Тореадоры из Васюковки (2004) Страница 41

Нет, он не может этого сделать. Я понимаю. И я умру, но не дам себя опозорить.

Мы спускаемся в овраг, пробираясь сквозь колючую, покрытую сизой пылью дерезу.

— Вот здесь, — говорит кудрявый, — и мы останавливаемся. Небольшая поляна. С трёх сторон дереза, с одной —

крутой склон. Ребята расходятся, становятся полукругом вдоль кустов. И вот я лицом к лицу со своим противником. Какое-то мгновение мы стоим, наклонив головы вперёд и покачиваясь, — прицеливаемся.

Будка выше меня, шире и, конечно, тяжелее. Но разве я мог выбирать? В любом случае лучше драться с одним, пусть и более тяжёлым, Будкой, чем с десятью.

Вы, наверное, сами знаете, что больше всего боишься только до начала драки. А потом страх проходит. Вместо него — ярость, боль и боевой азарт.

Будка замахнулся, и хоть я и присел, он всё же задел меня за ухо. И тут меня такая ярость взяла, что передать невозможно. Ах ты ж, Будка проклятый! Ах ты ж Будка деревянная! Собрал целую толпу и такой смелый?! А когда был один, сопли по щекам размазывал?! Ах ты ж, клоп несчастный! И я со всей силой своего гнева бросился в бой. Я кружился вокруг него волчком, нанося удары кулаками и отпрыгивая. Он только беспорядочно махал своими "граблями", топчась на месте.

Ребята закричали:

— Да что ты, Будка!

— Ну бей уже его!

— Под дых! Под дых!

— По лопатке!

Но Будка только сопел и размахивал руками, как мельница. Наконец он схватил меня за рубашку, обнял, и мы покатились по земле.

— Навались на него! Дави! На лопатки! На лопатки! — подзадоривали ребята Будку. Но Будка уже выбился из сил. И не он, а я уложил его на лопатки и придавил к земле, крепко удерживая. Наши лица почти соприкасались, мы тяжело дышали друг на друга, и побеждённый Будка уже даже не сопротивлялся. Всё! Я победил!

— Э, нет! Это нечестно! Не по правилам! Недозволённый приём! — вдруг слышу я и чувствую, как меня тянут за штаны, стаскивая с Будки. Поднимаю голову и вижу — тянет долговязый, которого я тогда толкнул в грудь. Я отлично знаю, что дрался честно, что не применял никаких запрещённых приёмов, но я задыхаюсь и не могу ничего сказать. Я только с надеждой смотрю на кудрявого. Но он молчит, не вмешивается. И я вдруг понимаю: моё положение безвыходное. Они — друзья Будки, и им нужно, чтобы победил он. Конечно. Иначе не стоило бы устраивать весь этот поединок. Иначе они могли бы просто избить нас. Моя победа — это позор для них всех. И они этого не допустят. Безвыходность тут же лишает меня сил. Хорошо драться можно только тогда, когда есть надежда на победу. А когда этой надежды нет... Меня уже стянули, и воскресший Будка снова навалился на меня и с яростью за своё поражение колотит меня головой о землю. Что-то кричит, протестуя, Ява, но что он может!..

Бум, бум, бум! — как колокол гудит у меня в голове. Темнеет в глазах, мысли путаются. И вдруг:

— Ах вы бессовестные! Ах вы бессовестные! Немедленно отпустите! Пусти! Ну! Пусти! — пронзительный голос Вальки. И звон в моей голове вдруг стихает. И Будка слетает с меня наземь. И я вижу над собой чистую лазурь неба, в котором летают белые голуби. И понимаю, что откуда-то здесь появилась Валька, что она столкнула с меня Будку и стоит надо мной, воинственно размахивая руками и крича:

— Бессовестные! Бессовестные! Школьники, называется! Бандиты! Вот я всё расскажу! Всё расскажу в школе! Вот увидите! И родителям вашим расскажу. И твоему, Алик, и твоему, Вовка, и твоему, Эдик. А на тебя, Будка, вообще в милицию заявлю. И тебя в колонию заберут. Вот увидишь! Ребята приехали из деревни в гости к нашему городу, а вы их бить! Да ещё толпой! Нечего сказать — гостеприимные хозяева! Бессовестные!

Вот так крича, она помогла мне подняться и, взяв за руку, повела. А по дороге и Яву прихватила. Ребята расступились и пропустили нас. Никто даже не пытался остановить. И все молчали. Только когда мы отошли, кто-то пронзительно свистнул, и вся ватага, как горох из мешка, ссыпалась вниз, в овраг. Может, они и отнеслись бы иначе, но, видимо, решили, что Будка достаточно со мной расквитался.

Я шёл, покачиваясь, вытирая руки под носом.

— Молодец, Павлуша! Ох, как ты ему дал! Ну и дал! Он только дёргался! — с подъёмом говорил Ява, обнимая меня за плечи. — Ты всем показал, что такое васюковцы. Молодчина!

Мне было приятно это слышать, но было обидно, что Валька этого не видела, что она увидела меня избитым и что именно она меня спасла. Я, конечно, был ей за это благодарен (кто знает, сколько бы ещё Будка колотил мою бедную голову!), но чувствовал неловкость и стыд, что меня спасла девчонка.

И всё же я был доволен. По-честному я победил Будку, здоровенного Будку, который был старше и сильнее меня. И который выбрал меня, считая слабаком.

На тропинке нас ждал братик Николка. Оказалось, что это он позвал Вальку. Он видел, как нас повели в овраг, сразу понял, что дело плохо, и побежал за Валькой. А Валька прилетела, растолкала ребят и кинулась нас спасать.

