Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 17

Нарисовано, как прогоняют сквозь строй солдата.

И вдруг кажется мне, будто оживают тины по бокам, лозины выдергиваются из них, свистят в воздухе как шпицруты, а горшки, макитры на тынах — уже не горшки и макитры, а солдатские головы в бескозырках... Как тот солдат, бегу я сквозь строй — по улице...

Попали мы в переплёт. Это теперь на несколько дней смеху будет, не меньше. Хоть из дома не выходи. У нас такие!

Отнёс я масло, пошёл к Яве, душу отвести. Встретил его в саду — он как раз ко мне собирался.

— Здорово, Павлуша! — серьёзно-серьёзно сказал он. — Я к тебе.

— Привет, а я к тебе!

— Проститься шёл, — отвёл глаза в сторону Ява.

— Что, куда-то посылают? — удивился я.

— Да-а! — махнул рукой Ява. — Совсем из дома ухожу.

— Куда?!

— На какой-нибудь необитаемый остров.

— Вот чудик! Мелешь такое, что и в голову не лезет. Где ты найдёшь такой остров? Сейчас таких не бывает.

— Бывают. Это ты не знаешь.

— Как же ты убежишь, если мы с тобой даже до моря не смогли доехать? Тебя ж на первой же станции поймают.

— А я и не пойду на станцию. Зачем мне станция?

— А как?

— В плавни подамся. Там же полно необитаемых островов...

— Но как ты там жить будешь? Пропадёшь, как рыжая мышь. Помнишь, как пропал Гунька?

Жил у нас в селе когда-то чудноватый Гунька. Пришелец. Без рода и племени. Никто не знал, откуда он в селе появился. Зимой босой ходил, без шапки. Старые бабки его святым считали. Тихий был, никого не трогал. Ходит по селу и смеётся: «Гы-гы... ги-ги».

Любил в плавнях бродить. Как уйдёт — два дня нет. Потом возвращается — худой, голодный, зарос рыжей щетиной. Даже зимой в плавни ходил по льду. В лютый мороз пойдёт, разведёт на острове огромное кострище: люди уж думают — плавни горят. Возвращается: «Фух, — говорит, — натопил. Теперь в селе тепло будет». Два года назад ушёл Гунька в плавни — и то ли утонул где-то в болоте, то ли ушёл из села — никто не знает. Больше его не видели.

— Неужели хочешь пропасть, как Гунька? — повторил я.

— Не пропаду, — уверенно сказал Ява и вытащил из-под рубашки книгу. — Вот жил же человек на необитаемом острове — и ничего. Не пропал.

— Что за книга? — спрашиваю.

— «Приключения Робинзона Крузо». Читал?

— Не помню... Может, и читал. Кто это — Кукурузо?

— Крузо, а не Кукурузо, чудак. Очень интересная книга.

— Книга-то ладно, а плавни — это тебе не сказка. Ты подумай лучше.

— Я уже подумал. И решил окончательно. Ты меня знаешь. Я только хочу, чтобы ты немного помог.

Я был обезоружен. Если человек просит помощи — отказать ему свинство.

— И надолго ты собираешься на этот остров?

— Робинзон пробыл на необитаемом острове двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней, — вздохнув, сказал Ява.

— Ого-го! — аж рот разинул я. — Это ж сколько тебе будет? За сорок. Мы уже все школу закончим, институты. Карафолька академиком станет, фебенючка — агрономом. Я — лётчиком, если повезёт. А ты...

— Что ж поделаешь, — снова вздохнул Ява.

— Слушай, а кто же будет за Кнышем и Бурмило следить? Кто их разоблачит, выведет на чистую воду? Может, они и впрямь опасные шпионы и преступники? А? Ты что — забыл ту таинственную беседу? И акваланг? И торт, и всё остальное? Забыл?

