Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 18

Я каждый раз спрашивал: "Может, этот? А может, вот этот? Такой симпатичный необитаемый остров. То, что надо". Но у Кукурузо было своё мнение, и все острова он отвергал. По разным причинам. Один — слишком маленький, негде разгуляться. У другого берега заросли камышом — к воде трудно пробраться. На третьем деревьев нет — где ж дрова брать для костра? И так далее.

И вот перед нами новый остров. Словно сплошной зелёный холм: верболоз, плакучие ивы и тополя укрывают его почти весь. Берега не полностью заросли камышом — есть выходы к воде. С трёх сторон остров омывает чистая гладь.

— Похоже, оно, — сказал Кукурузо. — Давай причалим.

— Давай! — радостно воскликнул я, потому что мне уже надоело искать.

Мы причалили. Остров оказался чудесным. Словно специально создан для того дела, что задумал Кукурузо. Деревьев много и сухих веток — на двадцать лет топить хватит. В камышах даже сейчас слышно — утки кричат. Значит, дичи полно. У берега в чистой воде всплескивается рыба — прямо сама в уху просится. Посреди острова — полянка: не то что в чехарду — в футбол играть можно. На краю поляны огромная старая плакучая ива стоит, ветвями землю метёт. И без шалаша от дождя укроет. Хотя шалаш, конечно, нужен.

— Шалаш я тебе помогу сделать, — сказал я, — ты же знаешь, как я шалаши строю.

По части шалашей я и правда был мастер. Лучше, чем у меня, ни у кого в деревне не получалось. Это меня отец научил. У меня отец плотник. Половину домов в селе он построил.

На лице у Кукурузо было сомнение:

— Робинзон, конечно, всё сам делал. Потому что он один на необитаемый остров попал.

— Так то же Робинзон Крузо, а ты Кукурузо, — возразил я. — Нельзя же точь-в-точь копировать.

Мне обязательно хотелось как можно больше помочь другу. Кукурузо не стал спорить. Я тут же вытащил из кармана большой складной нож с деревянной ручкой и начал резать лозу. Я очень любил что-нибудь резать своим ножом, никогда с ним не расставался, и от постоянного ношения в кармане ручка отполировалась, блестела, как лакированная.

Кукурузо покорно помогал мне, безоговорочно признавая моё превосходство в этом деле. Он носил лозу, расчищал место для шалаша, заострял палки для каркаса.

Вскоре под старой ивой уже стоял прекрасный просторный шалаш, крепкий-прекрепкий (никакие бури не страшны) и такой уютный, что мне самому захотелось в нём жить. Я был очень доволен своей работой.

— Все двадцать лет простоит — гарантия! — уверенно сказал я.

И только тогда мы вспомнили, что дед уже наверняка вернулся из сельмага, и поспешили назад. Добравшись до берега и спрятав лодку, мы до самого дома бежали бегом. А когда, запыхавшись, прибежали — оказалось, что деда ещё нет. Кукурузо не ошибся: дедова "минуточка" умела растягиваться на несколько часов.

— Ну что? Деда нет, можно сейчас всё нужное собрать, — сказал Кукурузо. — Сегодня всё приготовим, перетянем к лодке, а завтра...

— Значит, уже решил на завтра? — спросил я.

— А как же… Ты что! Через несколько дней мама приедет… Кукурузо ходил по комнате, задумчиво держась рукой за подбородок, и прикидывал, что брать с собой.

— Прежде всего — ложку, — он достал из буфета щербатую деревянную ложку и воткнул её за пояс. — Соль обязательно, без соли пропаду. — Отсыпал себе в тряпочку полпачки соли. — Хлеба! — с грустью посмотрел на зачерствевший краешек, лежащий на столе. — Мало…

Дед как раз пошёл в сельмаг за хлебом.

— Я тебе принесу. И хлеба, и сухарей. У нас есть, — успокоил я его.

