Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 56

И Павлуша, будто ничего не знает, такое мне говорит. Вот уж, честное слово!.. Я смерил его взглядом и язвительно спросил:

— А ты что — почувствовал в себе талант?

— Причём тут талант?.. Но почему бы не попробовать... — Павлуша отвернулся и покраснел. — Говорят, у меня что-то... получается...

— Ах, говорят!... Ха-ха-ха! Я знаю, кто это говорит. Она. Конечно! Разумеется, это она.

Если бы вы видели, что это за тюлька. Что он в ней нашёл — ума не приложу. Когда её нет — парень как парень. А стоит ей появиться — сразу меняется прямо на глазах.

Начинает суетиться, на месте не сидит. Смеётся каким-то натужным, глуповатым смехом, кричит, всех перебивает, никому и слова не даёт вставить. И говорит так, будто у него во рту вареник, — сдавленным гортанным басом. Наверное, ему кажется, что он очень взрослый, мужественный и обаятельный... Смотреть противно! И из-за того, что с ним такое творится, я её ещё больше не перевариваю.

И, конечно, это она его накрутила с этим рисованием. Гребенючка! А кто ж ещё! Она ведь ходит в художественный кружок. Даже староста там. И считает себя великим скульптором. Слепила из пластилина две каких-то фигурки и думает, что уже Бога за бороду схватила. А когда была выставка кружковцев, зрители просто смеялись и, глядя на Гребенючкиного казака на коне, ехидно спрашивали: «А кто это едет на собаке? Ш?» (Это, к слову, я спросил, но ведь правда — вылитая собака, а не конь).

Павлуша на уроке писал ей записочку и, видимо, что-то там нарисовал, потому что я сам слышал, как она ему сказала: «А ты знаешь, у тебя выходит. Ты чувствуешь форму и хорошо передаёшь движение». Эка умница! Нахваталась от Анатолия Дмитриевича слов и теперь выпендривается. А Павлуша рот раскрыл, уши развесил и верит. А она видит, что он лопух, и играет им, как кошка мышью. И тянет его в этот кружок, потому что, наверное, хочет, чтобы он рисовал её портреты, как Анатолий Дмитриевич.

Учитель рисования Анатолий Дмитриевич был без памяти влюблён в нашу Галину Сидоровну. И постоянно рисовал её портреты. Все стены у него в доме были увешаны портретами Галины Сидоровны. Благодаря этим портретам всё село знало о безответной любви Анатолия Дмитриевича. Вот и Гребенючка хочет, чтобы Павлуша...

Я собирался ему всё это растолковать и уже начал: «Ты думаешь, что у тебя есть талант...» — как вдруг, будто из-под земли, выскочила Гребенючка.

— Не слушай его, Павлуша! — закричала она. — Он просто тебе завидует. У него-то действительно никаких способностей. У него в голове только всякие хулиганские выходки.

Он только и умеет... А у тебя есть способности... А он хулиган и плохо на тебя влияет... Тут я её перебил и сказал:

— Вот я тебе сейчас задам по портрету, если будешь!.. А она:

— От тебя только этого и можно ожидать. Хулиган!

— Молчи! — сказал я, занося руку, чтобы влепить ей подзатыльник. И тут Павлуша схватил меня за руку:

— Не трогай!

— Что значит — не трогай? Она будет мне такое говорить, а я...

— Ты ей говори. Она же тебя не бьёт.

— Попробовала бы она меня ударить, я бы... я бы из неё шашлык сделал! Ха! Чтобы какая-то обезьяна меня ударила! Ха!

— Она не обезьяна, а человек! — басом сказал Павлуша.

— Ах так! — вспыхнул я. — Так целуйся с ней. Тьфу! — Я вырвал руку, повернулся и пошёл прочь. И ещё слышал, как она сказала:

— Вот и хорошо! Хватит тебе под его дудку плясать! Что он ей ответил, я уже не слышал.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Ищу напарника. Гениальная теория Антончика Мациевского. У меня возникает идея

Сначала я даже особо не переживал. «А, ничего, — думалось мне, — завтра помиримся».

