А ты потренируйся падать. Как только что — сразу падай. Будто тебе плохо.

— Мне и так будет плохо. Без «будто». Не волнуйся. Что и говорить, я всем сердцем, всей

душой сочувствовал другу, но помочь ничем не мог. Оставалось только

надеяться на судьбу да на счастливый случай. Может, как-нибудь пронесёт...

И вот Явины родители приехали. Радостного шума и суматохи — полный двор. Калитка только — скрип-скрип! Двери не закрываются. Родственники, соседи, знакомые... Ещё бы! Из-за границы приехали! Интересно же! А что? А как? А где? А когда? А какое? А почём?..

В саду целый день стоял стол с угощениями и напитками: одни вставали, другие садились.

И подарков Явины родители навезли чуть ли не на всё село. Подарки в основном мелкие, наподобие пуговиц — сувенирами называются. Но что вы хотите: если бы все подарки были большими — и в две повозки не влезли бы.

И мне подарок достался. Нам с Явой обоим подарили по пистолету. Но по какому пистолету! По чешскому заграничному водяному пистолету. И как он стреляет! Нажимаешь на курок — и тоненькая-тоненькая струйка бьёт метров на десять. Класс! Вот это пистолет так пистолет! Красота! Сила!

Через пятнадцать минут после того как нам подарили пистолеты, мы их чуть не лишились навсегда.

Ну, вы же понимаете, было бы смешно, если бы мы сразу не начали стрелять. Кто бы такое стерпел? Тогда зачем вообще эти пистолеты дарить?

Так что мы сразу же...

Бровку на мушку — чвирк!

«Гав-гав-гав!» — Бровко хвост поджал — и в будку. Рыжая кошка сидит на солнышке, умывается. Чвирк!

«Мя-а-а-у!» — И кошка уже на груше.

Курица копается.

Чвирк!

«Ко-ко-ко-ко-ко!» — И нет курицы — аж на огороде. А тут идёт дед Салимон...

Ну, случайно же, честное слово, случайно курок нажался.

Чвирк! — деду Салимону прямо по лысине.

— А чтоб вы лопнули, шмароголовые! Я вам почвиркаю! Я вам!.. Я вам!..

Через пару минут мы уже тёрли свои красные уши на лугу.

Пистолеты нам оставили при одном условии — стрелять только по неживым целям. Но уж как мы настрелялись на лугу — просто вволю! А как нам завидовали пацаны — и говорить нечего!

Только и слышалось:

— Дай посмотреть!

— Дай хоть глянуть!

— Дай подержать!

— Можно, я стрельну?

— Можно, я попробую?

— А я? А я?

— Вот это да!

— Ух ты!

— Вот это бьёт!

— Сила!

— Красота!

— Вещь!

Скажем честно: мы неохотно давали не только стрелять, но и просто подержать.

Можно отдать новые штаны, туфли, снять рубашку, всё что хочешь, но пистолет в первый день из рук выпустить — выше сил. Как же его отдать, если сам ещё не наигрался вдоволь?

Но перестреляли мы ребят — как следует! От души! Я уж и отыгрался за все свои страдания, когда был «шпионом», «разбойником» и вообще «врагом».

Мы с Явой немного поколебались, вспомнив условие стрелять «только по неживым целям». Но потом решили, что и Степан Карафолька, и Антончик Мациeвский, и фицко Сало, и даже Васько Деркач по характерам своим абсолютные трупы, и, следовательно, вполне попадают под категорию «неживых целей».

Через час все были мокрые как мыши. Сначала они относились к этому спокойно, даже подзадоривали:

— А ну! Попади с такого расстояния! Не попадёшь, не попадёшь! Ну давай!

А потом, когда мы уж слишком метко начали попадать, начали возмущаться:

— Да ну вас, хватит уже!

— Прекратите!

— Довольно! Ну!

А Карафолька, когда Ява особенно ловко попал ему прямо в нос, вдруг решил обидеться и закричал:

— Эй, ты, переэкзаменовщик! Что-то ты уж очень разчвиркался! Шёл бы лучше уроки учить. А то на второй год останешься. Вот скажу твоей матери!

Свин он, Карафолька, долгоносик, бестактный, грубый человек. Разве можно человеку напоминать такие вещи, как переэкзаменовка? Хомяк!

Ява повернулся и ушёл с луга. Я сплюнул в сторону Карафольки и пошёл за ним. Нет, не дали Яве забыть про переэкзаменовку, про то, что его ждёт.

Но судьба решила всё же немного отсрочить расплату. На следующий день рано утром Явины родители уехали на несколько дней в Киев отчитываться за своё загранкомандировку на Выставке передового опыта. И дед Варава не успел рассказать про переэкзаменовку.

Однако настроение у Явы было плохое, подавленное.

— Я собака, барахольщик, — корил он себя. — Мама меня целует: «Сыночек, сыночек!» — подарки мне, а я... Знала бы она, какой я. Лучше бы сразу... Что же будет! Что же будет! Эх, вот бы выследить, пока мамы нет, этих шпионов! Всё было бы хорошо. Можно было бы рассказать правду. Как я тонул и вообще... Вот бы выследить.

Я невнятно мямлил:

— Мда... конечно... но...

Я не верил, что из этого что-то выйдет.

Но на следующий день после отъезда Явиных родителей в Киев он прибежал ко мне белый как сметана, едва дыша.

— Быстрее... быстрее... быстрее...

Я уж подумал — или пожар, или землетрясение, или футбол по телевизору показывают. Я как раз вёдро из колодца тянул. И вёдро обратно бултыхнулось от испуга, как он прибежал.