— Чай? — он покрутил в руках жестянку с чаем. — Обойдусь. Тогда и чайник нужен. А у нас один...

— Фонарик не забудь. Пригодится, — напомнил я.

— Фонарик обязательно. Без фонарика нельзя. Он прошёлся по комнате, взял топор, стоявший в углу у порога:

— Топор. Надо бы хотя бы два. У Робинзона было аж двенадцать топоров.

— Он что — жонглировал ими, что ли? — удивился я. — Зачем ему столько? Дураковатый у тебя какой-то Робинзон.

— Очень ты умный! — разозлился Кукурузо. — Молчи! Ты никогда на необитаемом острове не жил — не перечь!

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился дед. Кукурузо так и застыл с топором в руках.

— Ого! — спокойно сказал дед. — Мебель решил порубить? А ну, поставь топор на место! Двоечник!

— Да я ничего, — забормотал Кукурузо. — Я… я… хотел ему показать, какой у нас топор хороший… тяжёлый… Он говорит, у них лучше… Правда ведь, у нас лучше, дед?

Дед ничего не ответил, и мы юркнули из хаты.

— Уф! Едва не попались! — уже за сараем выдохнул Кукурузо. — Как это мы не услышали его шагов?

И правда было странно. Значит, мы очень увлеклись. Ведь шаги деда слышны издалека. Дед ходит, как на лыжах, не отрывая ног от земли: шарк-шарк, шарк-шарк. Кажется, еле ноги волочит, вот-вот упадёт… А вы бы его на охоте видели. За зайцем по чернотропу дед может прошаркать так километров пятьдесят — и хоть бы что.

Сидим мы с Кукурузо за сараем и обсуждаем, как лучше перетащить всё необходимое в лодку. Наконец договорились. Кукурузо будет потихоньку выносить из хаты и прятать в бурьяне за сараем. А когда стемнеет, уже я (чтобы Кукурузо был у деда на глазах и не вызывал подозрений) тихонько всё перенесу в лодку. А завтра…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Робинзон Кукурузо высаживается на необитаемый остров

Утро следующего дня. Солнечное, звонкое, голосистое: петухи поют, гуси гогочут, коровы мычат. Я скорчился у плетня и подглядываю в щёлку, что делается во дворе у моего друга.

Подготовительные работы успешно завершены. Всё имущество Робинзона Кукурузо уже в лодке: и берданка, и удочка, и фонарик, и ложка, и коньки (на зиму), и топор (увы, один, да ещё старый, треснутый и без топорища — ну, ничего, на острове вырежет), и многое другое. Червей накопано полную банку из-под кильки в томате (я слово «килька» зачеркнул и написал карандашом «черви», получилось «черви в томате»). И еды целый мешок. И даже две таблетки пирамидона (на случай болезни). В общем, всё в порядке.

Теперь осталось одно — отпрошиться у деда.

Дед сидит на колоде и тешет ручку для вил. Кукурузо ходит возле него и канючит.

— ДЕДУШКА!

— А?

— Я к тёте Ганне пойду, в Пески.

— Отстань.

— ДЕДУШКА!

— А?

— Ну я пошёл.

— Отстань, тебе говорят. Иди уроки учи. Двоечник!

Помолчали немного. Потом снова:

— ДЕДУШКА!

— А?

— Мне с вами скучно.

— Так что — мне на голову встать, чтобы тебя развеселить?

— Я к тёте Ганне пойду. Там же Яришка. Я её сто лет не видел.

— Когда она дома, ты с ней только дерёшься, а тут, гляди, соскучился…

— Я вам самосаду принесу. Вы ж знаете, какой у тёти Ганны самосад.

— У меня свой есть не хуже. Отстань.

Снова помолчали.

— ДЕДУШКА!

— А?

— Ну я пошёл, а?

— Пристал, как мокрая куртка к забору! А уроки?

— Так я же книжку возьму, и там буду учить. У тёти Ганны спросите потом.

Я затаился и думаю: «Ох, и трудно в наше время сбежать на необитаемый остров!»

