Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 49

— подал голос Будка.

И то, что мы все трое одинаково голые, и то, что все зубами стучим и хором ворчим на Вальку, — всё это объединяет нас с Будкой. И я почему-то не чувствую к нему ни той злости, ни ненависти, как раньше. Хотя ведь это он заставил нас пройти через этот ужас в подземелье. Да и с часами еще непонятно что...

Странно: если ты сделал человеку добро — он тебе становится симпатичен. А наоборот — если сделал ему гадость, то и сам он тебе становится противен.

— Где часссы? — спросил я не столько голосом, сколько зубами, выжимая штаны.

— Тут... н-не переживай... щ-щас получишь... — зацокотал в ответ Будка, выкручивая рубашку.

— А «ччувак»? Где «ччувак»?

— А, это что за «чувак» такой! Ф-фигня, а не чувак! Сбежал… И вообще я всё это… про «чувака» — выдумал… Это Вовчик Иванов… Она его знает…

— Как?! А часы?

— Да есть… У него. Они у тебя тогда из кармана выпали, когда Вовка тебя с меня стаскивал… Сначала мы хотели сразу вернуть, а потом я… выдумал это — с «чуваком»… чтоб интересней было… И чтобы вас напугать…

— Га… — сказал я (мол, кого это вы хотели напугать?! Нас?!).

— Мы хотели вас завести, а когда вы заплачете — вывести. Но мы договорились всей компанией, тогда бы всё было чётко. А пришли только я и Вовка с младшим братом… Ну и…

— Думаешь, легко ночью из дома выйти?! — возразила Валька. — Я целый час в туалете просидела… пока все обо мне забыли и заснули. Потом — через чёрный ход. Тебе хорошо, у тебя дома никого, мама на ночной смене… А Вовка с братом на веранде спят, я знаю… Думаешь, это просто так…

— А ты… как ты тут оказалась? — спросил я, натягивая штаны в судорогах (Ява с Будкой уже были одеты). Я знал: раз она заговорила, она сейчас обернётся — где вы видели, чтобы девочка долго стояла к вам спиной и говорила.

— А мне Юрко Скрипниченко ска… Ой! Я не смотрю, я не смотрю! Юрко Скрипниченко сказал… Я только от Максима Валерьяновича со студии приехала (рассказала ему всё, что с часами случилось)… Иду… Юрко Скрипниченко говорит: «А мы сегодня ночью твоих дружков в пещере душить будем! Во!» — «Как?» — спрашиваю. — «А вот так», — говорит… И рассказал… Ух, я разозлилась! «Вы все бандиты! А ты, — говорю, — ты ещё и предатель, своих сдаёшь…» Он меня — за косу… А я его — трах! — по спине…

— Ничего… Мы с ним ещё поговорим… А сейчас пошли Вовку искать, — сказал Будка. — Он далеко уйти не мог… Где-то тут…

И повёл нас Будка через кусты, через колючие лопухи и жгучую крапиву в овраг.

Вот так вот! Напугать нас хотели… Всё выдумали — и про «чувака», и про милицию, и про тайник в пещере. А мы поверили! Как дурочки! Как малыши! Да и слепому было ясно, что всё это — враньё. Подземелья… Двенадцать ночи… чёрная маска… Даже в книжках уже так не пишут. Позор! Ну… Пусть только вернёт часы. Всё ведь только из-за часов. Если бы не часы, или если бы это были мои собственные часы — я бы вообще… Пусть только вернёт часы!.. А что мы ему сделаем?.. Побьём? Да нет настроения… как-то не то всё…

— А вы молодцы! — вдруг сказал Будка. — Не испугались. И ведь часы не ваши. Могли бы плюнуть и всё. С вами в разведку можно идти.

Вот так! Как же ты его теперь побьёшь после таких слов! Словно мёд разлился по нашим сердцам. Похвала, услышанная от врага, — самая дорогая похвала. Постой, а откуда он знает, что часы не наши? Но только я рот открыл, чтобы спросить, как вдруг из тёмных кустов, совсем рядом, раздался тихий свист. Будка ответил свистом. Закачались ветки, и из кустов вышел «чувак» Вовка. Он всё ещё был в маске.

— Давай сюда часы! Мелочный барыга! — скомандовал Будка.

— А ты! Тоже мне! — Вовка снял маску. Это был тот самый длиннолицый парень, что пнул меня тогда по ноге.

— Давай-давай, не болтай! — раздражённо повторил Будка.

— На! Очень они мне нужны… — Вовка достал из кармана часы…

Сердце моё радостно забилось. Наконец-то! До последнего момента я боялся, что что-то случится, и я не увижу часов.

Будка взял часы у Вовки и протянул мне (видно, хотел лично вернуть):

— Бери!

— Спасибо! — вырвалось у меня само собой.

— Пожалуйста… — буркнул неловко Будка.

Я не положил часы в карман. Я больше не доверял карманам. Я сжал их в руке. Я решил не выпускать их, пока не дойду до дома и не спрячу под подушку. Никакая сила не могла бы сейчас отобрать у меня часы.

Мы пошли назад той же дорогой. Опять под стеной по узкой деревянной лестнице, почти в полной темноте, которую слегка разбавляли два жёлтых пятнышка от фонариков (теперь один из них был Валькин — Будка свой разбил в колодце).

— Откуда ты знаешь, что часы не наши? — наконец спросил я.

— Мы всё знаем… — таинственно сказал Будка.

— Да серьёзно.

— Да это её брат, — он кивнул на Вальку, — сказал его брату, — кивнул на Вовку, — вот и всё. Они дружат…

— А-а…

— Слушай, Будка, — вдруг сказала Валька, — а зачем ты полез наверх через колодец? Мог же через нижний туннель выйти на склон.