Ява тут же покраснел, будто я его на чём-то поймал. Я уже было обрадовался, подумал, что он сейчас откажется от своей затеи. Но он сказал:

— Нет, ничего я не забыл. Но тебе придётся самому за ними следить и разоблачать. Ты парень смелый, справишься. И станешь знаменитым. И в газетах о тебе напишут, и по радио, и по телевизору... А я тут больше не могу. Не могу. Переэкзаменовка... да ещё эта кукуруза. Через пару дней приедет мама и... хоть на край света.

Я вздохнул.

— А может, всё же не побежишь? Как-нибудь перебьёшься.

— Нет, если я решил — всё!

— Пусть бы провалился тот Кукурузо, что надоумил тебя бежать на остров. Так это мы в детстве больше и не увидимся? — с отчаянием сказал я. — С кем же я в мяч играть буду? С Карафолькой? Спасибо тебе!

Ява, нахмурившись, смотрел на меня — о чём-то думал. И, немного помолчав, сказал:

— А почему это мы не увидимся? Ты единственный будешь знать про остров. И будешь приезжать иногда... Робинзон ведь тоже не совсем один был. Потом он спас дикаря Пятницу и жил с ним. Так что...

— Значит, я у тебя буду за дикаря, — уже веселее сказал я. — Он, видите ли, герой... А я, значит, дикарь. Вот Кукурузо!

— Да Крузо, а не Кукурузо! Робинзон Крузо.

— То он был Крузо, а ты — Кукурузо. Прямо подходящее тебе имя. После вчерашнего-то...

— А что! Может, ты и неплохо придумал. Кукурузо! Звучит! А? Знаешь что! Не зови меня больше Ява, зови меня Робинзон Кукурузо. Пусть так и будет. Договорились?

Так Ява перестал быть Явой и стал Робинзоном Кукурузо. Видно, уж суждено ему было носить вымышленные имена.

Так что запоминайте как следует: дальше я буду называть его Кукурузо.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Ищем остров

— Так ты что — уже сегодня хочешь бежать на остров? — спросил я.

— Эх ты, скороспелый! «Сегодня!» — возмутился Кукурузо. — Надо же сначала выбрать подходящий необитаемый остров, а потом уже бежать.

— А что там выбирать? Высадился на любой — и живи.

— Тебе — конечно. А мне двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней жить... Думаешь — легко?

— Да я что — можно и выбрать. Хоть сейчас. Поедем?

— Немного позже. Через час. Когда дед в сельмаг пойдёт.

— А что ты вообще дома скажешь, когда убегать будешь? Они же волноваться будут. Всё село на уши поднимут. Искать начнут. Я представляю!

— Конечно, я не скажу: «Дорогие родственники, я убегаю от вас на необитаемый остров. Бывайте здоровы. Пишите письма». Это ж комедия. Никто ж так на остров не убегает. Маме с отцом вообще ничего не нужно говорить. Они в Киеве. А деду я что-нибудь придумаю. Скажу, например, что пошёл к тёте Ганне в Пески. Там же и Ярышка сейчас гостит. Что-нибудь выдумаю... Чтобы паники не было.

— А потом что? Когда мама приедет и узнает, что ты пропал?

— А мне что — пусть ищут. Лишь бы не нашли. Гуньку тоже, помнишь, три дня искали, а потом плюнули. И ничего. Теперь редко кто и вспоминает. Так и меня... — Тут голос у Кукурузо задрожал. Видно, мысль о том, что его забудут, всё же была ему тяжела. И он поспешил перевести разговор: — Главное — остров хороший найти. Чтобы и рыбы было, и дичь...

— А ты и ружьё брать будешь?

— Ещё бы. У Робинзона было даже несколько ружей. А мне и моего бердана хватит. Ты ж знаешь мою берданку. Бьёт — бешеная. Даже лучше, чем дедов «Зауэр».

Это Кукурузо уже преувеличивал. Но я не стал спорить — парень на двадцать восемь лет на остров собирается, пусть радуется. В прошлом году дед подарил ему на день рождения берданку и начал брать на охоту. Кукурузо этим страшно гордился — и ружьём, и тем, что ходил на настоящую охоту. Я ему завидовал и тоже мечтал о ружье, но у меня его не было.