— ДЕДУШКА!

— А?

— Я всего на пару дней. После вчерашнего всё село смеётся с меня… Вот какие вы, честное слово!

— Так не шляйся, где не надо! Кто тебя в кукурузу погнал?

Снова молчание.

— ДЕДУШКА!

— А?

Кукурузо канючил долго. Наконец у деда сдали нервы, и он говорит:

— Вот ведь чёртёнок! Совсем измучил. Ну иди уже, чтоб я тебя не видел. Только на два дня, не больше. А если тётя Ганна скажет, что уроки не учил — этот черенок испробуешь. Двоечник!

Кукурузо не стал медлить, бегом побежал в хату (а то ещё передумает дед!), схватил «Грамматику» — и к воротам. Потом вдруг остановился, обернулся, потоптался на месте, вздохнул:

— Будьте здоровы, дедушка! Хороший вы… Я всегда знал, что вы хороший…

— Иди-иди! — буркнул дед. А разве знал он, что прощается с Кукурузо на двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней…

На улице я присоединился к Кукурузо.

Молча дошли мы до реки, молча сели в лодку и молча поплыли в плавни.

Только Собакевич, бегая за нами, весело лаял и пытался цапнуть за голень то меня, то моего друга. Не понимало глупое пёсик торжественности момента!

Не проронив ни слова, доплыли мы до острова. В молчании перенесли все вещи на поляну к шалашу.

И вот мы в последний раз стоим у лодки на берегу. Потупившись, ковыряем носками ботинок землю. Стоим и вздыхаем. Надо прощаться, а мы не знаем, что говорят в таких случаях. Ведь прощаемся не на день, не на месяц, не на год даже, а на целых двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней. Никто ещё в мире не прощался на так долго.

Кукурузо наклонился к Собакевичу, почесал его за ухом, взял за переднюю лапу, пожал:

— Прощай! Я бы тебя тут оставил, но сам не знаю, как у меня с едой будет… Не бойся… Павлуша тебя в обиду не даст. Правда, Павлуша?..

— Конечно!.. — не дал я ему договорить.

И замолчал, думая, что бы ещё сказать утешительного на прощание.

— А те двое всё-таки не шпионы, — сказал я. — Настоящие шпионы нас бы придушили там, в кукурузе. И никто бы не узнал. Они же теперь точно знают, что мы за ними следили. Так что не переживай — всё равно про нас ни в газете не напишут, ни по радио, ни тем более по телевизору…

Но Кукурузо ничего на это не ответил. И снова мы стоим и молчим.

— Ну что? Давай уже плыви! — не выдержал наконец Кукурузо.

— А ты что, спешишь? — говорю я.

— Да нет, я ничего, но вообще… Тебе ж домой надо. Ребята, может, в футбол на выгоне играют.

— Та ну! — махаю рукой. Мол, не нужны мне ни футбол, ни ребята. А сам думаю: «Неужели Кукурузо больше никогда не сыграет в футбол? Вот бедный парень!» И так жалко мне его стало! Такой он вратарь был отличный! Настоящий Лев Яшин мог бы из него вырасти.

Вздохнул я, залез в карман и достал свой складной ножик.

— На, — говорю, — тебе пригодится. Ты ж знаешь, какой это ножик. Как бритва. Такого ни у кого нет. А у тебя какая-то ерундовина.

Кукурузо даже покраснел от удовольствия. Он всегда завидовал мне из-за этого ножика и не раз предлагал поменяться, но я не хотел. А теперь пусть уж будет у него, раз он в футбол не будет играть и жить один будет.

Я ещё раз вздохнул, залез в другой карман и достал коробочку из-под спичек. Там лежали крючки для удочки, которые мне подарил отец. Отличные крючки! Настоящее сокровище для рыболова. И маленькие — на верховодок, плотву и карасей, и побольше — на ершей, окуней и лещей; и большие — на щук, линей, карпов.