— Ты тоже молодец, Валька! — сказал Ява. — Сама — и не побоялась! Они же могли и тебя побить за компанию...

— Пусть бы только попробовали! Я бы им такого шума наделала — со всего города люди бы сбежались! И думаешь, я не умею царапаться? Пусть бы только кто дотронулся — потом бы родная мама не узнала.

Ява смотрел на неё с восхищением и подталкивал меня локтем в бок: мол, смотри, какая девчонка, вот это девчонка! Я киваю: мол, согласен, молодец девчонка... чёрт с ней!

Обтрусили меня Ява с Валькой, кое-как почистили, но всё равно выглядел я, как собака с горла. Да что поделаешь, Максим Валерьянович давно уже ждёт, надо идти. Пошли мы.

Максим Валерьянович весело поприветствовал нас ("Здоровеньки булы, панове добродии"), потом внимательно взглянул на меня и неожиданно сделал предостерегающий жест рукой, хотя я и не собирался ничего говорить:

— Ша! Ни слова! Я всё понимаю! Была вооружённая стычка с врагом! Пограничный инцидент! Причин не спрашиваю, но думаю, что-то важное — дело чести, благородства и геройства... Требование сатисфакции. Дуэль. Несмотря на трудности, ваше величество выходит победителем. Так?

Я улыбнулся и кивнул. Вот уж кто умеет поддержать!

Больше Максим Валерьянович ни о чём не спрашивал. Он лишь сказал:

— Через десять минут должна быть машина. И мы поедем на студию. Вы как раз вовремя пришли.

Но нам даже и десяти минут ждать не пришлось. Минуты через две-три мы услышали, как у домика Максима Валерьяновича остановилась машина, щёлкнули дверцы, и через миг чей-то молодой голос закричал во дворе:

— Максим Валерьянович, я уже здесь! Я за вами...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. На студии. Первая неожиданность. Вторая неожиданность

И вот — ворота. Ворота, отделяющие обычный будничный мир от сказочного, волшебного, фантастического мира кино. И как-то обидно, что выглядят они так просто и невзрачно. И такие низкие — не то что перелезть — перепрыгнуть можно. Я бы для киностудии такие не сделал!..

Ну а пока тем временем открываются эти низенькие воротца, и мы въезжаем на территорию студии имени Довженко.

Смотрю налево (о!..) — фруктовый сад, и не какой-нибудь маленький, а огромный — не видно, где кончается. Как будто мы не на студию попали, а в совхоз...

— Наверное, это для артистов... После съёмок работают... — шепчет Ява.

— Наверное, — соглашаюсь я.

Повернули направо — стоят подряд цветные щиты (как лозунги вдоль шоссе), и на этих щитах написаны разные хорошие слова, в частности такие:

"В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли". А. Чехов.

Я вздохнул. Из всего у меня, может, только мысли и остались (да и то кто знает!). Лицо — как будто им гвозди забивали. Одежда помятая, грязная. На душе — чужие часы... Лишь в мыслях я был хорошим и стремился к поступкам прекрасным и благородным. Но человечество об этом не знало.

Мы вылезли из машины и вслед за Максимом Валерьяновичем пошли к дверям киностудии. Ого! Какие интересные двери! Крутятся! Как мельница или то большое колесо у парохода (только поставленное "на попа"). Толкнёшь одни двери, а другие уже тебя догоняют и лупят по спине. Классные двери!

Протолкнули нас двери внутрь. Ява сразу потянул носом и сморщился. Я тоже. Пахло больницей. Прямо у самых дверей студии пахло больницей. "Наверное, чтобы люди не думали, что снимать кино — это полезно для здоровья", — подумал я. А может, просто потому, что сразу слева была студийная амбулатория.

Мы поднялись по ступенькам немного вверх и пошли по длиннющему коридору. Мы с Явой не раз читали в книжках, что как только попадаешь на студию, чудеса начинаются прямо в коридоре: князь Ярослав Мудрый идёт там под ручку с Хмельницким, какой-нибудь римский гладиатор прикуривает у пограничника, какая-нибудь морская царица рассказывает простой колхознице, какую кофточку она вчера купила в универмаге.

И нам хотелось всё это увидеть... Мы озирались по сторонам. Но по коридорам почему-то ходили самые обычные дядьки и тётки в самых обычных костюмах (иногда в спецовках, как на фабрике) — и никаких гладиаторов и царей не было и близко.

Наверное, мы попали в такой день, когда на студии не было интересных съёмок! Не повезло!

И вдруг...

— О! О! — толкнул меня в бок Ява. По коридору навстречу нам шёл дядька в зелёной военной фуражке, в гимнастёрке, с портупеей... Высокий, статный, с суровым лицом...

— По-моему, Кадочников... В роли партизана... — прошептал Ява.

Увидев Максима Валерьяновича, военный приветливо улыбнулся и отдал честь. Максим Валерьянович тоже улыбнулся в ответ. Когда мы разминулись, я осмелился спросить у Максима Валерьяновича:

— А... кто это? Как его фамилия?

— Петренко, — с лёгким удивлением посмотрел на меня Максим Валерьянович. — Хороший человек... Пожарный... Отвечает на студии за пожарную охрану...

Тьфу!..

— Какие-то пожарные пошли... неинтересные... Даже касок не носят... — пряча глаза, пробормотал Ява.

Долго мы шагали по узкому полутёмному коридору. И почти все, кто нам встречался (а людей в коридоре толклось, как на Крещатике), здоровались с Максимом Валерьяновичем — ну прямо как в деревне — "здраствуйте" на каждом шагу.

Наконец Максим Валерьянович остановился у двери, на которой висела табличка: "Съёмочная группа «Поцелуйте меня, друзья!»".