В сенях послышался кашель, скрипнула дверь, и во двор вышел дед Варава. Взглянул сердито на нас и сказал:

— Я в сельмаг на минутку. Смотрите тут!

— Да мы ничего. Только на речку, может, искупаться. Видите, какая жара, — попросительно сказал Кукурузо.

— Уроки, уроки учить надо, а не купаться. Двоечник! — буркнул дед и, кряхтя, перелез через забор.

Я с сомнением посмотрел на Кукурузо.

— Ничего, пойдём, — тихо сказал он. — Я знаю эту «минутку». Встретятся у сельмага с дедом Салимоном и будут болтать часа три, не меньше.

Хотя ничего странного и не было в том, что мы едем на лодке в плавни (сколько раз ездили — и рыбу ловить, и просто кататься), ни у кого подозрений не могло возникнуть, но мы крались к реке потихоньку, всё время оглядываясь. И не взяли ни одной приличной лодки. Хотя все они были привязаны у берега, и нам никто бы не запретил взять — тут и лодка моего отца была, и три лодки деда Варавы (долблёнка и две плоскодонки). Мы разделись и переплыли на тот берег, к песчаному островку, где за большим кустом вербы лежала та гнилая, изношенная, как старый башмак, ничья плоскодонка, из которой мы хотели сделать подводную лодку — да так и не сделали, и на которой тонул Ява. Мы её потом зашпаклевали, просмолили, и она хоть и пропускала воду, но не тонула: если не забывать вычерпывать, можно плыть. Тут же под лодкой лежало длинное потрескавшееся весло, которое мы одолжили у деда Варавы. Он и не заметил — у него в сарае с десяток вёсел валяется: и короткие — для долблёнки, и длинные — для плоскодонок. У нас, знаете, как на плоскодонках ездят? Стоя. Стоишь на корме (или даже на носу) — и то с одного, то с другого бока загребаешь. Поэтому и весло длинное. Так грести — надо уметь. А не умеешь — так сразу — плюх! — и корми раков. Ну, мы с Кукурузо с малых лет умели — нам не страшно.

— Не забудь черпак, а то вычерпывать придётся. Видишь, течёт всё-таки, старая калоша, — сказал Кукурузо.

Оттолкнулись — и поплыли.

Обогнули островок — и уже в камышах. По узкой протоке плывём. Гребёт Кукурузо — хоть я и сам хорошо умею, но он мастер. Гребёт тихо, осторожно — следит. Протока извилистая, всё время повороты. Как сильнее загребёшь — хрясь! — и носом в камыш. Потом толкайся назад, разворачивай — морока! Хорошо гребёт Кукурузо — ни разу в камыш не врезались. Я лежу на носу, смотрю в воду. Вода прозрачная-прозрачная — до самого дна видно: водоросли, кувшинки, коряги. И даже видно, как рыбы мелькают. Интересно!

Всё дальше и дальше углубляемся мы в плавни. Вдруг за поворотом открылось широкое плесо. Гладь — ни рябинки. Белые и жёлтые лилии разбросаны — как на картине. Посреди плеса две поганки плавают. Увидели нас — и исчезли. Так быстро нырнули, будто и не было. Только ровная вода. Аж вон — метров двадцать — вроде бы они снова, а может, и другие...

Снова въехали в протоку.

Ш-ш-ш! С-с-с! Ш-ш-ш!

Утки пролетели.

Охотничий сезон ещё не начался, и потому не пуганые утки стаями летают над нами.

— Вот бы ружьё! — говорит Кукурузо.

— Ага, — говорю я. Плывём дальше.

— Вон тот кизяк, возле которого я потонул, — горько произнёс Кукурузо.

— Тьфу! — сплюнул я в ту сторону.

Снова мы выплыли на плесо, довольно большое, по которому уже гуляли бурые волны (ветер как раз поднялся) — прямо как по-настоящему морю. Это было уже пятое плесо, которое мы проплыли. И островов мы миновали уже с десяток.