— Тьфу ты! Что случилось?

— Айда скорей! Они идут в плавни. Прямо сейчас. Сам слышал разговор. Кныш говорит: «Что-то долго нет дела. Присохло. Чепуха получается». А Бурмило: «Да-да, пора кончать, поедем сегодня, я ж не виноват, что простудился. Заболел...» А Кныш: «Так я к тебе зайду через полчаса — и поедем...» Быстрее, Павлуша! Я чувствую, сегодня что-то будет! Айда, ну!

Он говорил так горячо и убедительно, что моё ведро, кажется, само выпрыгнуло, наполовину расплескавшись, из колодца, мгновенно очутилось на крыльце, а мы с Явой, как будто из рогатки выстреленные, помчались по улице.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Трагедия в кукурузе. И кто бы вы думали нас спас?.

Нам не пришлось долго сидеть в кустах возле дома Бурмило. Не прошло и нескольких минут, как из калитки вышел Кныш, а за ним Бурмило с мешком за плечами.

Дом Бурмило стоял за школой, на краю села. Сразу за ним начинался огромный массив кукурузы. Вдоль него вилась полевая дорога.

Кныш и Бурмило пошли по дороге, а мы с Явой — вдоль дороги, крадучись в кукурузе. Но не прошли мы и ста метров, как Кныш вдруг остановился и, слышим, говорит:

— Слушай, кажется, за нами какие-то пацаны увязались. — Где? Да чтоб им пусто! — удивлённо пробасил Бурмило.

— Да вот там, в кукурузе.

— А ну пойдём наперерез через массив. Заодно и проверим.

Мы с Явой плюхнулись на землю и, как зайцы, на карачках дёру вглубь кукурузы.

Шершавые кукурузные листья предательски шуршали вокруг. И не поймёшь, то ли от ветра, то ли кто-то идёт. Казалось, Кныш и Бурмило уже прямо над головой. Вот-вот наступят и раздавят, как жука.

Чувствуя в животе противное «ой-йо-йой», я полз на карачках всё дальше и дальше. И когда уже окончательно ободрал колени, остановился и припал, задыхаясь, к земле. «Больше не могу! Пусть наступают!»

Но никто на меня не наступал.

Я полежал немного, прислушиваясь.

Ш-шуу... шррх-хр... шууу-шшш...

Всё время, не переставая, шуршит кукуруза.

И не слышно в этом шорохе ни Кныша, ни Бурмило, ни... моего друга Явы.

А чтобы увидеть — и думать нечего. Дальше собственного носа ничего не видно — сплошное переплетение кукурузных листьев. Ох и густая же кукуруза, гуще любых джунглей.

Полежал я ещё немного, навострив уши. Ничего. Ничегошеньки. Где же Ява? Мы ж вроде рядом ползли.

— Ява! — наконец шепотом кричу я. Ни шороха.

— Ява! — кричу чуть громче. Ни ответа.

Кинулся я в одну сторону, в другую.

— Ява! — кричу в полный голос. Да чтоб его! Кныша с Бурмило мы всё равно уже упустили — это факт. Они уже далеко, наверное, в плавнях.

— Ява! — кричу во всё горло. — Ява! Эй! Где ты? Тсс! — слышу наконец издалека наполненный

таинственностью Явин голос. — Тише!

— Да что «тише»! — кричу я. — Они давно ушли! А я ничего не вижу — такая чаща! Не знаю, куда идти. Ползи сюда!

Ява немного помолчал, потом кричит:

— Ползи ты сюда!

Я пополз на Явин голос. Ползу-ползу — нет Явы.

— Ява! — кричу наконец.

— Эй! — слышится где-то далеко справа (а было слева).

— Ява! — раздражённо кричу я. — Куда ты пополз, чтоб тебя... Не туда ты ползёшь!

— Это ты, — кричит он, — не туда ползёшь! Я правильно ползу.

— Да ну тебя! Ползи ко мне!

— Это ты ко мне ползи!

Так вот, перекрикиваясь, мы стали зигзагами ползти друг к другу. Наконец я с разбега носом в Явины штаны уткнулся.

— Тьфу!

Ещё немного — и разминулись бы.

Сели, отдышались.

— Раскрикался! — шипит сквозь зубы Ява. — С тобой только тараканов на печи ловить, а не шпионов!

— Храбрец! А сам-то чего дёру дал? Скажи спасибо, что они нас не раздавили, как клопов...

Ява вдруг подскочил:

— Пошли! Пошли скорее на дорогу. Может, ещё успеем. Во всяком случае, я знаю, где в плавнях искать.

И Ява бодренько рванул вперёд. Я — за ним. Несмотря на боль в ногах, мы шли очень быстро, почти бежали. Кукурузные листья хлестали нас по щекам, лезли в глаза, царапали руки. Идти становилось всё труднее.

— Ява, — сказал я, задыхаясь, — что-то мы очень долго идём.Ява молчал.

— Ява, — сказал я, задыхаясь ещё сильнее, — где дорога?

Ява молчал.

— Ява, — сказал я, почти задыхаясь, — мы не туда идём.

Ява остановился:

— Давай отдохнём.Мы сели на землю.

— Ты знаешь, какие эти кукурузные массивы, на сколько километров тянутся? — сказал Ява. — Если не туда пойти, можно два дня идти и не выйти. Совсем можно заблудиться.

— Что?! Что ты несёшь? — сказал я, ощущая, как у меня вместо сердца будто студень холодца дрожит.