— Та ну! — махнул рукой Будка.

— Что «та ну»! Я серьёзно.

— А если бы они пошли не туда? Заблудились бы? Отвечай! У них же ни фонарика, ничего.

— И пистолета не испугался?

— А я бы закричал…

Ты посмотри! Этот Будка почти герой — полез нас спасать!...

Вот и разбери людей. Вроде отрицательный тип, а тут вдруг… Нет, не так просто сказать, что человек — отрицательный тип.

— Слушайте, — сказала Валька, — а как вы домой доберётесь? Сейчас ведь трамваи не ходят.

— А что там добираться! — сказал Будка. — Спустятся к бульвару Дружбы, а там по автостраде — и к Печерскому мосту. Я их провожу… До клумбы… Чао!

— Чао! — сказал Вовка.

— Пока! — сказала Валька.

— Бывайте! — сказал Ява.

— Спокойной ночи! — сказал я.

Мы разошлись. Валька пошла в свой флигель (через чёрный ход). Вовка отправился в Лавру (он жил на территории Лавры). А мы пошли с Будкой. Мы прошли через одну большую кирпичную арку — тоннель, через другую, потом спустились по узенькой мощённой булыжниками улочке. И всё это в молчании, ни слова. При Вовке и Вальке Будка был разговорчив, а как остался один — замолчал. Всё же чувствовал он себя неловко перед нами. Да и мы хотели поскорее попрощаться с ним. Когда дошли наконец до автострады, Будка сказал:

— Идите прямо — как раз выйдете к Печерскому мосту! Чао! — махнул рукой.

Ненавижу, когда кто-то говорит, а я не понимаю. Что бы ему такое ответить? Да и некогда было думать.

— Цоб! — сказал я.

— Цабе! — подхватил Ява.

По-моему, прозвучало вполне убедительно. Уверен, что городской житель Будка воспринял наше «цоб-цабе» как какой-то жаргонный привет. Он всерьёз помахал рукой и пошёл назад. А мы потопали по автостраде.

Но если вы думаете, что на этом наши ночные приключения закончились, то вы плохо думаете, не то думаете.

Мы подошли к тёткиному балкону. Верёвка была на месте. Дом давно спал, даже окна, где отмечали новоселье, уже погасли.

Ява, как обычно, хотел полезть первым. Но я решительно оттолкнул его — забыл, что ли? — сегодня я первый, вот ещё! Дурак я, дурак! Знал бы! Но я не знал. Я полез наверх.

Дались-таки силовые упражнения с вытягиванием Будки.

Лезть было очень тяжело, я и не думал, что так тяжело. Все мышцы дрожали и болели. Руки затекали, плечи будто ножом резали, ноги всё время соскальзывали с верёвки, и я болтался ими, как пелёнатый младенец. Какие-то три метра — и такие муки (хорошо хоть, что дом малогабаритный: высота потолка два семьдесят пять!). Когда я добирался до балкона, я уже пыхтел и сопел, как насос. Ещё немного, и я ухвачусь за железные перила балкона. И тут надо мной раздался крик: «Воры!» — и я увидел белое пятно в чёрной пустоте открытого окна (это была комната, где спали дядя с тётей). Белое пятно мигом исчезло. А дальше всё случилось молниеносно. На балконе появилась, как привидение, белая фигура тёти в ночной сорочке. В руках у неё было что-то чёрное. Она перегнулась через перила и с криком: «А вот тебе!» — вылила это чёрное прямо на меня. Что-то грохнулось мне на голову и полилось в глаза, за уши, за ворот, в штаны и до пят. Я почувствовал на губах знакомый сладкий вкус и понял — тётя вылила на меня из кастрюли свой любимый вишнёвый компот, что стоял на балконе. Ошарашенный, едва держась за верёвку, я фыркал и отплёвывался, стряхивая вишни с головы.

Но тётя решила, что этого мало. Я вовремя заметил, как у неё в руке блеснул рыжий нож. И понял — сейчас она чикнет по верёвке — и я, как грязь, шлёпнусь на землю.

— Тётя, не режьте, это я! — закричал я не своим голосом.

Нож выпал из тёткиной руки и больно ударил меня рукояткой по макушке. Я не удержался и съехал по верёвке вниз. Коснулся земли, но не удержался и сел прямо в компот, который лужей разлился подо мной.

Лишь тогда тётка наконец отчаянно вскрикнула сверху:

— Ой, Господи! Павлуша, это ты?

— Нет, не я! — пробормотал я, сидя в компоте. Ява не сдержался и хохотнул, будто кто-то щекотнул его под рёбрами.

Тётка окончательно очнулась и закричала:

— Господи, как ты тут оказался? Что тебя среди ночи на верёвку под балкон понесло? И Ванька тут? Вы что, с ума посходили? Что вы тут делаете?

— Да не кричите, тётя, людей разбудите! — процедил я сквозь зубы, вставая и с отвращением отдирая от штанов раздавленные вишни.

Тётя вдруг сообразила, что она не в бальном платье, а в ночной сорочке, и не стоит в таком виде знакомиться с новыми соседями.

Сказав нам: «Идите, я сейчас открою», — она исчезла.

Поднимаясь по лестнице, мы отлично понимали, что чувствуют воины, сдаваясь в плен. Больше всего нас волновало, что мы скажем тёте, как объясним своё странное поведение. Говорить правду после всего пережитого не было ни сил, ни желания — слишком уж много пришлось бы рассказывать. Но тётка же не отстанет, надо что-то сказать.

— Ява, давай до утра отменим «шалабаны», прошу тебя, — бессильно сказал я. — Утром я на всё готов.

— Харашо, — сказал Ява.

Времени было мало. Надо было срочно что-то придумать. Наши головы работали, как кибернетические машины, — миллион операций в секунду.