Мы с Павлушей не раз ссорились, но через день — максимум два — кто-то из нас первым заговаривал, и ссора сразу забывалась. Обычно заговаривал тот, кто был больше виноват. Я считал, что в этот раз виноват он. А как же! Во-первых, он же знает, что я дальтоник, и лезет со своим рисованием. Во-вторых, поднял руку на товарища. Ещё немного — и ударил бы. За что, спрашивается? За Гребенючку?

Я надеялся, что на следующий день Павлуша образумится, и всё будет, как в той песне: «и за борт єйо брасаєт в набєжавшую валну». Ну, я не настаивал, чтобы он обязательно топил Гребенючку (пусть живёт!), но чтобы выкинул её хотя бы из своего сердца.

Но прошёл день, два, три... А он всё молчит. Отворачивается, как и я, и не смотрит в мою сторону. А на четвёртый день узнаю — этот дубина записался-таки в художественный кружок.

Это уже было предательство. И я не мог ему его простить. У меня внутри всё клокотало, как борщ в горшке. Ах ты ж, перевёртыш, несчастный предатель! Бросил меня, дальтоника, а сам подался в художники, в живописцы. Зная, что я туда не могу, физически не могу. Это всё равно что бросить друга на поле боя. Ах ты ж Юда! Юда Завгородний! Так я тебя теперь и звать буду.

Ты думаешь, я буду плакать? Да? Нет! Не увидишь ты моих слёз! Никогда не увидишь. Думаешь, я без тебя не выживу? Завяну, как цветочек? Ага, держи карман шире! Сначала ты завянешь, ты заплачешь, ты приползёшь ко мне на пузе и будешь умолять простить! Я тебя знаю — занудишься через пару дней среди этих карандашей и кисточек. Без наших приключений и мужских развлечений.

Кстати, вчера по радио услышал, что когда люди говорят «укусил комар», они врут. Потому что комары-мальчики никогда в жизни никого не кусали, они вегетарианцы, питаются исключительно соками растений. А кусаются только комарихи-девчонки. Вот они настоящие хищники-кровопийцы. Конечно, конечно — кусаются комарицы! Такие, как эта дьявольская Гребенючка. Именно она, кусючая комарица, разлучила меня с Павлушей!..

И только я это подумал, как — ой! — мне на лоб села комарица и как вцепится!.. Словно Гребенючка сглазила. У-у, несчастная кровопийца!.. Так я тебя теперь и звать буду! Комарица, зловредная кровопийца!..

И я почувствовал неотложную потребность что-нибудь выкинуть. Что-нибудь такое... Такое, чтобы весь мир ахнул. Чтобы у этого Юды от зависти в носу засвербело.

Обязательно нужно выкинуть что-то. И причём немедленно. Но что? Запустить что-нибудь в небо? Было. Уже запускали с этим Юдой на бумажном змее горшок со сметаной.

Поймать что-нибудь и... Тоже было.

Поймали как-то с Павлушей, то есть с Юдой, в лесу пугутькало и выпустили его во время лекции... Вот же ж! Когда не нужно — идей целая куча, а как понадобятся — хоть лбом об стенку бейся...

Кроме того — нужен напарник. Без напарника что-нибудь выкинуть, во-первых, очень трудно, а во-вторых, просто неинтересно. И я пошёл на выгон к ребятам.

Они сидели кружком, курили и говорили о страшном.

Я молча подсел к ним.

— Надо взять не торгованный казан, — зловещим голосом сказал Васька Деркач. — Только обязательно неторгованный: сколько за него на базаре попросили — сразу купили. Значит, берём казан. Делаем в донышке маленькую дырочку. Ловим летучую мышь. Идём в лес в полночь. Находим муравейник. Кладём мышь.

Накрываем казаном. И сразу быстро уходим, не оглядываясь. Потому что мышь будет жутко кричать... На следующий день, тоже в полночь, возвращаемся туда. Поднимаем казан. Там будут только косточки мышиные. Разгребаем их палочкой. Ищем одну такую косточку, как вилочка. А другую — как крючок... И вот, если хочешь, чтобы кто-то от тебя отстал — надо его слегка оттолкнуть вилочкой. А если наоборот — чтобы к тебе привязался, то цепляешь крючком...

«Вот оно как! Гребенючка, чёртова душа, зацепила Павлушу крючком, а от меня оттолкнула вилкой», — подумал я.

— Брехня! — с презрением фыркнул Карафолька. — Чего ж ты не оттолкнёшь математичку, чтобы не приставала и двойки не ставила?

Ребята рассмеялись.

— Легче всего сказать — «брехня», — надулся Васька Деркач. — А ты проверял?

— А чего там проверять! Ты бы ещё нас агитировал чёртей ловить или привидений. Пережиток! Неандерталец! — сказал Коля Кагарлицкий.

Васька Деркач был темен, как гудрон, и находился под влиянием своей двоюродной бабушки. Та бабушка, баба Мокрина, была очень религиозной и суеверной.

— А всё же эти привидения как-то, знаете... — сказал Антончик.

Вчера в клубе показывали чешский фильм «Привидения замка Морресвиль». Комедия, но привидений и всякой страшной нечисти там было столько, что зал весь фильм охал и ахал. После таких фильмов всегда хочется поговорить о страшном. И доказать, что тебе это страшное — тьфу!

— Вообще, в наш космический, атомный век все эти привидения в замках — чистейшая ерунда, — снова заговорил Коля. — Всё это элементарно опровергается наукой...

«С этим, конечно, ничего не выкинешь, — подумал я. — Слишком умный».

— С одной стороны, конечно... Квантовая механика... Лазеры... — брякнул Васька Деркач и, опустив глаза, покраснел. Вот балбес! Спорю на что угодно, он и понятия не имеет, что такое квантовая механика, что за лазеры. И теперь боится, как бы кто не спросил. С таким тоже ничего не выкинешь.

— А главное — кибернетика, — авторитетно сказал Карафолька. — Наука сейчас на пороге создания электронного мозга — машины, которая полностью заменит человеческий разум.

«Тебя бы первым этой машиной заменить, к чёртовой матери, чтобы не задавался! — подумал я. — Даже если бы мне сто миллионов дали, я бы его в напарники не взял».

— А всё же... — неуверенно начал Антончик Мациевский. — Кибернетика... Лазеры-шмазеры... Я понимаю... Но... Вот скажите мне: что с человеком происходит после смерти? Вот жил себе человек, чувствовал, думал, мечтал... А потом вдруг умер — и всё... Ничего! Вот как это может быть, чтобы ничего не было? Что-то же должно быть. Даже по законам физики. Из ничего ничто не появляется. Ничто бесследно не исчезает, а просто переходит в другую форму... Закон Ломоносова-Лавуазье. Железно! Вот каждый из вас верит, что он умрёт и от него ничего не останется? Он ничего не будет чувствовать, думать... Ну скажите мне! Только честно!

— Да ну тебя с твоими разговорами! Нашёл тему — смерть! Тьфу! Молчи! — возмущённо замахал руками Карафолька. Он, несмотря на то, что считался у нас самым образованным и умным, потому что был первым отличником в классе, просто не выносил разговоров о смерти. Сразу начинал фыркать, плеваться и размахивать руками. Он очень любил свою жизнь и здоровье. Даже когда чихал, всегда сам себе тихонько говорил: «Будь здоров, Степан!» И разговоры о смерти, видимо, считал опасными — будто тот, кто говорит, может тем самым сглазить и навредить его драгоценной жизни и будущему долголетию.

Но Антончик на карафолькины проклятия особо внимания не обратил.

— Нет, вот серьёзно, — сказал он.